Молодая женщина бросается в яму с криком, что хочет быть похороненной вместе с любимым мужем. Проследив за взглядом Зари, я догадываюсь, куда она смотрит. Я поворачиваю ее кругом, чтобы она больше не видела погребений.

С противоположной стороны улицы за нами наблюдают двое мужчин. Я слышу, как Ахмед бормочет:

— Подонки.

Мы все оборачиваемся и смотрим. Должно быть, это наши связные, агенты САВАК.

Они одеты в черные костюмы и рубашки. Один высокий, другой короткий и плотный. При одной только мысли об их грязном ремесле к горлу подкатывает тошнота. Сжимается сердце, и во мне закипает гнев.

Фахимех хватает Ахмеда за руку.

— Милый, ну пожалуйста. Умоляю тебя — ничего не говори. Ты обещал, любимый.

Она пытается удержать в ладонях лицо Ахмеда, чтобы он отвернулся от агентов.

— Посмотри на меня. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Если тебя заберут, я покончу с собой. Ты обещал, ну пожалуйста.

Ахмед не в силах оторвать взгляд от парней на другой стороне улицы. Фахимех поворачивается ко мне со словами:

— Пожалуйста, скажи ему, чтобы не волновался. Умоляю тебя. Они заберут вас обоих, и это убьет нас. Пожалуйста, умоляю тебя.

Зари шепчет мне:

— Прошу тебя, останови его.

При взгляде на двух молодчиков меня начинает трясти. Я отпускаю Зари и делаю несколько шагов к дороге. Зари хватает меня за руку и оступается, ослабев от горя. Я снова подхватываю ее.

— Ну пожалуйста, — шепчет она мне в ухо.

Тем временем к мужчинам подходят две женщины и трое детей, и все они идут прочь. Я озадачен и догадываюсь, что Ахмед тоже.

Фахимех разражается горькими слезами и опускается на тротуар. Ахмед пытается успокоить ее, но ей никак не унять слезы. Зари шепчет мне, чтобы я принес Фахимех воды. Я помогаю Зари устроиться на земле рядом с Фахимех и спешу прочь. Когда я возвращаюсь, Фахимех знаком просит меня сесть рядом с ней. Не переставая плакать, она обнимает меня за плечи.

— Он тебя послушается. Пожалуйста, скажи ему, чтобы он не принимал все близко к сердцу, когда они придут, и обещай, что поступишь так же. Обещай мне.

Я обещаю и подхожу к Ахмеду — он курит неподалеку.

— Постараемся сохранять спокойствие, — говорю я.

Ахмед хмуро кивает.

Через несколько минут подходит мальчик и протягивает листок бумаги. Он говорит, что какой-то человек попросил его передать записку. Пока ко мне с волнением приближаются Ахмед, Фахимех и Зари, я читаю. Там подробно описывается, как найти могилу. Мы идем. На второй дорожке мы поворачиваем налево, затем направо на следующей дорожке и с задней стороны обходим здание, где обмывают тела умерших. Чем ближе мы к цели, тем сильнее и безумнее стучит сердце. Фахимех и Зари поддерживают друг друга, Ахмед следует за ними в двух шагах. Мы подходим к могиле без надписи. Она третья по счету от здания и четвертая от обочины; половину ее прикрывает большой круглый камень — в точности как сказано в записке.

У Зари плечи сотрясаются от неудержимых рыданий. Она безутешна в своем горе. Она садится у могилы. Фахимех пристраивается рядом, неразборчиво шепча молитвы. Из глаз девушек ручьями текут слезы.

Зари склоняется над могилой и дотрагивается до влажной земли.

— Его только что положили сюда, — шепчет она.

Я сажусь рядом и на долю мгновения обнимаю ее за плечи.

— Они убили не только Доктора, — шепчет мне Зари. — Они убили нас всех.

Я смотрю ей в глаза. Если открою рот, то заплачу — я это знаю.

— Убив его, они загубили и наши жизни — его отца, матери и друзей, — говорит Зари. — Никогда уже все не будет по-прежнему, никогда!

Она медленно обнимает могилу, прижимаясь лицом к сырой земле.

Я поднимаюсь и занимаю место рядом с Ахмедом. Мы оба вот-вот расплачемся, но обещание необходимо сдержать, особенно если дал его лучшему другу. Я не выполнил просьбы Доктора позаботиться о его девушке. Другого своего друга я не подведу.

