Место называлось теперь Собачьим городом.

Штырь доехал до края мусорной кучи и остановил мотоцикл. Убрав в карман чарофон, откатил в сторонку большой «харлей» и принялся терпеливо ждать. Он был знаком с правилами. Если ты не свежая гора отбросов, придется подождать.

Они начали спускаться с мусорных завалов, огромные мастифы и маленькие местные колли с крысиными ушками. Немецкие овчарки и доберманы. Но больше всего было дворняг — поджарых, мускулистых псов, в венах которых текла кровь сотен пород.

Собаки окружили мотоцикл, но Штырь не шевельнул ни мускулом, не произнес ни слова. Стоит хотя бы моргнуть, и они набросятся на него всей стаей. Он просто ждал, дыша через рот, чтобы не закашляться от мусорной вони. Собаки не подходили близко, но не потому, что боялись его. Они тоже были знакомы с правилами. Они ждали, точно так же как он.

Наверное, прошло примерно полчаса, когда Штырь заметил краем глаза движение. Через стаю собак брел старый бродяга. Лицо у него было коричневое, обожженное солнцем, волосы белые, тонкие как паутина, доходящие до плеч. На одежде столько заплат, что уже не разобрать, какого цвета была основа. Бродяга шел босиком, кожа на его ступнях могла поспорить по прочности с кирзой. За плечом у бездомного болтался вещмешок, в нем что-то позвякивало. Подойдя к Штырю, бомж просто остановился и уставился на него.

— Я всего лишь хочу поговорить с ней, — произнес Штырь. — Ничего больше.

— С кем поговорить?

Штырь опустил руку в карман — очень медленно, потому что один мастиф приблизился к нему на несколько шагов, — и вынул жестянку с жевательным табаком. Бросил жестянку бомжу.

— С Берлин, — сказал Штырь. — Мне надо просто поговорить с ней, Паццо.

Бомж некоторое время рассматривал жестянку, затем сунул в вещмешок. Не говоря ни слова, он развернулся и пошел по едва заметной тропинке, извивавшейся между горами мусора. Штырь сделал несколько вдохов и выдохов, а затем двинулся вслед за стариком, и собаки волнами покатились за ними, не трогая Штыря, но все-таки держась так близко, что он ощущал тепло их тел.

Паццо вел его по длинной извивающейся тропке через Собачий город, несколько раз останавливался, чтобы добавить что-то в свой мешок, бормотал себе под нос, но ни разу не взглянул прямо на Штыря. Собаки как будто считали все вдохи Штыря. Вонь стояла невыносимая. Воздух казался из-за нее густым, и еще в нем было полно мух. На вершинах некоторых куч сидели крысы, но при виде собак они зарывались в мусор с такой быстротой, что Штырь каждый раз сомневался, не померещились ли они ему.

Прошло довольно много времени, но в конце концов все оказались в узкой расселине между двумя горами мусора, и Штырь часто заморгал от того, что открылось его взору. Он никогда не забирался в центр Собачьего города, даже не подозревал, что такое может существовать здесь.

Несколько грузовых вагонов, составленных в круг, словно фургоны в старом вестерне, обрамляли поляну, окруженную такими завалами мусора, что эти вагоны казались на их фоне игрушечными. Внутри круга росли кусты и трава; лианы, покрытые цветами, оплетали стенки вагонов. Воздух здесь почему-то был чистым. Собаки рванули вперед, предоставив Штырю плестись за старым бродягой. До ушей Штыря донеслись звуки гитары. Когда они с Паццо обогнули ближайший вагон, он увидел Берлин — она сидела у костра с несколькими бродягами.

Здесь были Бренди Джек и Джо До-ди-ди. По-видимому, кто-то из них принес сюда ее гитару, но Штырь не сумел угадать кто. Берлин доиграла до конца песню — медленную вариацию на тему «Блюза Собачьего города». Возможно, она подозревала, что Штырь идет, и играла специально для него? Ему всегда нравилась эта тема. Наверное, Берлин сама ее сочинила, просто никогда не признавалась.

Паццо пошел дальше, и остальные бродяги отошли от костра, увидев Штыря. Он прислонился к большой железной цистерне и поглядел на Берлин. Она посмотрела на него, но выражение ее лица оставалось непроницаемым. Штырь долго смотрел ей в глаза, прежде чем присесть на бревно по другую сторону костра.

