Один из них занял пост возле статуи богоматери в сквере. Вот он резким движением поднял винтовку, словно вырвал ее у себя из-под ног, и прицелился.

Секула и Юрек остановились. Секула первый заметил человека, высунувшегося из-за ковра, развешенного на балюстраде балкона. Он сжал кулаки, поднял руки. Замахал ими в воздухе.

Солдат тщательно прицеливается и стреляет. Из-за ковра выскакивает, как марионетка в кукольном театре, видимый по пояс человечек, трясет рукой, словно ее ошпарил. Солдат, не отнимая приклада от плеча, перезаряжает и стреляет снова. Человек перевешивается через балюстраду, падает с балкона и вместе с ковром исчезает за стеной. Старушка на паперти костела громко вскрикнула, плечи у нее начинают вздрагивать от плача. Она только что помолилась, и ей, наверное, казалось, что теперь дела в этом мире пойдут на лад.

Секула молча идет рядом с Юреком, не разжимая стиснутые в кулаки руки. Где-то около Вроньей неудержимый поток мыслей, вернее чувств, вырвал у Юрека из горла слова: «Зайка спал впотьмах…» Это прозвучало до того глупо, что Юрек даже испугался. Секула посмотрел на него пристально и хмуро.

— Ты бы не дурачился, парень… — рявкнул он.

— Я нечаянно… — пролепетал, краснея до ушей, Юрек.

— Язык у тебя без костей, вот ты и болтаешь.

Секула засопел, однако чувствовалось, что он отошел, напряжение исчезло.

Прощаясь с Юреком, он сказал:

— Да, да, оружие к ноге, капитулянты! А эти, — и он указал в сторону города, откуда оба пришли, — эти поднимают оружие.

Немцы демонстрировали свою мощь.

В эту ночь и в последующие дни куда-то в глубь страны уходили первые эшелоны с евреями из варшавского гетто. Так началась летом 1942 года первая ликвидация евреев. Командование Армии Крайовой выполняло приказ «стоять с оружием к ноге» и пропагандировало теорию «двух врагов». Ночью по перелескам, обходя поля, шли шеренги людей, несущих по-крестьянски, словно цепы, на плечах оружие. Оружие должно храниться под землей. Места, где оно спрятано, никому не откроют солдаты тридцать девятого года, те самые солдаты, которым удалось избежать плена, но дано было познать всю горечь поражения. Ведь если оружие достанется в руки людей, не состоящих под командованием кадровых офицеров, нигде не зарегистрированных, имеющих собственное мнение о том, как должен выглядеть мир, начнут твориться странные вещи. Именно этого боялось командование Армии Крайовой, пользуясь наставлениями умудренной в колониальной политике Интеллидженс сервис.

Аусвейсы со штемпелем «Берг» поднялись в цене, когда «третий» Берг отказался от своих патриархально-цеховых предрассудков.

— Гильда, у меня был разговор в палате, — рассказывал он жене, отстегивая подтяжки, — немецкие предложения очень заманчивы. Это гигантские заказы, если учесть наш объем. Теперь конец нашим ссорам при распределении заказов, когда мы буквально каждую раму вырывали друг у друга из-под носа. Больше это не повторится. Боюсь, мы даже не справимся. Причины ясны. Запасы древесины есть у нас и в России. От нас ближе и к лесам, и к Восточному фронту. Кроме того, «каждое колесико в механизме должно работать на победу». Все очень просто. Наступает полоса процветания, период успеха.

Мастерская у нас маленькая, и до войны, помнишь, Гильда, как нам приходилось изворачиваться. Это больше не повторится. Теперь нам не грозит разорение, я сам разорю и Смулковского, и Липшица, и Струве…

Он швырнул домашние туфли на середину комнаты жестом игрока, бросающего кости. Гильда встала с постели и, не желая на этот раз ссориться с мужем, сама поставила туфли в прихожую. Когда она вернулась в комнату, на его лице по-прежнему было написано боевое выражение. Он показался ей гордым и помолодевшим.

Контору фирмы расширили в меру возросших потребностей. Берг выселил из примыкающей к конторе сторожки старую больную дворничиху, которая коротала свой вдовий век в непомерно большом для нее помещении. Сторожку продезинфицировали, отремонтировали и пробили дверь в контору.

