Мы со Вторником приехали первыми. Это был намеренный шаг, чтобы я мог заранее изучить квартиру и выбрать безопасное место, куда можно забиться вечером. Я был трезв как стеклышко и достаточно защищен: рядом был Вторник, а в кармане брюк был спрятан нож. Второй приехала симпатичная девушка в красной юбке-карандаше и, к моему вящему ужасу, первым делом Вторник сунул нос ей под подол. Мы оба должны были держать себя в руках, не делать никаких непрофессиональных глупостей. К тому же мне было ужасно стыдно, особенно после того, как я оттащил Вторника и велел вести себя прилично, а он тут же сунул свою морду девушке под юбку и начал там вынюхивать. Лицо Кристины стало точно в тон ее юбке.

Мы над этим от души посмеялись. Девушка, слава богу, держалась молодцом, а Вторник ее очаровал своими нежными карими глазами. Я даже с минуту поговорил с Кристиной и почувствовал прилив сил, оттого что перенес выходку пса. К несчастью, с этого момента все полетело в тартарары. Я с ужасом наблюдал, как квартира заполнялась едва знакомыми мне людьми (хотя я проучился с ними целый семестр). Я чувствовал, как с каждой минутой становится все душнее. Болтовня гудела в моих ушах, и сосредоточиться было невозможно.

Что еще хуже, двое моих однокашников притащили с собой собак. Наверное, они подумали: «Раз Луис приведет с собой Вторника, значит, и другим можно взять собак». Идиотская мысль. На редкость идиотская. Все равно что заявить: «Раз ты приедешь в инвалидном кресле, значит, всем можно прикатить на мотоциклах». Мне плевать, насколько собака воспитана и любима — в любом случае это не то, что мы со Вторником. Не поймите меня неправильно: я знаю, насколько важны собаки, — но домашнего любимца брать с собой не обязательно, это для удовольствия. Тебе хочется взять собаку на вечеринку, но это не необходимо. А мне Вторник нужен как воздух. Я без него не выживу.

Эти собаки были настоящей катастрофой. Шум и толпа их определенно взбудоражили (как взбудоражат любую недрессированную собаку), псы все время кусали Вторника и тявкали. Конечно, Вторник вырос среди собак, но то были отборные, выдрессированные золотые ретриверы. Эти маленькие шавки абсолютно сбили с толку моего компаньона. Он не знал, как вести себя с ними. Все время оборачивался и глядел на сявок, а они ходили за Вторником хвостом по квартире, даже когда он начал их отпихивать головой, чтобы прогнать. Мне нужно было, чтобы партнер был спокоен и чтобы он думал только обо мне, потому что эта многолюдная комната вселяла в меня панику, — но какое уж тут спокойствие?

Когда подошла очередь нашей группы, я был уже не в себе. Любой, кто посмотрел бы мне в глаза, это понял бы. Они выпучились, остекленели и не могли сфокусироваться. Как будто я нализался — хотя то, что я выпил вина, не имело к моему состоянию никакого отношения. Я был подавлен, чуть не вырубался, тревога настолько поглотила меня, что комната бешено кружилась, а мысли слиплись, как блины: эти повизгивающие собаки, и Али, и душная квартира, и иракские убийцы, и буйные багдадские толпы, и смертники, и наша тупая презентация, и непонятно почему погибший Махер… и тут я встал, чтобы представить первую часть доклада нашей группы, начал, запинаясь, объяснять, что презентация не очень удалась, потому что нам дали недостаточно времени для подготовки.

Кто-то из моей группы выкрикнул:

— Это неправда!

Именно тогда горка блинов покачнулась и рухнула, а мысли полетели во всех направлениях. Неправда? Неправда? Я понимаю, почему он так сказал. Из-за меня его оценка была под угрозой. Но неправда? Этот ребенок просто не знает, как близок я был к тому, чтобы ему врезать, потому что в тот момент все начиная с 2003 года в моем мозгу связалось в единую цепь, и все это было правдой — все, включая то, что преподаватель дал нам недостаточно времени для подготовки продуманной и содержательной презентации. В тот миг отрицание любого из этих фактов было равнозначно абсолютному предательству.

