На той стороне улицы была когда-то читальня «Виргиния». Пахнущая старой бумагой и пылью дыра, где в послеобеденное время толпились люди. Там работало несколько девушек, молоденьких, бойких евреек, начитанных, уверенных в себе, — таким пальца в рот не клади. Сейчас Юрек уверен, что они состояли членами Коммунистического союза молодежи: у них были какие-то дела с отцом. Полученные от них книги он никогда не оставлял на виду. Улыбающаяся Роза, вертушка, которая не могла спокойно усидеть за библиотечной стойкой, подавала пухленькой ручкой книгу и говорила, подмигивая: «Из запрещенных». Теперь Юрек думал, что их связывало не только общее увлечение материалистической философией. Он вспомнил, как отец пожимал руку Розы, когда та протягивала ему книгу. Он делал это с озорной улыбкой. Да и как было не любить этих девушек, чирикающих и суетящихся, как синицы, порхающие с одной полки на другую!

Старый Виргин неизменно хранил олимпийское спокойствие. Седой, неразговорчивый, он не имел склонности к полноте, как и пристало человеку, который находится в постоянном общении с сокровищницей человеческой мысли.

— Любопытное явление… — сообщил он как-то раз отцу. — Я советую своим сотрудницам побольше читать. Ведь в нашей профессии нельзя работать по-настоящему, если не будешь человеком начитанным, хотя бы поверхностно. Так вот представьте себе, как только начинают читать, по уши увязают в… коммунизме.

Последнее слово он произнес, перегнувшись через стол к собеседнику.

— Роза сказала мне как-то: «У нас мало книжек, которые учат, как переделать мир. Большинство только описывает его с разных точек зрения. Когда человек уже что-то знает, он должен сделать вывод». Вы понимаете? Одной сознательности ей мало. Мне хватает, а ей нет. Это уже нехорошо для читальни, это пахнет Коммунистическим союзом молодежи.

Он двигался за стойкой с достоинством, какое может дать только знание своего дела. Он не прислуживал клиентам, а старался их добросовестно обслужить. В первую военную зиму, еще во времена относительной терпимости, Юрек зашел в читальню, чтобы возобновить абонемент. Старик Виргин тогда совсем сник.

Он стоял за стойкой и сам подавал книжки. Юрек хотел их взять, а старик не выпускал из рук. Он был в куртке на кроличьем меху и в теплом платке, повязанном крест-накрест. Схватившись за голову, он причитал:

— Представляете ли вы себе, какие сокровища сгорели в Королевском замке? Достаточно назвать только Каналетто… Один из лучших холстов Каналетто. Там был пейзаж с замком и манежем. Маленькие фигурки с непропорционально большими головами. Понимаете, пейзаж небольшого размера. Люди должны соответствовать архитектурному окружению, поэтому были величиной с палец. Но ему хотелось выписать их лица, вот он и увеличил головы. Архитектурные ансамбли он давал в перспективе. Но именно в изображении этих людей сказался великий артист. Присмотритесь к тем персонажам, которыми он населил улицу старой Варшавы, это маленькие живописные поэмы, это драгоценные камни, вставленные в филигранную оправу. Вглядитесь в лица торговцев, нищих, ремесленников, аристократов и лакеев. Правда, вы это уже не увидите. Впрочем, кому нужна живопись в такие времена?

Разговор о Каналетто возник в связи с книгой Ромена Роллана о Микеланджело. Юреку не пришлось сдать ее в библиотеку. Придя туда однажды, он увидел темные железные накладки, набитые крест-накрест на двери. Он вспомнил, что когда-то крестом метили дома, посещенные мором.

На противоположной стороне улицы время от времени быстро двигались головы. Их глаза настороженно следили за тем, что происходит вокруг, на лицах застыло выражение тревоги.

— Не смотри без толку в окно, возьми лучше молоток да немного постучи, только не сильно. А я залезу на полку и вздремну. Стучи молотком, пусть Злотый думает, что мы работаем. Ни шеф, ни мастер сюда не явятся. А если кто-нибудь из них придет, пусть поцелует меня в…

Секула забрался на верхнюю полку стеллажа, подложил фартук под голову и стал напевать:

— Стеллажи… проклятые стеллажи. Все делают стеллажи. Миллионы километров полок. Родак… Ясь Кроне и Стах тоже клеят стеллажи. Где-то на Чернякове. Тебя, наверно, пошлют туда. А я больше никуда не пойду по поручению пана Берга. Похоже на то, что мы с ним распрощаемся. А может, даже прощаться не придется… Постучи тихонько. Какую книгу ты принес из мастерской?

