Осенью 1959 года встречи с Тито добилась известная югославская журналистка Зорица Мутавжич, писавшая на темы культуры и искусства. Она попросила разрешения посмотреть на произведения искусства и подарки, которые находятся в резиденции президента. Тито надел пальто и пошел лично показывать их.
Большинство из даров хранились в специальном павильоне — музей, куда их потом перенесли, еще не был построен. Тито играл роль экскурсовода, а заодно рассказывал о том, что он любит, а что нет. «А какой ваш портрет или бюст нравится вам больше всего?» — спросила журналистка. «Этого добра здесь полно, — заметил Тито и показал на один из своих бронзовых бюстов. — Этот бюст мне всегда нравился, — сказал он. — Его сделал один старый американец, Джо Дэвидсон. Он умер несколько лет назад, хороший был человек!» Рядом с бюстом Тито стоял бюст Горького. «А вот эта вещь мне тоже очень нравится, — сказал маршал, — попрошу, чтобы его перенесли в мой кабинет. Я очень люблю Горького» [649].
С классиками югославской литературы его отношения были более сложными. Боснийский хорват Иво Андрич в королевской Югославии был дипломатом, а в 1939 году стал ее послом в гитлеровской Германии. После объявления Германией войны Югославии он вернулся в Белград — всего лишь за несколько часов до начала бомбардировки города 6 апреля 1941 года. Всю оккупацию он прожил в Белграде, практически под домашним арестом, но не разрешал печатать свои прежние работы. В это время он работал над знаменитой трилогией «Мост на Дрине», «Травницкая хроника» и «Барышня», которая появилась в 1945 году.
После войны, несмотря на «сомнительные» моменты в его биографии, Андрича выбрали депутатом Народной скупщины. В декабре 1954 года он вступил в СКЮ, хотя, по некоторым данным, после долгих уговоров [650].
Андрич никогда не был близок к Тито. В 1961 году его роман «Мост на Дрине» был номинирован на соискание Нобелевской премии в области литературы. Вторым кандидатом от Союза писателей Югославии был не менее крупный писатель Мирослав Крлежа — в отличие от Андрича, близкий друг Тито. Когда из Стокгольма пришла новость, что премию присудили Андричу — вся Югославия ликовала. Он стал первым югославом, который получил Нобелевскую премию, и к тому же сумел обойти таких писателей, как Джон Стейнбек и Грэм Грин.
Когда на Бриони, где в это время находился Тито, дошли сообщения, что премию получил югослав, в резиденции начали поднимать тосты за здоровье… друга Тито Мирослава Крлежи. Но утром выяснилось, что премию получил Андрич [651]. После триумфального возвращения Андрича из Стокгольма Тито его почему-то не принял. Потом он сделал это, но прием получился скромным — на 28 человек [652]. Но Тито, конечно, ценил талант Андрича. Когда в 1979 году писатель умер, Тито сказал, что его смерть — «великая потеря для многонационального искусства Югославии, для всей страны».
А вот с Мирославом Крлежей Тито долгое время дружил. Однажды он был у Тито в гостях и обедал вместе с ним и Йованкой. Тито увидел, как его жена тянется за очередным куском хлеба, и заметил: «Слушай, Йованка, тебе не хватает? Ты ешь слишком много хлеба. Смотри, растолстеешь!» — «Почему ты не разрешаешь жене есть? — возразил Крлежа. — Смотри, когда я попаду на тот свет, то расскажу Богу, как ты своей жене даже хлеб запрещал есть!» — «Я-то с Богом договорюсь, доносчик!» — отшутился Тито [653].
Тито и Крлежа знали друг друга еще с 1927 года. Крлежа был коммунистом, но не очень дисциплинированным. Во время гражданской войны в Испании его спросили, почему он еще не там. «Я боюсь смерти, трупов и зловония, — ответил он. — С меня хватит того, что я повидал в Первую мировую войну в Галиции» [654]. Крлежа не присоединился и к партизанам Тито. Он прожил всю оккупацию в Загребе, столице Независимого Государства Хорватия. Власти предлагали ему сотрудничество, но Крлежа от него уклонился.