Точно не знаю, что случилось дальше. Больше года я вообще не помнил этого вечера, так что настоящая последовательность событий мне неясна. Я знаю: мы поспорили, а потом мы со Вторником ушли. Думаю, презентация продолжалась. Я сдал зачет, но через несколько дней, когда мой разум прояснился, я отказался от курса расследовательской журналистики и вместо этого записался на газетную и журнальную периодику.

Вторника я ни в чем не виню. Если уж на то пошло, я виню преподавателей за то, что они поставили меня в невыносимое для меня положение: и себя самого за то, что повел себя не умнее, чем окружающие: и двух этих собак — в первую очередь этих визгливых собак за то, что они отвлекли нас со Вторником от задачи. Душная квартира, толпа, глупые псы. Это было слишком тяжелое испытание, тем более что наши отношения длились всего несколько недель. Захлебываясь воздухом в метро по дороге домой, я говорил себе: если мы не будем усложнять, у нас все получится.

Тот вечер я похоронил на задворках своей памяти. Непросто было справляться с ПТСР, но что-то подсказывало мне: чтобы выжить, нужно избавиться от черных мыслей. Мой разум и так был полон воспоминаний об Ираке и о том, как мы предали Али, Махера и многих других. Еще той осенью меня все больше волновал Афганистан, я даже опубликовал материал о «бесконечном кошмаре армейских миссий» в этой стране. В статье говорилось, что планом Маршалла, союзническими усилиями по переустройству Европы после Второй мировой войны, руководил Госдепартамент США. А переустройством Ирака из-за несвоевременных и некомпетентных действий Госдепа управляла армия силами солдат. Я столько своего времени посвящал военной катастрофе — как настоящей, так и гипотетической, что в жизни мне как никогда необходима была стабильность.

Кроме того, мы со Вторником готовились к одному заданию, куда более важному, чем занятия в университете. Мы собирались поехать домой и провести День благодарения с моей семьей.

Семья всегда была краеугольным камнем моей жизни. В армию я пошел не из-за семейных проблем и не для того, чтобы сбежать из дому. Благодаря Рональду Рейгану и его в и дению великого общества, основанного на нравственности и усердном труде, я поступил на государственную службу. Когда Америка нуждалась в нас, Буш сказал людям покупать стиральные машинки (занимайтесь своими делами, а войной займутся военные), а Рейган, как и Кеннеди до него призывал нас подавать личный пример. Я выбрал армию, чтобы послужить обществу. Наверное, это был мой ответ отцу. Он был экономистом и боролся с диктаторским режимом на Кубе с помощью слов и цифр. Подростком я участвовал в уличных гонках, организованных в качестве протеста против Кастро, и поддерживал движение «Эрманос аль рескате» («Братья спасения»), которое поддерживало попытки кубинского народа освободиться от диктатора активными ненасильственными мерами. Хотя папиных методов я не одобрял, но никогда не ставил под сомнение его прямоту, ум и честь. Этим человеком я восхищался. Взрослея, я хотел стать похожим на него, но только по-своему.

Когда я вернулся после первого срока в Ираке, из всех людей я хотел видеть только родителей. Для меня они и были душой Америки.

Но родители не прилетели, чтобы встретить меня в бывшем арсенале в Форт-Карсоне, как все другие семьи. Здесь я сам был виноват. Сказал, что не нужно лететь так далеко, ничего страшного, если я приеду к ним в Вашингтон через несколько недель. Зря я так. Сойти на землю с транспортного самолета после участия в военной кампании было сильным переживанием — одновременно воодушевляющим и сбивающим с толку. Я был переполнен ощущением легкости и радости. Все побежали скорее обнять своих жен, мужей, детей, девушек, родителей, а я пробирался сквозь толпу в одиночестве и чувствовал, как моя радость превращается в разочарование. Я был отрезан от мира, который узнал в Ираке, но так как никто не пришел встретить меня здесь, дома, то частью этого мира я себя тоже не ощущал. Я все шел и шел один с территории бывшего арсенала под яркое солнце Колорадо.