«Эк, куда тебя!.. Ну, давай возьмем того же поэта-декабриста Кондратия Рылеева, автора зануднейших историко-публицистических поэм «Войнаровский», «Ермак» и других. Оказывается, и у него были превосходнейшие чувственные стихи: как он из-за колонны наблюдает за вакханочками — они раздеваются, одеваются, а он в такой транс впадает, что любо-дорого. Эти стихи, уж поверь моему вкусу, по своей художественной ценности выше всех его бесчисленных поэм.

Зачастую авторы — и наши, и чужие — не ведали, какие вещи их прославят. Например, Вольтер всю жизнь считал себя автором героических поэм «Генриада» и «Орлеанская девственница», которые уже лет двести никто не читает. А читают его так называемые философские повести, которые он писал шутя, чтобы позабавить дам».

«Получается, что куртуазный маньеризм бессмертен? Ведь этот термин подходит, наверное, даже к той поэзии, что официально существовала в годы советской власти?»

«Так определенно об этом трудно говорить. У той литературы, советской, все-таки были другой язык и свойственный только ей пафос. Одним из главных признаков нашего направления является — помимо игривой тематики, остроумия, неожиданных ситуаций, порой даже некоторого антиэстетизма — возрождение на новом уровне того русского поэтического языка, который стали выживать со свету если не с Брюсова, то с Блока уж точно. Блок, футуристы и им подобные разрушили этот гармоничный строй русского поэтического языка. Может, для того времени это была работа полезная и нужная, но все те годы модернизма, я считаю, были что-то вроде детских болезней литературы. И тем более нынешний неоавангардизм не имеет того веселого разрушительного пафоса, который был присущ, скажем, футуристам, младосимволистам или обэриутам. Сегодня это просто нудно.

Я разделяю всех людей как бы на две категории: те, которые родились, чтобы умереть, — и те, которые рождены, чтобы жить. Одни ноют, вопят о могиле, о том, что все катится в тартарары. У других же наоборот — пафос жизнеутверждения. К первым я прежде всего отношу Бродского. При всем к нему пиетете — ну, полное занудство! Лично себя я отношу к людям-жизнелюбцам, поэтому все мое творчество тем или иным способом полемизирует с такими поэтами, как Бродский».

«Интересно, а куда бы ты отнес Пастернака?»

«Для меня, ныне существующего и, скажем так, действующего поэта, вся поэзия, бывшая в России до куртуазного маньеризма (исключая XIX век), мне не близка. И Пастернака я не люблю, хотя, конечно же, это хороший поэт. У меня есть в серии «Мужья» что-то даже вроде пародии на пастернаковского «Гамлета». Начинается оно так —

А заканчивается оно словами:

«Ну, тут уж явно сквозь куртуазно-манерную улыбку проступает панковская ухмылка!»

«Вовсе нет. В этом нет ни нарочитого пренебрежения к Пастернаку, ни этакого похлопывания по плечу, это, скорее всего, эпатаж публики, свойственный, кстати говоря, не только панкам. Когда я писал на мотив ахматовского «Сероглазого короля» или про Будду Гаутаму, в мои планы никоим образом не входило святотатствовать, стремать Ахматову или Гаутаму со всеми его буддистами. Просто такие вещи сначала пишутся, а объясняются уже потом. Я могу в свое оправдание сказать, что так было всегда. Весь свод сочинений Пушкина насквозь состоит из цитат и их обыгрывания — об этом хорошо пишет Лотман. Это — доказательство того, что литература — дело веселое. И поскольку я являюсь поэтом иронического склада, то когда мне хочется немножко расшаркаться перед тем же Пастернаком, я и делаю подобные вещи. И было бы гораздо глупее и смешнее, и даже страннее, если бы я на того же «Гамлета» написал бы что-нибудь серьезное. Чушь и бред!»

