«Я американский солдат. Я дисциплинирован, физически и духовно силен, обучен и умел на боевых заданиях и на тренировках».

Я пошел к психотерапевту, но никогда не упоминал о хронической боли, стрессе и головокружительной тревоге, поставившей мою жизнь вверх тормашками. Вместо этого я говорил о бессоннице и проблемах с женой. После двух предоставленных армией сеансов я бросил, потому что на большее требовалась санкция начальства. Я не исцелился. Даже не понял, что болен. Но чтобы получить санкцию на дополнительные сеансы, мне бы пришлось объясниться с командиром, а это поставило бы под удар мою карьеру.

«Я американский солдат. Я дисциплинирован, физически и духовно силен».

В конце июля проблемы со здоровьем начали меня одолевать. Сначала я потянул мышцы брюшного пресса. Несколько недель спустя — подколенное сухожилие. Полгода подсознательно пытался не обращать внимания на сломанные позвонки, и теперь мой организм выдохся. Я пропускал тренировки со своим взводом. Каждое утро занимался в бассейне, но восстанавливался очень медленно, а в голове постоянно была каша из противоречивых мыслей. Я гордился своей службой. У меня было блестящее будущее. Я верил в операцию под названием «Иракская свобода» и особенно — в самих иракцев.

«Я американский солдат. Я эксперт. Я профессионал».

Но в то же время я начал отгораживаться. Все время думал о том, как врукопашную боролся за свою жизнь, о сирийской засаде, о песчаных бурях, о мятежах, об Али, Имаде и Махере, о тех, кого я оставил.

«Я — защитник свободы и американского образа жизни».

Жена одного из моих лучших солдат из Аль-Валида забеременела во время его увольнения. Плод был серьезно деформирован, но «Трайкэр», служба здравоохранения армии США, ни под каким предлогом не делала абортов — женщина была вынуждена доносить плод. «Я никогда не смирюсь с поражением». У новорожденной Микайлы не было носа и нескольких внутренних органов. У родителей не было сбережений, и на зарплату солдата они не могли обеспечить младенцу надлежащего ухода. Я написал письма всем, кого знал, с просьбой о помощи. Сотни долларов присылали сержанту Каслу и его семье. Но когда я держал на руках маленькую Микайлу, мое сердце просто разрывалось. Разрывалось. «Я никогда не отступлю». Вся ее жизнь была полна боли, эта же боль терзала ее родителей. «Я никогда не уйду». Она прожила два месяца. Ее жизнь была так тяжела, а те, кто навязал ее рождение и ей, и ее родителям, были настолько бесчеловечны — «Я никогда не брошу раненого товарища», — что это только ускорило мое стремительное падение в бездну.

Я был зол на армию. Не поверхностной, а глубинной злобой, сидящей в пучине моего разума. Почему Микайле и ее родителям пришлось терпеть эту боль, особенно после того, что они уже перенесли? Почему наш полк снова должен отправляться в Ирак всего через десять месяцев после возвращения домой? Почему они не помогают нам справиться с нашей болью? Мы ведь все были надломлены. Людей и снаряжения было слишком мало, но армию это не волновало. Для высших чинов мы были расходным материалом. Они больше думали о том, чтобы забросить нас в Ирак и подделать статистику. Им было плевать на наше здоровье и выживание.

Шло лето 2004 года. Победа ускользала из наших рук. Всем это было понятно, но СМИ упорно долбили одно и то же:

— Генералы говорят, что людей хватает. Генералы говорят, что снаряжения достаточно. Генералы говорят, все хорошо.

Ложь. Солдаты на передовой это знали, потому что как раз мы-то и страдали. Как раз мы в течение нескольких дней подвергались минометному обстрелу, не имея оружия и боеприпасов, — как случилось с моими 80 бойцами в Баладе, когда мы приехали в Ирак в 2003 году. Как раз мы возвращались в 2005 году, не получив ни времени на восстановление, ни брони для наших «Хаммеров». Вот оно, самое подлое предательство — когда командующие больше думают о СМИ и боссах, чем о солдатах на передовой.

