Югославы возмущались и той ролью, которую сыграл, по их мнению, в развитии конфликта посол Лаврентьев, указывая, что посол ни от кого не имеет права «требовать сообщений о работе нашей партии — это не его дело». При этом заверяли, что всегда готовы делиться информацией с ЦК ВКП(б). Тито и Кардель заверяли, что Югославия «непоколебимо идет к социализму» и что «СССР в лице нынешней Югославии при нынешнем руководстве имеет самого верного друга и союзника, готового в случае трудных испытаний разделить с народами СССР добро и зло». ЦК КПЮ предлагал ЦК ВКП(б) направить в Югославию своих представителей для ознакомления на месте с положением дел в стране и партии. «С надеждой, что Вы примете наше предложение, направляем Вам наш дружеский привет», — этими словами Тито и Кардель заканчивали свое послание [342].
Сталин также внимательно прочитал переданное Поповичем Молотову сообщение о работе пленума ЦК КПЮ и исключении из состава ЦК Жуйовича и Хебранга. Правда, никаких замечаний на нем он не оставил, однако скорее всего многочисленные подчеркивания текста и отметки на полях красным карандашом сделаны именно им [343].
Несмотря на сталинские ехидные замечания, Тито прислал в Москву вполне достойный ответ. Он сделал все возможное, чтобы «сохранить свое лицо» и вместе с тем попытаться сгладить возникшие противоречия. Но его позиция, похоже, больше не интересовала Сталина. В Москве уже несколько дней знали, что напишут им югославы.
Дело в том, что сразу после окончания работы пленума ЦК КПЮ Сретен Жуйович снова отправился на встречу с советскими представителями. И снова рассказал все, что в секретной обстановке говорилось на заседании.
Чуть позже Лаврентьев послал в Москву детальный отчет о пленуме. Эта телеграмма содержит весьма любопытные подробности, которых нет в югославском протоколе заседания. «Тито останавливался на том, — пишет Лаврентьев со слов Жуйовича, — что Советский Союз пытался нанять в Югославии своих людей для сбора информации помимо компартии. Он привел случай вербовки советским шифровальщиком Степановым шифровальщика Тито… При попытке завербовать русскими одного югославского офицера последний застрелился…
Тито зачитал письмо ЦК ВКП(б). По поводу Велебита Тито сказал, что не имеется серьезных данных, позволяющих обвинить Велебита в связях с английской разведкой…
Тито сказал, что письмо ЦК ВКП(б) основывается на ложных сведениях и оскорбительно для КПЮ…
Был принят текст ответного письма. Все согласились, кроме С. Жуйовича, который… выступил против позиции, занятой ЦК КПЮ по отношению к Советскому Союзу и ЦК ВКП(б)…
Далее был поставлен вопрос о Жуйовиче… Джилас спросил, где Жуйович был 6 апреля, и, не дождавшись ответа, сказал, что „Жуйович был у Лаврентьева. Недостойно союзному министру ездить к послу“… На заседании было единогласно принято предложение комиссии об исключении С. Жуйовича из членов ЦК» [344].
Хотя переписка между Москвой и Белградом носила секретный характер, Сталин еще в начале апреля предпринял шаги, чтобы она стала известна другим компартиям — членам Информбюро. Им было направлено первое письмо в адрес Тито. В конце апреля в Белград начали поступать первые резолюции этих партий — естественно, с осуждением югославов. Тито был крайне возмущен этим фактом, и югославы выразили очередной протест Москве, однако он тоже уже ничего не мог изменить.
…Югославия торжественно отметила праздник 1 Мая. Города были украшены красными флагами и революционными лозунгами. В Белграде состоялась самая большая демонстрация после освобождения города — в ней приняли участие почти 200 тысяч человек.
