Миссис Гензель сидела в высоком, с прямой спинкой кресле возле самого окна. Прическа у нее не изменилась с годами. Она нисколько не располнела с тех пор, как Дюк в последний раз видел ее — перед самым уходом на пенсию. Он тогда заканчивал шестой класс. На миссис Гензель были широкие серые брюки, голубенькие парусиновые туфли, плотная белая блузка и толстый махровый, тоже белый, халат с широкими лямками-застежками.

— Садись рядом. Я почти не отхожу от окна. Боюсь закрытых замкнутых пространств, — сообщила она.

— Здесь очень красиво, — сказал Дюк, пододвигая себе мягкое кресло.

— Да. Вид прекрасный. Другие сидят в своих комнатах или собираются в зале, смотрят весь день телевизор. Я иду туда, только когда становится холодно. Обычно я сижу здесь, читаю или слушаю аудиокниги. — Она показала на полку, где среди книг лежал проигрыватель компакт-дисков с большими наушниками. Она заметила удивленный взгляд Дюка. — Я не люблю маленькие наушники, они или сильно давят, или выпадают. — Она улыбнулась.

— Мне казалось, вы меня не вспомните, — проговорил он.

— Ну почему же? Я хорошо помню тебя. Спасибо, что ты не забыл меня.

— Я только недавно узнал, что вы здесь. Нравится вам тут?

— Да. Гораздо больше, чем ты думаешь.

— Уютно здесь. По-домашнему.

— Ты прав. Со многими я тут подружилась. Ходим друг к другу в гости, говорим обо всем — о фильмах, о театрах, о семьях и знакомых…

— Ну как обычно, — вставил Дюк.

Мисс Гензель кивнула.

— Расскажи-ка лучше о себе. Как поживаешь? Что поделываешь?

— Да что рассказывать? — Дюк махнул рукой. — Работал в ресторане, потом на треке для картинговых гонок. Вот где было здорово.

— А со своим другом, с Донни Риггзом, видишься?

— Постоянно. У него все в полном порядке. Недавно устроился на склад писчебумажной фабрики. Неплохо получает.

Они поболтали о всякой всячине — тех малозначащих вещах, о которых говорят разные, мало знающие друг друга люди. Потом немного посидели молча, вслушиваясь в тишину. Делиться больше было нечем. Дюк хлопнул ладонями по коленям, подался вперед, собираясь уходить, и вдруг спросил, отводя взгляд:

— Это вы тогда позвонили?

— Когда? — Она пристально смотрела на него.

— Ну когда Спарки погиб. Это вы вызвали какое-то начальство? Не знаю откуда. Они долго разговаривали с мамой, потом ушли, но больше не приходили.

Миссис Гензель взяла его за руку.

— Я до сих пор об этом вспоминаю, — призналась она.

— Так это вы их просили?

— Скажем так: они получили анонимный звонок. — Она похлопала его по руке.

Дюк долго смотрел на нее, потом отвернулся к окну.

— Я пойду, — сказал он поднимаясь. Поставив кресло на место, повернулся к миссис Гензель. — Берегите себя, — тихо произнес он.

— И ты тоже, Дюк.

У самой двери он обернулся, сказал:

— Спасибо вам, — и вышел.

Миссис Гензель поплотнее запахнулась в халат, сняла очки, вытащила из кармана кусок материи и долго протирала стекла. Затем взяла с ночного столика у кровати толстый путеводитель и попыталась читать, но вскоре перевела взгляд со страницы на окно. Садовник складывал поливальную установку в тележку, на скамейках начали появляться постояльцы.

В комнату вошла та же молоденькая медсестра, улыбнулась:

— Мисс Гензель, вы нас всех заинтриговали. А ну-ка, темная лошадка, признавайтесь, кто это к вам приходил?

— Я и сама хотела бы это знать, — проговорила миссис Гензель, не поворачивая головы. — Да и кому я сейчас нужна?

Ее грусть передалась медсестре, но та быстро стряхнула ее и, покачав головой, тихо сказала:

— Очень видный парень.