После войны Крлежа прославлял Сталина, потом, после 1948-го, выступал против него и, казалось бы, снова стал своим для коммунистов. Правда, в конце 1960-х они с Тито разошлись, однако Тито никогда с ним не рвал отношений. В 1979 году Крлежа сказал о маршале: «Пока Тито жив, иностранные войска не будут топтать нашу землю, а потом все будет зависеть от нас самих — от тех, кто останутся или возьмут власть». В этом он оказался прав.
В отличие от Андрича и Крлежи писатель Добрица Чосич был партизаном. А также коммунистом, ярым сторонником Тито и членом ЦК Союза коммунистов Сербии. «Партизанские» и исторические романы Чосича — «Солнце далеко», «Корни», «Разделы» и другие — были переведены на многие языки мира. Чосич был убежден, что «невозможно размышлять о Югославии, не подразумевая Тито». Однако в конце 1960-х он перешел в оппозицию Тито. Если Крлежа поддержал хорватских националистов, то Чосич — сербских. Вершиной его политической карьеры стал пост президента Союзной Республики Югославии, в которую входили уже только Сербия и Черногория, в 1992–1993 годах.
Ни Андрич, ни Крлежа, ни Чосич при Тито не испытывали серьезных препятствий в своей литературной деятельности. Это могли бы сказать о себе и многие другие писатели. Но это не означает, что Тито не проявлял совсем других, нелиберальных своих качеств. Когда ему это было нужно.
В 1964 году профессор Загребского университета Михайло Михайлов (его родители были эмигрантами из России) в порядке культурного обмена между Югославией и Советским Союзом уехал на полтора месяца в Москву, в МГУ. Там он познакомился с известными советскими писателями: Эренбургом, Леоновым, Ахматовой, Вознесенским, с Окуджавой и другими. Вернувшись в Югославию, Михайлов начал печатать в белградском журнале «Дело» большой очерк о своих московских литературных встречах. Очерк имел отчетливый антисталинский акцент, а некоторые из собеседников автора осмеливались критиковать и самого Ленина.
Публикация вызвала резкие протесты советской стороны. Тито, который балансировал между Востоком и Западом, обрушился на Михайлова как на человека, «клевещущего на дружественный Советский Союз». Вскоре Михайлов был арестован и просидел в тюрьме под следствием сорок дней [655].
На Западе поднялся шум, книгу Михайлова перевели на одиннадцать языков, а его самого под давлением западной общественности выпустили. В последующие годы его снова арестовывали и снова освобождали, пока в 1978 году не вручили загранпаспорт и не выдворили на Запад, лишив югославского гражданства. «Я… оказался единственным югославским диссидентом, „удостоившимся такой чести“, — говорил Михайлов. — В отличие от СССР, для Югославии это не было обычной практикой. Вернули мне гражданство только в 1989 году» [656].
В 1965 году произошло важнейшее событие для югославской культуры. Летом в страну из Лондона вернулся выдающийся сербский поэт и писатель Милош Црнянский. Он пробыл в эмиграции с 1941 года, но как признавал даже глава УДБ Ранкович, ничем себя там не запятнал.
Ему оказывали всевозможный почет и уважение. Его часто навещали деятели культуры, а высокопоставленные руководители приглашали на обеды. Встречался Црнянский и с Ранковичем. Однажды писателя спросили: «Когда Марина Цветаева вернулась в Россию, она вскоре совершила самоубийство. А когда вернулся Куприн, он наклонился и поцеловал родную землю. А вы что сделаете?» — «Ни то ни другое», — ответил писатель [657].
Црнянский давал интервью, выступал, но не говорил ничего такого, что могло бы как-то обидеть Тито. Во время одного из своих выступлений он сказал переполненной аудитории: «На этом месте я говорил 32 года назад. Что же, давайте теперь продолжим!»