Тито появился на правительственной трибуне ровно в 8 часов утра. За ним на нее поднялись другие партийные, государственные и военные руководители. Западные журналисты заметили, что среди них не было ни Жуйовича, ни Хебранга. Жуйович в тот день прошел мимо трибуны в колонне демонстрантов. По одной из версий, он оказался там потому, что у него был приказ из Москвы: попытаться использовать демонстрацию в своих целях. Если это даже и было так, то у него ничего бы не вышло: почти каждый его шаг контролировался органами госбезопасности, а телефоны прослушивались. «Где-то в это время, — вспоминал Кардель, — мы заключили в тюрьму Хебранга и Жуйовича, причем не за их взгляды, а из-за опасения, что они могут перейти границу и уйти в Румынию» [345].
Есть, впрочем, и такая версия: в случае успеха сталинского давления на Югославию Жуйович должен был стать генеральным секретарем ЦК КПЮ, а Хебранг — председателем Совета министров. Тито же, если бы признал свои ошибки, занял бы пост министра обороны. Естественно, маршала такой вариант не устраивал.
Жуйович и Хебранг были арестованы 7 мая. Их обвинили в «разглашении партийной и государственной тайны», а Жуйовичу еще инкриминировали попытку «провести внутренний путч в ЦК». Сначала они были доставлены в небольшой городок Сремска Каменица и находились там под усиленной охраной, пока комиссия ЦК расследовала их дело. Потом они были переведены в белградскую тюрьму Главняча. Джилас утверждал, что вопрос об их аресте принимал лично Тито [346].
Пока происходили все эти события, из Москвы (4 мая) пришло второе письмо. В нем насчитывалось 25 страниц, и оно было еще резче и категоричнее первого. Все югославские аргументы отвергались. Тито и других руководителей страны обвиняли в тех же грехах, что и в первом письме, только в более грубом тоне и более развернутом виде. Сталин и Молотов предлагали рассмотреть вопрос о КПЮ на ближайшем заседании Информбюро.
Тито и его соратники не были, конечно, безгрешными людьми. И некоторые из обвинений в их адрес можно было бы, наверное, признать справедливыми — например, в зажиме демократии, контроле органов госбезопасности за гражданами, раздувании культа личности Тито и т. д. Однако напрашивается вопрос: «А судьи кто?» Когда читаешь письма Сталина, то иногда появляется впечатление, что диктатора Тито критикуют демократы-правозащитники, а не Сталин с Молотовым, которые с помощью органов госбезопасности фактически разгромили свою собственную партию, да и не только ее.
Обида югославов была такой глубокой еще и потому, что при всей своей показательной самостоятельности они, как уже отмечалось, старались максимально копировать советскую модель социализма, искренне считая, что она является самой передовой общественной системой в истории. И вдруг за это их объявляют чуть ли не врагами! И кто объявляет — тот самый человек, о котором в Югославии пели: «Ой, Сталине, ти народне боже, без тебе се живети не може».
Югославы резко сменили тон. Их ответ был составлен корректно, но уже холодно и отстраненно. Письмо состояло всего из четырех абзацев — фактически Тито ставил точку в споре.
«Товарищам И. В. Сталину и В. М. Молотову.
Получили ваше письмо от 4 мая 1948 года. Излишне писать, насколько тяжкое впечатление произвело на нас и это письмо. Оно убедило нас в том, что напрасны наши попытки доказать даже с помощью фактов, что все обвинения против нас — результат неправильного информирования.
Мы не избегаем критики по принципиальным вопросам, но в этом деле чувствуем себя настолько неравноправными, что не можем согласиться с тем, чтобы сейчас решать проблему в Информбюро. Партии-участницы уже получили без нашего предварительного уведомления ваше первое письмо и выразили свою позицию. Содержание вашего письма не осталось внутренним делом отдельных партий, а вышло за дозволенные рамки. Последствия таковы, что сегодня в некоторых странах, например в Чехословакии и Венгрии, оскорбляют не только нашу партию, но и страну в целом, как это было во время пребывания нашей парламентской делегации в Праге.
