"Как мне удержать этого молодчика на стуле?" — подумал Лернер.
Сопротивление означало бунт. На борту "Гельголанда" Рюдигер король, которому все обязаны подчиняться.
Во время тревожных размышлений Лернера в кают-компанию вошел радист с радиограммой из императорского германского консульства в Тромсё. Депеша была адресована Лернеру, но Рюдигер, размечтавшийся о грядущих подвигах, так распалился, что уже не обращал внимания на такие пустяки. Он сам взял телеграмму и прочитал ее вслух, начав громогласно, но постепенно все больше сбавляя тон:
— "Господину Теодору Лернеру, о. Медвежий. От рейхсканцлера я получил сегодня следующую телеграмму: Прошу при первой возможности передать господину Теодору Лернеру на о. Медвежий нижеприведенное сообщение: письменный ответ на телеграмму от двадцать третьего сего месяца. На настоящий момент сообщаю, чтобы в случае применения с вашей стороны насильственных действий вы не рассчитывали на поддержку из центра. Рейхсканцлер. По поручению: Рихтгофен. Сим сообщаю вышеизложенное поручение. В. Гольмкар, германский консул е. и. в." Что это значит? — спросил пораженный Рюдигер, опуская листок, — Интересно, как они там, в Берлине, представляют себе положение здесь, на линии фронта? Вооруженные до зубов русские части, не спрашивая разрешения, охотятся на немецкой территории. Интересно, что бы сказал рейхсканцлер, если бы это случилось на Мемеле [8]или в Восточной Пруссии? А все этот Рихтгофен! — сквозь зубы пробормотал Рюдигер. Он, дескать, знает, что за птица Рихтгофен, которого на кривой не объедешь. Он железной хваткой держит в своих руках контроль над доступом к верховной власти. Вот если бы Рихтгофен был сейчас на Медвежьем острове, если бы это была его затея, тогда бы сюда из Киля уже отправился на подмогу весь военный флот! Где ж это видано, чтобы хоть какой-то клочок земли был занят без кровопролития!
— Мне кажется, что в этом ответе нет ничего огорчительного, — заметил Лернер. — В радиограмме ничего не сказано о том, какие шаги намерен предпринять рейхсканцлер в отношении острова Медвежьего. Подробное содержание принятого в Берлине решения будет сообщено позже. А до тех пор кацлер хочет…
— Не канцлер! — возопил Рюдигер. — Не канцлер, а Рихтгофен!
— …канцлер хочет защитить маленькую немецкую экспедицию. А это уже кое-что! Экспедиция "Гельголанда" создала реальность, которую никто не может отрицать. Вон на берегу сверкают под солнцем черно-бело-красные столбы. Против столбов даже Абака ничего не может возразить, и после своей первой, предотвращенной нами попытки он больше их не трогал.
Вернулся радист: русские высадились на острове и опять поставили палатку.
— Черт знает что делается! — громко возмутился Рюдигер. Он начал подозревать, что затеяна какая-то грязная дипломатическая игра, чтобы за спиной у честных людей заключить сделку. — Я никогда не стремился лезть ни в какую политику! — объявил он. Политика его не интересует. Политики редко вспоминают о насущных интересах народа, пока не требуется их в чем-то ущемить. Недаром я, дескать, не захотел пойти в политику! Уже сидя в шлюпке, он долго продолжал распространяться на эту тему.
Остров становился все ближе и ближе. При появлении русских стая морских птиц перелетела подальше и белоснежным покровом опустилась на возвышенности. В бинокль можно было различить массивную фигуру, развалившуюся на складном кресле.
— Русский губернатор Медвежьего острова! — прошипел Рюдигер.
Абака был так же предупредителен, как все предшествующие дни. Рядом с его креслом стояли другие, свободные. Наготове был уже и поблескивающий приветным огоньком символ гостеприимства — наполненный золотистой коньячной влагой хрустальный графин.
— Добро пожаловать, братец! Добро пожаловать, ваше высокоблагородие! — воскликнул хозяин, приветствуя приближающихся гостей. Все, мол, теперь выяснилось, все в порядке!