«Ну, хорошо, ты меня убедил. Но не станешь же ты отрицать, что у куртуазных маньеристов есть склонность к самолюбованию, эдакому нарциссизму! Это касается и внутрилитературных отношений, и общения с публикой, и подчеркнутого восхваления своих собратьев по Ордену».

«Я считаю, что куртуазный маньеризм — первое со времен обэриутов, сплоченное на общем эстетическом фундаменте, литературное течение.Все маньеристы, входящие в Орден, по-настоящему любят друг друга. При разности лиц, узнаваемости имен и все такое — все это является общим руслом, и поскольку каждый из нас убежден (и я в первую очередь), что это направление сегодня вернее и наиболее адекватно отражает читательские устремления, постольку нам действительно интересно слушать стихи товарищей и радоваться их удачам. А так называемая объективность — она в творческом плане оборачивается импотенцией: так же, как в любви…»

«Ладно, будем считать, что о куртуазном маньеризме мы поговорили достаточно для того, чтобы нормальному человеку стало ясно, что это за Орден, Великим магистром которого ты являешься, и что за стихи пишут туда входящие. Но как теперь, после всего сказанного, ты объяснишь свое участие в группе «Бахыт Компот», явно не схожей ни по каким критериям с Орденом?!»

«Знаешь, мне самому страшно интересно в этом разобраться, ведь получилось так, что мое творческое «я» как бы расслоилось на две ипостаси: то, что в моих стихах было хулиганско-лично-асфальтового, перекочевало в «Бахыт Компот», а мое стремление к ясности стиля (я даже не подозревал, что оно существует, но оказалось, что я — традиционщик, причем кондовый, и мои ориентиры лежат в поэзии прошлых лет, а не в усыпляющем всех неоавангарде) ведет соответственно к изучению кухни поэтов предыдущего и восемнадцатого столетий. Короче, у меня пошли стихи для, скажем так, несколько рафинированной публики. Но и в той, и в другой части моего нынешнего творчества существует один и тот же дух — дух веселой античности, дух гармонического человека. Как, скажем, у древних греков ученость не входила в диссонанс с проявлениями личной жизни: почитав книжки Аристотеля и Платона, греки с легким сердцем напивались и шли с товарищами к девкам — бражиться пару дней с менадами…»

Самое важное для нас искусство — это кинематограф, — кажется, так говаривал Владимир Ильич Ленин. Не отрицая его пророческих слов, мы решили узнать, какие фильмы любят наши рокеры. По-моему, Владимиру Ильичу не все понравилось бы из этого списка, ну да рокеры — это вам не брокеры, поэтому одному милее «Ленин в Польше», а другому — Трус, Балбес и Бывалый…

Борис Гребенщиков:«Это — все захаровские фильмы: «Обыкновенное чудо», «Приключения принца Флоризеля», «Тот самый Мюнхгаузен», «Калиостро». Но лучшим, что сделано в России в кинематографе, я считаю серию про Шерлока Холмса. Это может показаться парадоксальным, но для меня «Шерлок Холмс» значит больше, чем даже Тарковский, хотя Тарковского я очень люблю. Он всеобъемлющ, но работает на другом уровне. А «Холмс» мне более приятен, он мне больше дает. И он гораздо совершеннее!»

Друзья Цоярассказывают, что любимым фильмом Виктора была лента «Войти в дракона» с Брюсом Ли в главной роли. Цой не только смотрел этот фильм десятки раз, но и под его воздействием добился вполне ощутимых успехов в восточных единоборствах, что, кстати, хорошо видно в фильме «Игла».

Алик Грановский:«Практически все фильмы Гайдая, кроме последнего, где он про перестройку что-то снял. А старые фильмы могу смотреть бесконечно. Правда, последнее время, когда я их смотрю, меня все больше грусть охватывает: ну почему эти трое великих комиков — Вицин, Никулин и Моргунов — снимались так мало вместе? Ведь на Западе из них же сто серий сделали бы! А у нас я насчитал только шесть фильмов, да и то не во всех они главные роли играли. А ведь сейчас таких образных актеров больше и нет!..»