Эти занятия были бы похожи на обычные монотонные тренировки, но собаки были очень чувствительны. Они ощущали нечто особенное. У них появились новые дрессировщики, которые так и источали симпатию (с этим мы ничего не смогли бы поделать, даже если б захотели), и большинство собак воодушевленно отвечало взаимностью. К середине дня они тыкались в нас носами, лизали руки, а когда мы произносили мою любимую команду «обними», они возбужденно вскакивали, чтобы обняться.

Но не Вторник. Когда я занимался с ним в тот день, он вилял хвостом и казался счастливым, но эмоции не били через край. Другие псы заглядывали мне в рот, ждали команд, а Вторник рассматривал зал и, невнимательный, отходил от меня. Похоже, его больше интересовало то, чем занимаются другие (в особенности его брат Блу, вожак, с которым у них было дружелюбное родственное соперничество), чем то, что приказывал я. Теперь-то я понимаю, что в первое утро пес просто механически выполнял команды, делал то, что должен был, до конца тренировки, пока не пришло время в очередной раз свернуться в своей конуре и заснуть.

После первого дня я положил глаз на брата Вторника — Линуса. Вторник и Блу были энергичными, но, казалось, довольно эгоистичными. Линус был общительной собакой. Он бежал возле меня, задрав голову: видимо, ему нравилась моя компания, он будто ни о чем в мире не тревожился. Его уверенность передавалась и мне, с такой веселой собакой упражнения превращались в забавную игру. Когда мы делали что-то невпопад, пес смотрел мне в лицо, словно уговаривая попробовать еще раз. Благодаря кипучей энергии Линуса и его бесконечному оптимизму трудности будто отступали. После долгих черных месяцев как раз этого я и хотел от собаки-компаньона: чтобы она облегчила мне жизнь.

Однако вместо Линуса утром следующего дня мне в пару дали Вторника. Помню, как мотался из стороны в сторону его зад, когда он впереди меня спускался по лестнице. Вообще-то пес должен был идти рядом, но я не возражал. То, что вчера мне показалось невнимательностью, теперь больше походило на готовность работать, желание отправиться куда-нибудь и увидеть нечто новое, хотя мы всего лишь гуляли кругами.

В то утро мы работали над второй серией команд, в том числе над «дай лапу» и «поцелуй». Для обычных домашних животных эти команды — высший пилотаж, но для Вторника они не составляли труда, поэтому он был все так же рассеян, когда давал мне лапу. Однако когда мы перешли к поцелую, ему все же пришлось сосредоточиться на моем лице. И тогда я вдруг увидел неожиданную для меня искренность в его темных карих глазах. Этот пес был прекрасен. Умен. Но он был такой незаурядный, чувствительный, с глубинной болью в сердце. Когда он сел на задние лапы и начал дергать своими бровями, я чуть не расхохотался — не просто от комичности положения, но и от счастья тоже. Это была не машина, а собака, которая одновременно накапливала и излучала доброту, верность и любовь.

Несколько секунд мы смотрели друг на друга, и я чувствовал, что Вторник оценивает меня и саму ситуацию. Он не был застенчив. Он не был эгоистичен. Его мягкие глаза говорили мне, что Вторник жаждет связи, но он слишком умен, чтобы ласкаться только потому, что мне вручили его поводок. Я не знал, почему пес осторожничает и почему он такой ранимый. Не знал, что дружба ему жизненно необходима и что он растерял уверенность в себе, потому что его раз за разом бросали. Не знал, что мне придется постепенно восстанавливать эту умную, нежную собаку, которую увидел в молящих глазах. Но я знал: привязанность Вторника нужно еще заработать, и, когда мне это удастся, она будет глубже и значительнее связи с любой другой собакой после него.

Последние десять минут мы были на седьмом небе. Мы со Вторником запороли все команды, но мне было плевать. Мы были партнерами, с таким спутником я мог бы расти над собой. Каждый раз, когда мы натыкались друг на друга из-за того, что я говорил «рядом» (встань слева), имея в виду «справа» (встань справа), я смеялся восторженно, как ребенок. Вторник не был безупречен, но эту собаку я мог уважать.

— Я выбираю Вторника, — заявил я Лу в конце занятия.