Прищурившись, я сдерживаю дыхание, стараясь унять бешеные удары сердца. Я смотрю направо и вижу несколько сооружений. Это частные склепы богачей. Величественные высокие колонны, каменные ступени и большие ворота придают этим дорогим криптам внушительный вид. Я вспоминаю слова муллы у ворот: «При жизни может быть неравенство, но перед смертью все равны!»

Какая ирония. Я смотрю на скромную могилу Доктора и не могу поверить, что его тело похоронено всего в нескольких метрах от богатых.

Одной из любимых книг Доктора была «Мать» Максима Горького. Наверное, он удивляется, почему к нему не пришла мама. Знает ли он, что его отец в больнице? Хотел бы он, чтобы меня здесь не было?

Я начинаю мысленно с ним разговаривать. Я прошу у него прощения за то, что влюбился в его девушку. Такова моя судьба. Я знаю, что он в это не верит, но мне это необходимо. Я говорю ему, что позабочусь о Зари и буду любить ее, пока жив. Я говорю ему, что люблю его, и, не случись этого, я бы молча отошел в сторону, потому что не собирался красть у него девушку. «Подай мне знак, — молю я. — Дай мне знать, что понимаешь и прощаешь меня».

Я чувствую, что за мной кто-то стоит. Оборачиваюсь и вижу Ираджа. Он бледный, вспотевший и тяжело дышит. Он говорит, что денег на такси у него не хватило, поэтому он поехал на автобусе и опоздал.

Мы с Ахмедом стоим плечом к плечу. Я отступаю вправо, и Ирадж встает между нами. Теперь мы трое стоим рядом. Я смотрю на Ахмеда — никаких слез, как он и обещал. Я слышу рыдания Фахимех и Зари. Краем глаза я вижу, что к нам приближается мулла. Он спрашивает, надо ли прочитать молитву из Корана. Ахмед достает из кармана несколько монет, и мулла начинает молитву.

Ахмед, Ирадж и я садимся около могилы и произносим последнюю молитву за Доктора. Сейчас октябрь. Порыв холодного северного ветра заставляет меня вздрогнуть. Темно-серое небо только усиливает горестные чувства в этот самый тяжелый день в жизни каждого из нас.

Поздним вечером я тихо плачу в своей комнате и вдруг слышу стук в окно. На террасе стоят Ахмед и Ирадж. Я впускаю их. По их красным глазам можно догадаться, что не я один плакал. Ахмед зажигает две сигареты и протягивает мне одну. Ирадж говорит, что тоже хочет. Ахмед секунду колеблется. Я делаю ему знак, и он слушается. Ирадж курит так, словно всю жизнь был курильщиком.

Я велю им подождать, бегу вниз и достаю из холодильника отцовскую бутылку водки «Смирнофф». Я прихватываю три стопки и бутылку кока-колы. Я рад, что родители в отъезде. Они не одобрили бы всего, что мы делали сегодня. Я открываю бутылку и говорю Ираджу и Ахмеду, что до возвращения отца ее надо заменить на новую.

— Вы когда-нибудь это пробовали?

— Нет. — Они качают головами.

Впервые я выпил водки с отцом, когда мне было шестнадцать. Налив мне глоток, он сказал, что хочет, чтобы я впервые выпил именно с ним. Он поощрял меня никогда ничего от него не скрывать. Наверное, лучше будет рассказать ему все, вместо того чтобы заменять одну бутылку на другую.

— Мой дядя считает, что, пока не выпьешь первую рюмку водки, нельзя назваться мужчиной, — говорю я. — Есть ритуалы, которые необходимо уважать, — добавляю я, вспоминая, как об этом говорил отец. — Саги, человек, разливающий напитки, должен быть справедливым. Он должен наливать всем поровну.

Я осторожно наполняю рюмки, стараясь, чтобы во всех было одинаковое количество водки.

— Знаете, как надо это пить? — спрашиваю я у них.

Они снова качают головами.

— Поднимите рюмки.

Они поднимают.

— Теперь чокнитесь — вот так.

Ободок моей рюмки касается середины их рюмок.

— Чокаться и при этом стараться, чтобы ваш стакан был не выше стакана товарища, — это знак уважения.

Закончив лекцию, я выпиваю. Ирадж и Ахмед тоже пьют. Догадываюсь, что им, как и мне, становится не по себе, когда водка обжигает все на своем пути, начиная с языка. Каждый из нас отхлебывает кока-колы, а я вновь наполняю стопки с точностью бывалого саги.

— Чтобы почувствовать хороший кайф, надо выпить две или три подряд, — говорю я.