— Алексея Толстого «Хождение по мукам». Меня послали за гвоздями на склад. Я встретил Стаха, он шел на работу. Под мышкой пес книгу. Дал мне почитать. Обещал принести «Манифест».

— Ага… Откуда у парня такие книги?..

— Он сказал, дала одна знакомая учительница…

— Ага… стеллажи… стеллажи… полки… Все должно быть разложено по полкам раз и навсегда. Все — целый мир: люди, вещи, события. Пронумеровано, чтобы знать, где что лежит. Это, Юрек, уже не только немецкая аккуратность. Это целая философия. Что такое философия… знаешь?

— Я читал философов. Платон мне понравился… «Апология Сократа», «Пир». Мне понравилось, как он умеет поставить все с ног на голову.

— Значит, вычитал ты не больно много… Я думал, ты мне больше расскажешь… Потому что Платона я не читал. Но прочту… чтобы пощупать самому… Не люблю верить на слово. Говорят, он идеалист… Я думал, ты мне что-нибудь на сон расскажешь… Ох, полочки, полочки, до чего ж вы твердые. Худые времена вспоминаются, когда лежишь на этих досках… На кой черт Злотому столько полок?

— Он собирается открыть швейную мастерскую. Хочет шить одежду, которую немцы распределяют по талонам.

— Смотри, какой проныра. Помещение получил после евреев. Машины раздобыл, отнятые у евреев… Состояние наживает на евреях. Шакал…

Предприниматель, которого Секула прозвал «Злотым», был упитанным мужчиной средних лет в безукоризненно сшитом костюме. Лицо его описать было невозможно. Если бы художнику пришлось делать его портрет, он оказался бы в затруднительном положении. На массивном золотом браслете Злотый носил золотые часы «тиссо», немагнитные, водонепроницаемые, с секундомером. «Плоские, как лист, а?» говаривал он. К браслету был подвешен брелок — отлитый из золота знак зодиака.

— Знак проститутки и подлеца, — говорил о подвеске Секула. О приближении Злотого можно было догадаться по скрипу ботинок.

— Сапожник ставит мне на подошве между слоями кожи специальную прокладку. Она-то вот и скрипит. Мне все время кажется, что я хожу в новых ботинках, но самое главное, что другие тоже так думают. Это внушает клиентам доверие.

С рабочими Злотый болтал много и держался запанибрата. «Ребята, ставлю литр после окончания работы!» Он сокрушался, что сейчас нет никаких спортивных состязаний.

Секула храпел до конца рабочего дня. В последнее время он частенько не смыкал по ночам глаз, принимая участие в рождении великого дела… Он налаживал связь со «Спартаком» [14], с «Союзом борьбы» [15], с отдельными товарищами, которые ощупью пытались найти путь в обступившем их со всех сторон беспроглядном мраке — как это было трудно и опасно! Разве можно знать заранее, каким стал человек по прошествии нескольких лет? Человека не положишь на полку, с тем чтобы снять через некоторое время оттуда и, сдунув пыль, завести, как механическую куклу.

Короткий тяжелый сон не принес настоящего отдыха, и на улице на ярком свету Секула щурил глаза. Выйдя из парадного, они с Юреком шагали домой, в сторону Воли, вдоль стен гетто.

— Что за чертовщина? Спаги какие-то или самоеды, — забеспокоился Секула.

Вдоль стен гетто, вдоль железной решетки у костела Карла Борромея торчали расставленные ровно, точно колья в заборе, чудные солдаты. Черные мундиры со светлыми манжетами. Каждый перепоясан крест-накрест холщовым патронташем. Винтовки маленькие, как детские ружья. Из-под огромных раскалившихся на июльском солнце стальных касок по лоснящимся лицам стекают струйки пота. Замерев, глядят они в окна домов за стеной гетто, и только глаза у них живые — подстерегающие.