— Еще рано, Луис, — рассмеялась Лу. — Только второй день. После обеда будешь работать с Линусом.

— Нет, после обеда я буду работать со Вторником. Это мой пес.

— Посмотрим, — сказала она.

Но Лу не остановила меня, когда после упражнений на знаки и команды я направился прямиком ко Вторнику. Я знаю, что сделал правильный выбор. Каждая собака уникальна, в ней плотно переплетены личность и индивидуальные причуды поведения, которые никакая дрессура не может полностью искоренить, а следовательно, не каждая собака подойдет конкретному клиенту. Дрессировка мало чего стоит, если у тебя не хватает проницательности, чтобы подобрать правильного хозяина. В этом Лу была дока, она ни за что не позволила бы мне работать только со Вторником, если б не видела, что мы идеальная пара. На карту поставлено было слишком многое: целая жизнь — как моя, так и Вторника.

С того самого мига мы со Вторником стали неразлучны. Оставшуюся часть дня мы вместе отрабатывали упражнения, а потом, когда занятие закончилось, Вторник положил мне голову на колени, и я десять минут его расчесывал. После этого мы прошли в жилую зону позади тренировочного зала — наше первое социальное взаимодействие. Большую часть времени я лежал на кровати (чтобы спина отдохнула) и готовил ужин на маленькой кухне. Вторник был рядом со мной. Похоже, он без слов понял, что теперь останется со мной, и ходил за мной хвостом, воодушевленный новыми обязанностями, — точно то же я чувствовал, служа в армии.

Когда Вторник пришел ко мне в спальню, я подумал, что пес устроится на полу. Вместо этого он залез ко мне в кровать. Я инстинктивно обнял ретривера и прижал покрепче. На самом деле особого выбора и не было. Почти 100-килограммовый мужчина и 40-килограммовый пес могут спать на односпальной кровати только в обнимку. Хотя я в любом случае обнял бы Вторника, даже если бы кровать была два на два метра, потому что так хорошо было, что он лежит рядом со мной.

— Спокойно, Вторник, — прошептал я, когда он начал ерзать, толкая меня задом и пытаясь скособочить кровать. — Спокойно, мальчик.

Я знал, что он не в первый раз спит с человеком, но он уже давно ни к кому не забирался в постель и поэтому был беспокоен и неуверен в себе.

Да, с нами обоими ничего подобного уже давно не случалось. Я уже и не помню, когда в моей кровати ночевал хоть кто-то (бутылка рома не в счет). Но я не колебался ни секунды. Я знал, что так правильно. Когда Вторник был рядом, я чувствовал себя в безопасности, он будто приближал ко мне настоящее и оттеснял от меня прошлое. Поэтому я обнимал его, слушая мягкое дыхание и стук сердца. Так и заснул, неудобно устроив голову между подушкой и стеной, возле мощных плеч ретривера.

Мне было хорошо в СКВП с Рикки, Эндрю и Мэри — куда лучше, чем в моей маленькой бруклинской квартире. Это были мои товарищи по оружию. Мои люди. Моя кровь. Они понимали, через что я прошел в Ираке и чего натерпелся от бюрократов Бруклинского госпиталя УДВ, а полученные ими увечья изменили их жизнь так же, как и мою. Ампутации, повреждения позвоночника, ПТСР: в СКВП мы стали как братья, даже Мэри (хотя технически она, думаю, больше подходила на роль сестры).

Даже в худшие периоды мне всегда было спокойнее всего рядом с ветеранами, и в своих немногочисленных попытках контакта после переезда в Нью-Йорк я старался завязать общение именно с ними. В канун нового 2007 года «Проект раненый боец» пригласил своих участников на Таймс-сквер, посмотреть, как огромный стеклянный шар опустится, знаменуя начало нового года. Я всегда хотел на это поглядеть, так что попросил себе пропуск. Праздник приближался, и мысль о нем стала завладевать моим разумом. Я так волновался насчет толпы и организации мероприятия, что начал пить еще накануне. Я имею в виду не 31 декабря, а утро 30-го. К тому времени, когда приехала полиция, чтобы сопроводить нас на Таймс-сквер, я так нализался, что тот вечер был словно город посреди моря, который мерцает огнями на плывущем горизонте: ты не можешь сказать наверняка, есть ли этот горизонт на самом деле или нет.