— Так что же происходит, Берлин? Ты объявила городу войну?

— Рада видеть тебя, Штырь.

— Не уходи от вопроса, Берлин. Что, черт возьми, происходит?

— Город объявил войну мне.

— Чушь собачья!

Ее брови удивленно взлетели.

— Неужели? А как бы ты это назвал?

— Мне кажется, ты перешла черту.

Она пробежалась пальцами по грифу, не глядя на струны, не глядя вообще никуда. Когда ее взгляд все-таки сосредоточился на Штыре, фиалковые глаза горели гневом.

— Мне почему-то казалось, что уж ты-то не поверишь в тот бред, что болтают на улицах, Штырь. Ты меня разочаровываешь.

— А что еще мне остается? Ты мечешься по улицам, колотишь всех, кто попадается под руку… Господи, ты даже не поговорила со мной.

— Что бы я тебе сказала? К тому же я сейчас тебе говорю отчетливо и громко.

— Объясни мне, Берлин. Что происходит?

— Ты слепой?

Злые слова уже рвались из горла Штыря, но он отвернулся и уставился в огонь, дожидаясь, пока они улягутся.

— Может быть, я и слепой, — сказал он. — Объясни.

— Кто-то объявил охоту на меня, все началось как будто с Диггеров, но теперь, судя по всему, гоняются только за мной.

— Кто объявил охоту?

— Не знаю. Знаю лишь, что кто-то явился с той стороны Границы по мою душу.

Штырь вздохнул:

— Но это бессмыслица какая-то.

— А я и не говорила, что здесь кроется какой-то глубокий смысл.

— И это никак не объясняет, зачем ты перебила половину бандитов в городе. У тебя есть обязанности, Берлин. И ты не имеешь права вести себя так.

— Да пошел ты, Штырь! Я пытаюсь остаться в живых, вот и все. Не все мы такие, как ты, — готовые скорее получить пулю в живот, чем проявить свою истинную натуру, когда нас убивают.

— Ты не…

— Кроме того, не у всех имеются под рукой целители из числа полукровок, готовые эту самую пулю вынуть.

— Мэнди мне не…

— Хватит, Штырь. Посмотри в лицо фактам. Я не ты. Я не могу быть тобой. И я не хочу быть тобой. Ничего личного, пойми, но у меня свой способ улаживать проблемы. Кстати, если на то пошло, сколько ты убил?

— Я убил их в естественных условиях, а не…

— Господи! Не могу поверить, что ты такое говоришь. Мертвые уже мертвы, Штырь. Это не я охочусь за людьми, это люди охотятся за мной. Они ополчились на меня, поэтому должны знать, что я не буду смирно стоять, позволяя себя убить и не показывая, на что я способна. Наверное, ты считаешь, что отлупить пару панков в переулке нормально, возможно, даже застрелить их, как ты недавно застрелил Финнегана Стила, но всем нам приходится играть с теми картами, какие есть на руках. Однако тот, кто сдавал карты мне, был очень непрост.

— Я больше не узнаю тебя.

— Может, ты никогда меня и не знал, Штырь?

— Если ты не прекратишь, мне придется самому тебя остановить.

На мгновение взгляд Берлин смягчился.

— Я не Онису, — произнесла она осторожно. — Тебе пора уже перестать примерять на меня ее жизнь.

— Не впутывай сюда ее.

— Ты сам ее впутываешь. Считаешь, будто я перешагнула черту, но на самом деле ты боишься того, с чем не сталкивался уже много лет. Штырь, я — Берлин, запомни. Я не клон Штыря, не клон Онису. Я — это я. И по каким-то причинам множество людей хочет моей смерти.

Штырь поднялся.

— Возвращайся со мной, — предложил он. — Мы займемся ими вместе.

— И что мы сделаем? Пойдем в суд? Не смеши меня, Штырь. Все должно закончиться на улице, где и началось. Я должна найти тех гадов, которые все это затеяли, и прижать к стенке. Только так можно покончить с этим делом. Я должна взять их за шиворот и доказать всем бандам, что я не такая, как им наговорили.

— Я ухожу, — предупредил Штырь. — Либо ты идешь со мной…

— Вечно у тебя либо черное, либо белое, да? Либо я с тобой, либо против тебя?

— …либо я вернусь за тобой. Даю тебе время до полуночи.

Берлин покачала головой: