— Врешь, — сказала я, — так я и поверила.

— Как же, — надулся он, — стану я ради тебя выдумывать всякие ужасы. Посмотри сюда! Что тут написано?

— «Морд», — прочитала я страшное слово.

— Так вот, «морд» — это по-немецки убийство. Не веришь, покажу в словаре.

Я уже и поверила, но все не могла примириться с этим.

— И что же они потом делали? — спросила я, потому что не могла отвести глаз от младшего.

— Убийца-то, собственно, тот, — показал Йожо на старшего. — А другой — его брат, он только ездил в машине и транжирил с братом украденные деньги по барам.

— Не верю, — сказала я. — Шестнадцатилетние по барам не ходят.

— Ты что, маленькая? — рассмеялся Йожо. — В Америке совсем другая жизнь, там молодежь на ключ не запирают, как у нас. Каждый ходит куда захочет. Этот-то, впрочем, уже никуда не ходит — аминь ему. Повесился.

Я смотрела на картинку и никак не могла себе представить, что этот мальчик уже мертв. Ведь он так похож на Имро!

— Он понятия не имел, на какие деньги пьет, — продолжал Йожо, — а когда выяснилось, что в машине сзади труп, то взял и повесился.

Бедняжка!

— А второй? — спросила я.

— Второго судят. Не миновать ему электрического стульчика. Как поддадут току — и крышка.

На другой фотографии была их мама. Как она плачет! Раньше надо было о детях заботиться, теперь уж реви не реви!

— Я бы и ее посадила на электрический стул, и их отца тоже. И учителей, и всех взрослых, которые не занимались этими ребятами, не знали, где они шатаются и что делают.

— Не мели чепуху, — сказал Йожо. — Тот парень совсем взрослый.

Это верно, но младший-то не был взрослым, и умер он совсем безвинно. Конечно, этому авантюристу Йожо самому хотелось бы покататься на такой машине. Он давно говорил, что у него ноги болят от ночных прогулок.

— Вот тебе и пример, — сказала я, — чтоб видел, какой может быть финиш.

— Спасибо за совет, — ухмыльнулся Йожо, — и отец мне для того же читал. Но меня убийства не интересуют. Я только хочу все видеть собственными глазами. И если мне нужна будет машина, я издам книгу и на эти деньги куплю. Без всяких трупов. Багажник мне нужен, чтобы уложить буссоль, охотничье снаряжение и компас, потому что в самой машине все это не поместится, если объехать весь мир.

Не такой уж он глупый!

Но в это время Чомбе надоело смирненько разматывать клубок, она прыгнула к нам на диван и вырвала журнал. Прижала его к себе обеими руками, повизгивая и злобно посматривая на меня. Ох, какие у нее глаза! Маленькие, глубоко посаженные и злющие-презлющие — даже смеяться хочется.

— А тебя я возьму с собой, — сказал ей Йожо. — Ты будешь единственная женщина, которая поедет со мною. Я научу тебя мыть окна, и ты будешь ухаживать за машиной. Идет?

Чомба прильнула к Йожо и торжествующе посмотрела на меня.

— Но если ты где-нибудь в джунглях убежишь от меня, — Йожо потрепал ей шерсть на голове, — тогда я тебя убью — и крышка!

Чомба делала вид, что все понимает; вдруг ни с того ни с сего она бросила в меня журнал: уходи, мол.

Ну и сидите себе вдвоем, дураки! Мне и в голову не придет путешествовать с сумасшедшей обезьяной и рехнувшимся парнем. Валяйте, валяйте! Счастливого пути!

Саму на себя зло берет, как я все забываю. Например, забыла сказать тем двум ребятам, что хожу на каток. Ну и сама виновата. Впрочем, не очень-то мне нравится уже ходить туда, где столько хулиганов.

Бабушка ушла в магазин, а я взяла телефонную книгу и стала искать под буквой «Р» фамилию Рептиш. Это фамилия Имро. Конечно, я и не собиралась звонить ему. Еще чего! Просто хотела посмотреть, есть ли они в книге и где живут. Рептишей оказалось целых трое, и я не знала, который из них его отец. И улицы те я не знаю, даже понятия не имею, которая из них недалеко от Подъяворинской. Очень стыдно, что я так плохо знаю родной город. Фамилия Шанё — Стрелецкий. Ее в книге вообще не было.

Ввалилась Марцела и, увидев телефонную книгу, начала набирать номера наугад.

— