— А вот чего ты не знаешь, — перебил я, — и о чем, возможно, даже не догадываешься, так это о том, что Эль-Мансур — мой предок. Отец и Хасаном меня в честь его назвал, поскольку считал, что по материнской линии происходит прямиком от него. Впрочем, я не уверен, что это действительно так. Во-первых, нигде не сказано о берберских корнях Эль-Мансура. Во-вторых, в библиотеке Университета Аль-Карауин имеется биография Эль-Мансура, написанная его современником, из коей следует, что Эль-Мансур был андалусцем, родился и вырос в Кордове, иммигрировал в Марракеш, где жил при королевском дворе. Пожалуй, попрошу моего брата Ахмеда: пускай добьется разрешения лично прочесть манускрипт. Отец будет доволен.

Как бы то ни было, — продолжал я, — мне известно о хронике, упомянутой тобой, Фарух. Более того, я приятно удивлен, что и ты ее читал, поскольку до сих пор был уверен, что единственный экземпляр хранится в архивах марракешского паши Глауи. Именно из этих архивов друг моего отца добыл историю, но манускрипт впоследствии исчез и считался безвозвратно утраченным.

— Выходит, манускрипт покинул владения паши Глауи, — усмехнулся ученый-библиотекарь, — и после нескольких лет странствий очутился в Рабате, где попал к тщательно охраняемым документам. Там он по сей день и пребывает.

— Так чем кончилась история? — спросил кто-то из слушателей. — Любовников нашли?

— Увы, нет, — отвечал библиотекарь. — И Эль-Мансура — тоже.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, потрясенный.

Фарух поднялся на ноги и шагнул к костру.

— Позволишь, рассказчик?

— Конечно, — отвечал я, заинтригованный не меньше, чем любой из моих слушателей.

— Вот как было дело, — начал Фарух. — Вот что мне удалось выяснить. Написанная Эль-Мансуром «Хроника исчезновения» не просто имела под собой реальные факты, но и намеками бросала тень на члена королевской семьи. В результате Мансур сделался, если можно так выразиться, неудобен и даже опасен. Когда впоследствии султан Абу Юсуф Якуб аль-Мансур решил отправить четыре тысячи своих подданных в Тимбукту, к Гао, твердыне империи Сонгай, [7]а также в Дженне, что лежит у дальней границы Сахары, твоего предка, Хасан, внесли в списки, несмотря на то что прежде он никогда не участвовал в военных действиях. Как известно, в результате этого похода империя Сонгай пала, а марокканская казна настолько обогатилась, что Абу Юсуф Якуб аль-Мансур получил прозвище Золотой Султан, однако о рассказчике Эль-Мансуре больше никто никогда не слышал. Считается, что он умер во время похода, в безжалостных песках, хотя имеется и единственное свидетельство из другого источника, что Эль-Мансур был отравлен и похоронен в безымянной могиле. Этот источник отнюдь не официальная биография, которая хранится в университетской библиотеке. Кстати, я ее читал, и там ни слова нет о последних годах Эль-Мансура. Его останки так и не были найдены.

— Подумать только! — воскликнул я. — Просто история в истории!

— Скорее, история в истории и в истории, настоящий рог изобилия, полный выдумок, если можно так выразиться, — возразил ученый-библиотекарь.

Я не понял его метафоры, вероятно, изысканной, однако кивнул в знак согласия, все еще озадаченный новым поворотом истории.

— Именно на этом месте каждый исследователь и спотыкается, — с улыбкой подытожил Фарух.

— По-моему, чудесно, что ты носишь в памяти столько фактов, — сказал я в восхищении.

— Того требует род моих занятий, — рассмеялся Фарух, весьма польщенный. И обратился к Набилю, который внимательно его слушал: — Так что же случилось с парой чужестранцев, вокруг которых завернута наша история? Мы оставили их в ресторане «Аргана», рука в руке глядящими на темную площадь сквозь запотелое окно.

— Я хотел, чтоб они бежали, скрылись, — отвечал Набиль, как бы очнувшись от раздумий. — Но увы, этому не суждено было случиться. Я знал: их время пришло. Они встали, мужчина положил несколько монет рядом с кувшином воды. Я видел, как чужестранцы двигались меж столиков, как помедлили, прежде чем шагнуть за порог «Арганы».