Сверкала желтой краской детская коляска для троих малышей, шелестели и переливались всеми цветами радуги привязанные к ее ручкам широкие ленты серпантина. Стояла удушающая жара. Синтия Слоун, злая, невыспавшаяся, открыла заднюю дверь дома, вышла на улицу. В ярком полуденном свете ее платье казалось совершенно прозрачным. Вот уже какой день Синтия не могла поспать до обеда. Коты словно взбесились, уже с самого утра они выли на заднем дворе дома как бешеные. Трое детей, двое из которых только-только начали ходить, а третий родился два месяца назад, не давали ей выспаться. А тут еще эти скоты шелудивые. Откуда они только понабежали? Синтия была в бешенстве. Сжимая швабру, она замерла, прислушиваясь к шорохам. Справа раздалось омерзительное мяуканье. Синтия, со шваброй наперевес, бросилась туда, но никого не нашла. Мяуканье и шорох послышались впереди, из самой глубины сада. Синтия, пригнувшись, осторожно двинулась туда, остановилась. Уловив неясный шорох, она бросилась к кустам, начала бить шваброй направо и налево, затем отступила, огляделась и, тихо раздвигая ветки, стала пробираться вглубь.

— Вот вам, сволочи! Гады! Получайте… — Она принялась тыкать шваброй в невидимого опостылевшего врага. Внезапно кто-то схватил швабру, дернул вперед, потом назад. Синтия выпустила ее из рук, пошатнулась, упала на спину, от неожиданности вскрикнула. В ту же секунду Донни навалился на нее. Синтия нащупала руками швабру, схватила ее, ударила его по голове, но тот только крепче обхватил ее, поднялся, крепко прижимая к себе, и потащил к дороге, где в тени деревьев стоял пикап, в кабине которого его поджидал Дюк.

Джо обошел весь дом, Анны нигде не было. Оставался только его рабочий кабинет. Первое, что он там увидел, было его письмо в управление полиции с просьбой восстановить его в должности, — оно валялось на полу возле стола.

— Вот черт, — прошептал он. — Проклятие. — Джо поднял его, внезапно почувствовав острый приступ вины. Он решил солгать Анне, сказать, что это письмо — часть его нового плана, но сразу же понял, что попытка снова обмануть ее будет выглядеть неуклюже. Конечно, он мог бы попытаться убедить ее, что написал прошение сгоряча, несколько недель назад, сразу после ее признания. И эту мысль пришлось оставить, поскольку понятно, что его Анна не настолько глупа, чтобы в такое поверить. Раз он прятал от нее письмо — значит, свой шаг тщательно продумал заранее.

Джо охватила злость. Он ясно представил свой разговор с Анной, как он кричит ей: «Анна, я полицейский, и в этом смысл моей жизни. Почему я должен сидеть здесь с тобой и смотреть на твой чертов маяк?» Нет, и это не годится. Фальшиво и потому неубедительно. Этот аргумент нужно было выкладывать сразу по приезде в Ирландию. И кроме того, Джо знал, что для Анны любой аргумент будет неубедительным. В некоторые моменты спорить с ней было бесполезно. Предлог нужно придумать такой, чтобы Анна не смогла, с одной стороны, упрекнуть его во лжи, а с другой — поняла бы и простила.

Джо направился в спальню, открыл шкаф, увидел, что чемоданы стоят на месте. Он посмотрел на верхнюю полку, и у него едва не перехватило дух. Она была набита сумками. Он даже не предполагал, что у Анны их столько. Она могла взять из них две-три, и он бы ничего не заметил. То же относилось и к количеству белья, одежды и обуви. «Ничего себе», — прошептал он и сел на кровать, откинулся назад, прислонившись к стене. Он почувствовал запах ее духов, тонкий аромат лимона и цветов. Ей не нравились сильные запахи, она предпочитала нежные, едва заметные. Да, нежность — именно так можно было охарактеризовать все, что относилось к Анне. Джо нахмурился. Вот уж чего-чего, а нежности ему не хватало никогда. Он вскочил с кровати, заторопился вниз, к телефону, набрал номер ее сотового, услышал бодрый голос: «Абонент недоступен, попробуйте перезвонить позже». «Пошли вы в задницу», — подумал Джо и положил трубку. Неужели она так обозлилась на него, что даже не оставила записки? Он посмотрел на часы, они показывали час ночи. Прижав руку к груди, он попытался унять пронизывающую ее острую боль. Откинув висевшую перед входной дверью занавеску, он выглянул на улицу — там никого не было. Все это начинало походить на поиски ключей на пустом столе.