В бывшей сторожке Берг поставил буфет, в котором сверкали хрустальные рюмки, расстелил на полу ковер, украсил стены панелями из разных пород дерева и начал принимать в этой комнате заказы у чопорных немецких офицеров. Заказы на многие миллионы военных злотых.

В конторе по столам были разбросаны каталоги фирм, производящих деревообрабатывающие машины.

Во дворе появились секторные пилы, в столярном цеху — строгальные станки, в механическом — сложные деревообрабатывающие станки с индивидуальным приводом, автоматизированные по последнему слову техники. Рядом с этими машинами старые, повидавшие виды станки на деревянных станинах производили впечатление анахронических чудищ.

Млодянек с недоверием ощупывал новые приспособления, он боялся работать на них и остался верен своей ветеранке-пиле.

Мастера Берги выгнали в шею, потому что тот не мог справиться с новым объемом работ; в его куриных мозгах царил полнейший хаос. Он путал размеры, породы дерева, сроки исполнения. Заметив в середине работы ошибку и стремясь ее исправить, запутывался еще больше. Он засиживался до поздней ночи над чертежами и под утро засыпал над рейсшиной. Днем он был совершенно вне себя, отвечал невпопад на вопросы, часто без причины впадал в ярость.

Когда его нерасторопность начала бить Бергов по карману, его уволили.

Вместо него появился щупленький, плохо одетый человек, страдающий болезнью мочевого пузыря. Он лез из кожи вон, чтобы справиться с порученной работой, и преуспел в этом, не тратя лишних слов и трудясь со знанием дела. Он никогда не кричал, но умел выжать из каждого столько, сколько ни до, ни после него никому не удавалось. Производство он знал великолепно. Он спрашивал, например: «Сколько ты сегодня рам склеил, Гжесь? А? Шестьдесят… Хм», — качал головой и уходил. И Гжесь в следующие дни клеил по восемьдесят. Новый мастер установил систему сдельной оплаты, причем, вводя мелкие усовершенствования, он снижал первоначальные расценки. Он умело играл на человеческих слабостях и добился того, что все работали с лихорадочной поспешностью.

Он не питал симпатии к Бергам, его не интересовало ничего, кроме работы. Он ни с кем не разговаривал, не занимался доносами. Но его порок вызывал у Бергов чувство брезгливости, хотя пил он в одиночестве и никогда не напивался до бесчувствия.

— Хоть бы поскандалил, — сердился Берг, — ходит как в воду опущенный.

И вот когда он ввел в мастерской новые современные методы труда и оплаты, наладил работу машин, Берги прогнали и его.

На место мастера был назначен старший Слупецкий. И тот показал, на что он способен. Ведь некогда он работал на огромном заводе, где применялись самые новые методы.

Берги делали носилки для раненых. Тысячи носилок, которые были сконструированы так искусно, что, когда их ставили друг на друга, получалось что-то вроде многоярусных нар. Слупецкому пришла в голову гениальная мысль использовать на производстве женский труд. Женщины сшивали суровыми нитками лямки для носилок и укрепляли на ножках металлические наконечники. То же самое делали новые ученики, которым нечего было и мечтать о настоящем ремесле. Женщинам платили поденно — меньше, чем подсобным рабочим, а ученики зарабатывали и вовсе гроши. Упрощенная до предела, похожая на конвейер, работа не давала ни секунды передышки.

Новоиспеченный мастер носился, как собака, по всем трем баракам и орал на нерасторопных.

Юрек и Стах с сочувствием следили за подростками, работавшими, как дятлы. Они без устали выполняли одну и ту же операцию, завершавшуюся всякий раз ударом молотка.

Худосочные девушки, все в клочьях пакли, вылезавшей из лямок, которые они сшивали, старались перекричать друг друга и стук швейных машин. Нужда озлобила их. Это была не остроумная, исполненная кокетства женская язвительность, а форменная грызня. Они ссорились, просили друг у друга прощения, плакали, пели хором сентиментальные песни. Потом опять из-за пустяков вспыхивали ссоры.