— Идем же, — сказал мужчина женщине и взял ее за руку. — Пора.

И следом за ним она вышла на площадь.

В них было много самообладания и достоинства. Женщина шла медленно, прижималась виском к плечу мужа. Он внимательно оглядывал площадь. Их тени все удлинялись.

— Хочу, чтобы ты знал, — тихо заговорила женщина, — что до конца своих дней я буду любить тебя столь же сильно, сколь люблю сейчас. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Всю нежность вложила она в эти слова.

— Никогда я не была так счастлива, как сегодня, — продолжала женщина.

— Да, все точно во сне, — согласился мужчина. — Я бы мог проводить с тобой так каждый вечер, любовь моя, и мне бы не наскучило.

Он взглянул на нее, дыхание участилось.

— Свободны? — спросил он.

— Свободны.

От темноты одна за другой стали отделяться тени — и приближаться к чужестранцам.

На этом месте я откашлялся и шагнул в середину круга. Не сводя глаз со слушателей, я остановился возле костра. Взгляд мой скользнул поверх голов.

— Я обшаривал глазами каждый закуток Джемаа, и когда наконец увидел, что чужестранцы вышли из «Арганы», втащил их обратно в круг зрителей. Мне показалось, чужестранцы удивились, но и успокоились, когда поняли, куда попали.

Я помедлил, улыбнулся в ответ на вздохи облегчения, исходившие от слушателей.

— А чтобы история стала еще лучше, — добавил я, — помещу-ка я чужестранцев рядышком в круг, и пускай возьмутся за руки.

Я хотел продолжать, но меня перебили:

— Эй, Хасан! Прежде чем чужестранцы опять попали в круг, я подарил женщине букет роз. Ты позабыл упомянуть об этом, или просто не знал. Только для достоверности истории мой букет очень важен. В конце концов, может, я последний, с кем они общались на Джемаа.

С этими словами к костру шагнул худощавый человек в объемистом бурнусе и принялся жестами и знаками представлять ту давнюю встречу. То был Маруан, жонглер и факир; на Джемаа он славился тем, что умел заставить мяч зависнуть в воздухе.

— Вот как все было, — продолжал Маруан. — Женщина шла вон оттуда, я стоял здесь. Я преградил ей дорогу и вручил розы.

Маруан откинул свой ханбел и резко вытянул руку с воображаемыми цветами.

— Этот букет для вас, — сказал я по-английски, припомнив все, что когда-то учил в школе. — Подарок на память о посещении нашего прекрасного города Марракеша, Города Роз.

— Спасибо, не нужно, — отвечала удивленная женщина.

— Я собирал эти розы для вас в саду Агдал. Это сад, где по утрам пахнет солнцем, а по ночам — розами. Пожалуйста, возьмите. Это дань вашей красоте. Мы, мусульмане, знаем: подобная красота встречается только в раю.

— Кто вы такой? — с опаской спросил ее муж, встав между нами.

— Вам нет причин беспокоиться, — отвечал я. — Мое имя Маруан. Я жонглер, работаю здесь, на площади. За вами наблюдаю с раннего вечера. Красота вашей жены растрогала меня, вот я и пошел в сад Агдал и собрал этот скромный букет. Язык цветов понятен каждому. Пожалуйста, возьмите розы. Это такая мелочь. Это ничего не значит.

— Ничего — и все, — пробормотал чужестранец, взял букет у меня из рук и протянул жене.

— Какие красивые, — улыбнулась женщина.

— Рад был сделать приятное, — сказал я.

— Вы даже не представляете, какое значение имеют для нас эти розы, — добавила женщина и спрятала лицо в бутонах. — Большое спасибо. Вы принесли нам счастье.

— Я счастлив вашим счастьем, — отвечал я.

— Вам удалось изменить наше впечатление от Джемаа, — с чувством произнес мужчина, — и за это мы благодарны не меньше, чем за цветы. Сегодня вечером с нами произошел неприятный инцидент. От него осталось скверное послевкусие.

— Позвольте извиниться за моих соотечественников. Здесь немало дурных людей. Каждый из них живет точно в коконе, разделяющем сердце и тело. Отсюда и недостойное поведение.