Кэнни нервно покусывал почерневшие ногти.

— Да, милок, грозит тебе не месяц по приговору окружного суда, — говорил О'Коннор, тыча в него пальцем, — а гораздо больше. А ты как думал? Считаешь, тебя вечно будут по головке гладить, как мамочка в детстве? Нееет, хватит. Ты судью Делани знаешь? — Инспектор увидел, как рука Кэнни вдруг повисла в воздухе, и улыбнулся. — Вот-вот. Он из тебя душу вытрясет, он любого присяжного заткнет за пояс аргументами. С ним спорить — что пи́сать против ветра. Ну, ты о нем, я вижу, наслышан.

Кэнни опустил руку, заерзал на стуле.

— Но я повторяю, что мне нет никакого удовольствия отправлять тебя за решетку. Поэтому давай договоримся так — ты сдаешь мне своих поставщиков, и иди гуляй к чертовой бабушке.

Тот продолжал молчать.

— Послушай, приятель, я разговариваю с тобой в последний раз. Мне эти дискуссии надоели. Так что либо ты соглашаешься, либо готовься получить от пяти до семи лет. Все, больше мне сказать тебе нечего. А теперь кумекай.

Кэнни снова заерзал на стуле.

— Кстати, ты и своим поставщикам тоже не особо нужен. Ты пойдешь на отсидку, а они найдут другого, да, возможно, еще и поумнее, который не вляпается так по-глупому. А то еще и до тебя доберутся, чтобы ты где не ляпнул что-нибудь. Или ты полагаешь, они будут сидеть, плакать и ждать, пока ты выйдешь? Не смеши меня.

Кэнни застыл, глядя куда-то мимо инспектора.

— А я тебе обещаю — как только ты мне все расскажешь, сразу уйдешь отсюда, и никто ни о чем не узнает. Ну как, договорились?

— Ага, сейчас, — скривился Кэнни. — Разбежался.

— Не тебе кочевряжиться, Кэнни. Ты подумай, в какой заднице ты сидишь. И еще будешь сидеть. Пять лет. Или семь. А я тебе предлагаю через полчаса пойти домой. И ты отказываешься. Ладно, значит, не договорились. Готовься мотать срок.

— Чего ты мне мозги паришь? Посадил сюда и еще что-то гонишь — «выпущу, выпущу». Хорош лапшу на уши вешать.

— Дурень, у тебя есть всего несколько минут. Сейчас мы с тобой разговариваем в камере. А потом перейдем в комнату для допросов, и там уже я буду все твои слова записывать на магнитофон. И вот тогда посмотрим…

Кэнни опустил голову, потер руки.

— Ну хорошо, хорошо.

— Что «хорошо»? Говори, кто тебя снабжает порошком?

— Послушай, инспектор, ничего я тебе не скажу.

— Ну, как знаешь, — развел руками О'Коннор, поднимаясь со стула. — Я сделал все, что мог. Поднимайся, пошли в комнату для допросов. — Он направился к дверям, обернулся, махнул рукой. — Вставай, иди за мной. Поторопись, тебя ждет твой семерик. На крайний случай пять лет. Разница небольшая. Сам потом поймешь, что ты наделал. — Инспектор покрутил пальцем у виска.

Кэнни потер лицо ладонями.

— А если я расскажу тебе кое-что об убийстве? Той девушки, из Маунткеннона.

— Ну и скотина же ты, Кэнни. — О'Коннор брезгливо посмотрел на него и отвернулся.

— Ты погоди, не кипятись. Я серьезно говорю.

— Иди за мной, — ледяным голосом произнес инспектор.

— Ну не хочешь знать — как хочешь. Только я был одним из последних, кто видел ее живой.

Никотеро разменял в кафе двадцатидолларовую банкноту, сразу же вышел, направился к телефону-автомату и набрал телефон Джо.

— Ник, я не могу говорить с тобой сейчас, — сказал Джо.

— Отлично, тогда просто молчи и слушай. И еще запоминай. Звоню я тебе из Северного Техаса. Да, Джо, хоть ты и отменил мою поездку, я все-таки сюда добрался. Внутренний голос позвал меня, сказал: «Езжай, старина Ник, ты должен быть там». И я поехал. Только что я разговаривал с вдовой шерифа, миссис Парнум. Ну и дамочка, скажу я тебе. Ненавидит своего мужа лютой ненавистью. Полагает, что он частенько погуливал от нее. То с одной свяжется, то с другой…

— Она ничего не говорила тебе о возможных причинах самоубийства?

