— Они охотились, — объяснил я. — Дельфины имеют обыкновение выгонять рыбу на мелководье. Застать их за этим занятием — большая удача.

— Это было чудесно. Я думала, ты поймешь.

— Я понял. Спасибо, что рассказала.

Я прижал руку к сердцу, хотя женщина, может, и не видела в темноте этого жеста.

С минуту она молчала.

— Просто есть вещи, доступные твоему пониманию, а есть — недоступные. И если я до сих пор скрывала правду о своей ситуации, то лишь из опасения, что ты не сумеешь эту правду понять.

— Судя по этим словам, ты не слишком высокого мнения обо мне.

— А я не упаду ли в твоих глазах, если все расскажу?

— Нет.

— Ну, не знаю…

— Попробуй, — шепнул я, едва осмеливаясь дышать.

Женщина не ответила, и я понял: она собирается с духом. Она прошлась по комнате, я же стоял не шевелясь; она стала средоточием всех пяти моих чувств. Я дышал, как после быстрого и долгого бега.

Наконец женщина встала рядом со мной. Этот последний шаг ко мне был тверд — она четко сознавала последствия своего решения. Она заговорила с самообладанием, от которого у меня дух занялся:

— Мужчина, с которым ты меня видел, мне не муж. Мой настоящий муж, с которым я имела несчастье связать судьбу, когда была слишком молода и слишком глупа, — очень влиятельный и очень богатый человек. Ночь, ознаменовавшая начало моего брака, ознаменовала и его конец. Подробнее рассказать не могу — это слишком трудно и слишком больно. Вдобавок времени мало. Пожалуй, хорошего в моем браке было только одно: я поняла, что нет ничего дороже жизни и что жизнь прискорбно коротка.

Она помолчала, свела плечи, выдавая общее напряжение. Моя же поза говорила лишь о самой искренней любви: я мысленно раскинул над ней руки, словно охраняющие крыла. Лючия смотрела в темноту: ей было неловко молчать и стыдно продолжать рассказ. Вдруг ее передернуло, плечи тотчас обмякли. При мысли об испытаниях, что ей пришлось вынести, мое сердце едва не выпрыгнуло. Понизив голос до такой степени, что я едва различал слова, Лючия заговорила:

— Да, жизнь бесценна и непостижима. Годы спустя, когда я встретила своего возлюбленного, когда вера в мир возвратилась ко мне, я решила уйти от мужа, но он об этом и слышать не желал. Сказал, ни за что не поставит под удар свое положение в обществе; сказал, чтоб я выбросила дурь из головы. Окружил меня опекунами, адвокатами, охранниками; отказывался внимать моим мольбам, не отпускал. Каждый день приносил новое унижение; с каждым днем я все меньше уважала себя. Наконец, после бесчисленных и бесплодных попыток договориться, мы с моим возлюбленным поняли, что единственный выход — бегство. Решение далось с большим трудом, но альтернативой было медленное, клеточка за клеточкой, умирание. Только мой муж зол и упрям; он продолжает преследовать нас.

— Выходит, те головорезы на площади были…

— Могли быть его наемниками. Впрочем, я не уверена. Он дал понять, что ни перед чем не остановится, лишь бы вернуть меня. Я очень боюсь за моего возлюбленного. Мы уже попадали в переплеты, каждый раз выкарабкивались — и каждый раз муж снова нас выслеживал.

— Так вот почему ты делаешь вид, что твой спутник и есть твой муж? Чтобы сбить врагов со следа?

— И поэтому тоже. Но главное — мой спутник является моим духовным супругом.

— Духовным, но не законным, — произнес я, чувствуя необходимость подчеркнуть разницу.

— Да, — согласилась женщина. — Только мы с ним через такие испытания вместе прошли, что я именно как мужа его воспринимаю. Как спутника жизни.

Последовала пауза. Женщина отступила на шаг.

Сообразив, что, верно, обидел ее, я просто сказал, что все понимаю — и сам весьма далек от соблюдения условностей. Лючия, похоже, успокоилась.

Она вновь заговорила, и теперь в голосе звучало доверие.

— В прошлом году, когда мой возлюбленный чудом избежал гибели в результате очередного таинственного несчастного случая, мы доверились одному нашему другу. Он писатель, очень умный, изобретательный человек, вдобавок у него доброе сердце. Он придумал, как выйти из положения. Для этого требовалось приехать в Марокко, где ни я, ни мой возлюбленный прежде не бывали. Задействован также приятель нашего друга. Сначала план показался притянутым за уши, но терять нам было нечего, и мы согласились. И вот теперь мы почти у цели, — продолжала Лючия с доверительностью, которая, видимо, должна была меня растрогать, а на деле окончательно запутала.