"Можно ли в сложившейся ситуации садиться в стане врага?" — еще спрашивал себя Рюдигер, в то время как Лернер давно уже сидел, с любопытством поглядывая на Абаку. Любопытство было главной чертой характера Лернера. Капитан Абака явно знал что-то, чего они еще не знали. Рюдигер все медлил. Что ни говори, сидячее положение не располагает к трагическому пафосу. Позволив себе сесть, ты одним лишь перемещением центра тяжести на миролюбивое седалище сразу разряжаешь напряжение, которое в противном случае наполняло бы воздух грозой. Тяжелый, любвеобильный взгляд Абаки в конце концов усадил его в складное кресло.
Абака принялся воздавать хвалу той расторопности, с которой в верхах сумели достигнуть соглашения. В отношениях между Берлином и Санкт-Петербургом царит, дескать, такая гармония, которая сравнима лишь с игрой большого оркестра. Едва прозвучит диссонанс, как дирижер, уловив его чутким слухом, тотчас же дает указание виолончелисту или кларнетисту, и вот уже вновь восстановлено стройное благозвучие. Дирижерами выступают дипломаты. Они не допускают, чтобы в дружескую симфонию двух наций закрадывались диссонансы. Таким диссонансом неожиданно стал безобидный остров Медвежий, на котором, за исключением бедняги-старовера, населения нет ни души.
— Да и душа старовера уже не здесь, она улетела далеко. Теперь-то он знает, как на небесах кладут крестное знамение — двумя или тремя перстами!
Капитан Абака прикрыл глаза веками, невнятно буркнул два-три слова и получил из рук ординарца плоский портфель. Буркнув еще раз, он получил из рук проворного молодого человека как по волшебству появившиеся вдруг очки, такие тоненькие и хрупкие, что, напяленные на крупнокалиберное лицо капитана, они, казалось, вот-вот треснут пополам.
— Попрошу вас, господа, проявить немного терпения, — обратился он к присутствующим, снова став любезным. — Я не стану переводить вам все подряд, а только самое основное. В ответ на мою радиограмму Министерство иностранных дел его императорского величества в Петербурге связалось с рейхсканцелярией в Берлине. Рейхсканцлер поставил в известность русское министерство, что Германия не имеет никаких интересов на острове Медвежьем и не преследует в связи с ним никаких целей. Германия и Россия подтверждают достигнутую международную договоренность о том, что заполярные земли будут оставаться нейтральной территорией. Согласно воле, выраженной Германией и Россией, остров Медвежий остается ничьим. — Остзейское раскатистое "р" так и рокотало, в голосе прибавилось металла. Внезапно на капитана Абаку накатило гневное воодушевление. Выпученные глаза еще больше округлились и полезли из орбит. Угрожающим тоном он зачитывал, попутно переводя, куски документа. Начав тихим голосом, он, дойдя до заключительного требования, гаркнул так громко, что Лернер и Рюдигер вздрогнули. — Если же эти международные соглашения будут нарушены одной из сторон, то Россия заявляет… — произнес Абака, и тут его устами заговорил резкий и раздраженный голос России: — Я заберу его себе! В наступившем после этих слов завороженном молчании Абака, снова приняв шутливый тон, продолжил: — Я восхищаюсь немцами. Как же они доверяют своим институтам! Засунуть бумагу, на которой записано обоснование их якобы законных притязаний, в бутылку из-под коньяка и думать, что таким образом создан правовой факт! Это безумие, но безумие плодотворное! Ну вот мы и обменялись мнениями. Договорились. Не поохотиться ли нам вместе несколько деньков? Охота здесь фантастическая. Тюлени, моржи, северные олени, белые медведи — звери так и лезут сами под выстрел! Давай, брат капитан, подстрели для жены хорошую шубку!
Упоминание о супруге-капитанше, казалось, вывело наконец отставного корветтен-капитана из столбняка. Госпожа Рюдигер питала к своему мужу отвращение. Еще до отставки она ушла от него и стала жить отдельно, но, пока он состоял на службе, не требовала развода. Единственные приветы, посылаемые капитаном Рюдигером время от времени своей капитанше, были злобные письма, которые отнюдь не оставались без ответа. Предложение подарить этой женщине собственноручно добытую шубу прозвучало для него как чистейшее издевательство. Нет уж, никакой общей охоты!