— Если серьезно, то она, конечно, сильно переживает. А что касается причин, то версии она выдвигает обычные. Но, мне кажется, я начинаю здесь кое-что понимать. Советую тебе переговорить с Марси Винбаум — бывшей коллегой Огдена Парнума. Она была последней, с кем он разговаривал до того, как поиграть с самим собой в «русскую рулетку», в ее беспроигрышный вариант, с полной обоймой. Дама она ученая, колледж когда-то посещала и все такое. Но самое занятное, что она возобновила расследование по делу Лесника — утверждает, что у нее появился новый свидетель, готовый выступить с какими-то ошеломляющими показаниями. Что это за показания, Дороти Парнум не знает, но у нее есть серьезные подозрения, что Огден пустил себе пулю в лоб именно из-за них. Марси Винбаум, судя по всему, карты раньше времени открывать не хочет. Оно и понятно, особенно если предположить, что ей известно настоящее имя Лесника.

Анна смотрела, как Дюк Роулинз поднялся и начал обшаривать коттедж в поисках мешка, который в конце концов обнаружил на кухне, в дальнем углу — отсыревшим, провонявшим плесенью. Когда он натянул его ей на голову, в нос ей ударил удушающий запах кошачьей шерсти и кислого молока. Дюк подхватил Анну, вытащил из кузова пикапа, положил на землю. Истощенная морально и физически, она беспомощно лежала, свернувшись калачиком, почти безразличная и к холоду, и к происходящему вокруг.

— Давай просыпайся. — Дюк подошел к ней и подергал за руку. В ту же секунду она услышала чьи-то тяжелые шаги. — А, Шеба, это ты, — зашипел он. — Подойди ко мне, моя толстушечка…

Шиван Фаллон повернула к Дюку искаженное болью лицо.

— Пожалуйста, не называй меня так. Я — Шиван. Неужели так трудно запомнить и выговорить?

— Попробую. Шшшшшши-ваааааааан, — с ледяной улыбкой протянул Дюк, завязывая ноги Анны на лодыжках.

— Слушай, а зачем ты… В смысле для чего я это сделала? — спросила она.

Дюк схватил ее за руку, крепко сдавил запястье.

— Ты сделала все великолепно. Потрясающе. Считай, что ты выполнила лучший в своей жизни заказ, принесла на тарелке все самое вкусное, да еще полила ароматным нежным соусом. Знала бы ты, какая будет плата…

Девушка нервно улыбнулась. Дюк больно держал ее запястье, нащупывая большим пальцем пульс. Он приблизился к ней и едва слышно сказал:

— Девочка моя, сними-ка этот старенький свитерок, он великоват тебе.

— Зачем? — спросила она внезапно дрогнувшим голосом.

— Затем, что у меня есть вот это, — отчетливо произнес Дюк, неторопливо, ленивым движением достал из кармана нож с коротким и широким кривым лезвием и поднес к лицу девушки.

Глаза ее раскрылись от ужаса, Дюк смотрел в них застывшим взглядом. Девушка медленно вытянула сначала правую, а затем и левую руку из широкого рукава, прижала локти к телу. Свитер висел у нее на шее, рукава его едва закрывали полинялый сероватый бюстгальтер из хлопчатобумажной ткани. Через минуту-другую она начала подрагивать от холода, бледные руки и грудь покрылись гусиной кожей. Дюк нагнулся и начал развязывать веревку, которой было обмотано тело Анны. Она приподняла голову.

— Гляди, гляди лучше. — Он сжал ее лицо, потряс его, затем, чтобы освободить руки, взял в зубы нож. — Так, сейчас посмотрим, не забыл ли я, случаем, чего-нибудь. — С этими словами он поднялся, развернул Шиван спиной к себе, расстегнул бюстгальтер. Громадные шары ее грудей большими толстыми лепешками опустились почти до талии. Дюк с отвращением посмотрел на них. Внезапно девушка выбросила вперед руку, схватила рукоять ножа и вырвала его. Лезвие полоснуло его по краю рта, оставив на губах капельки крови. Шиван бросилась бежать, но Дюк в два прыжка настиг ее, повалил на спину, схватил за руки и, подняв их над ее головой, прижал к земле.

— Сволочь! — прошипела девушка, мотая головой.

Дюк приблизил свое лицо к ее лицу — капельки крови с его рта упали на ее щеки, смешались со слезами, потекли на шею. Он рывком поднялся.

— Вставай! — заорал Дюк. — Вставай и снимай джинсы!

— Отпусти ее! — крикнула Анна. — Слышишь? Отстань от нее.