— Боюсь, я ничего не понимаю, — сознался я, стараясь говорить ровным голосом, ни в коем случае не выдать замешательства. — Прости, если вопрос покажется тебе обидным, но скажи: вы решили прикинуться пропавшими без вести? Нападение на площади — не более чем спектакль?

— Пожалуйста, не задавай больше вопросов! — простонала Лючия.

По ее реакции я все понял.

— Ну а если вас найдут?

— Риск есть, но мы к нему готовы.

— И куда же, согласно плану, вы теперь направитесь?

— Надеюсь, туда, где нас никогда не обнаружат.

У меня не хватило сил встретить ее взгляд. Я пытался улыбнуться в знак согласия, но губы не слушались. С каждой минутой Лючия казалась все более чуждой. Внезапно я ощутил обиду, хотя не было сказано ни слова, оправдывающего такую реакцию. Заранее зная, каким будет ответ, я все-таки зачем-то предложил помощь.

Лючия испугалась.

— Нет, не надо! Пожалуйста, послушай и постарайся понять. Все было подстроено.

— Не надо так не надо, — отвечал я, смирившись с тем, что меня задвинули.

— Ну, что ты обо всем этом думаешь? — спросила Лючия. По теплым ноткам в голосе я понял, что после исповеди ей полегчало. — Теперь ты лучше меня понимаешь?

— Лучше, — солгал я. — А ты меня поняла?

— Я тебя совсем не знаю, но так и должно быть.

Все еще под впечатлением от ее истории, я и не подумал о дальнейших расспросах.

Глаза Лючии поблескивали в темноте.

— Я очень рада, что ты все понял. Надеюсь, ты поймешь и кое-что другое: я ни о чем тебя не просила потому, что не нуждаюсь в твоих услугах.

— Это мне тоже понятно, хоть и не совсем.

Следующий ее жест потряс меня — Лючия сняла и протянула мне свой шарф. Ткань хранила тепло ее тела.

— Найди подходящую женщину. С тобой любая будет счастлива.

— Уже нашел.

— Мне хотелось бы думать, что любовь, тобой предложенная, сродни той, что брат питает к сестре.

— Братская любовь совсем не такая, и тебе это известно.

Лючия отдернула руку.

— Оставайся с миром. Вспоминай меня, как вспоминаешь океан.

— Не думай обо мне плохо, — сказал я на прощание. — Я же буду там, где тебе угодно.

Мустафа умолк и устремил на меня взгляд, исполненный тоски.

— Что еще сказать тебе, Хасан? В последний раз я видел Лючию стоящей посреди темной комнаты, белый муслин платья льнул к дивному телу, голова была непокрыта — ведь она отдала мне шарф.

Я не находил слов. В истории своей любви Мустафа открылся с неожиданной стороны, предстал благородным человеком — я понятия не имел, что он способен на такие чувства. Более того: потрясенный тяжестью его горя, я был готов поверить всему сказанному и только пробормотал какую-то банальность, едва ли отражавшую мои переменившиеся чувства. Никогда еще не было мне так жаль Мустафу.

Не подозревающий о моих мыслях, Мустафа смиренно продолжал:

— Ты, верно, догадался, что случилось потом. Как ни трудно мне было, я вышел за дверь, повторяя молчаливое обещание уважать желание Лючии и не возвращаться, какие бы чувства ни обуревали меня. Едва соображая, куда направляюсь — я воспринимал только тусклый лунный свет, сочившийся сквозь ажурные перекрытия, — я брел переулками, держа решимость в кулаке. Но мой страх за благополучие Лючии был так велик, что десятки вопросов стали терзать меня, довели до исступления. Не заблудится ли бородач в медине, сумеет ли вернуться к возлюбленной, пройти лабиринт, где и днем немудрено потеряться? Сумеют ли они вдвоем выбраться из медины, не привлекут ли внимание преследователей? Не в силах игнорировать дурные предчувствия, которые множились с каждой минутой, я стал опасаться худшего. Казалось, надо немедленно бежать, сделать хоть что-то. Поэтому, когда я обнаружил, что возвращаюсь по собственным следам, первое мое чувство было — чувство облегчения, а не вины. Да, я нарушил клятву, но ведь безопасность Лючии — прежде всего; этой мыслью я себя оправдывал. Я бросился бегом, и тотчас торговые ряды сомкнулись надо мной, как бы согласные с моим выбором. Пьянящее, дающее силы ощущение; тот факт, что я внял порыву души, только подкрепил его. Сам себе я казался невидимкой; я бы, пожалуй, мог с целой армией сразиться. Я рвался явить Лючии полную меру преданности, сделать Лючию отражением своей доблести.