В августе я сообщил своему подразделению, что ухожу из Третьего разведполка. Я был американским солдатом, защитником свободы, экспертом, профессионалом, но я был физически и духовно вымотан. Я все время зарабатывал растяжения мышц, меня преследовали черные мысли, и я знал, что никогда не получу необходимого лечения, если останусь в армии. А если и получу, то лишусь возможности карьерного роста. Я хотел бы остаться тем же младшим офицером с безграничным потенциалом, хотел быть бойцом, который пролаял «Кредо солдата» всего два месяца назад, — но я не мог этого выдержать. Я едва мог терпеть головную боль, напивался в одиночестве почти каждый вечер. Короче, я всю жизнь старался быть лучше среднего, а теперь у меня не получалось. Значит, пришла пора уходить.

Месяц спустя, в сентябре 2004 года, я записался на второй срок службы в Ираке. В конце концов «я американский солдат».

Именно в такие моменты я и благодарю Бога за то, что у меня есть Вторник. Предыдущие две главы заставили меня воскресить в памяти тяжелые времена, и воспоминания эти настолько мощные, что заслоняют мою нынешнюю жизнь. Я уже не читаю и не пишу, сидя на своей кровати, — последние полчаса я был в Аль-Валиде, и в горло мне целил нож. Пришел в себя в вертолете, а надо мной нависали медики с приборами ночного видения. Сидел на кровати недалеко от Форт-Карсона летом 2004 года, впервые в жизни осознавая: происходит нечто по-настоящему неправильное. Я задерживал дыхание во время затяжного падения в бездну, длившегося последние три года.

А потом… Вторник положил голову на край кровати. Минуту назад он лежал, развалившись на прохладной кафельной плитке в ванной, а теперь пересек комнату и подошел ко мне. Тихо положил голову рядом со мной и смотрел настолько внимательно и нежно, что даже в таком взволнованном состоянии я не мог не обратить на него внимание. Ретривер следил за моим дыханием, тщательно изучал язык моего тела, он знал, что я встревожен, и пришел, чтобы вытащить меня — в настоящее.

Когда я вижу этот взгляд или когда пес забирается на кровать и кладет голову на клавиатуру, я понимаю, что пришло Время Вторника. Я никогда не спорю. Вторник лучше меня знает, что мне нужно, и, кроме того, я обожаю с ним играть. Когда он прерывает мою работу, я знаю: это не просто потому, что моему ретриверу скучно или одиноко, а потому что я в нем нуждаюсь. Поэтому я надеваю на него жилет собаки-компаньона и иду с ним гулять. Иногда бросаю псу теннисный мячик. В моей манхэттенской квартире места очень мало, и сорокакилограммовому ретриверу негде гоняться за игрушками, поэтому мы обычно идем в узкий коридор, и я бросаю мячики в стену.

Но сейчас на дворе ночь, и мы не можем сделать ни того, ни другого. Поэтому я закрываю файл и включаю то, что Вторник обожает, — сайт «YouTube». Он любит видео про собак, лопающих воздушные шарики, катающихся на скейтбордах, а больше всего — бегающих друг за другом и веселящихся. Он поворачивает голову, следя за действием на экране, смешно подергивается, а иногда мягко гавкает, когда попадается что-нибудь особенно интересненькое. Кошки и хомяки его не особо волнуют, но при виде сумасшедших белок у него ушки на макушке, а лошади приводят пса в восторг. Он любит уложить голову и с пьяной улыбкой на морде наблюдать за тем, как они скачут.

Сегодня я выбираю видео из наших закладок — одно из любимых — и говорю: «Запрыгивай. Вторник!» — чтобы пес забрался на кровать. Здоровенный ретривер может умоститься возле меня, или же я могу положить голову ему на живот, как на подушку, и вздремнуть. В этот раз я сижу, наблюдаю за тем, как он смотрит, и думаю: этот момент хорошо бы включить в книгу, ведь он так отчетливо показывает, что для меня делает Вторник. Словно прочитав мои мысли, красавец поворачивает голову и смотрит на меня, в глазах его сияют любовь и благодарность, а потом пес снова возвращается к просмотру.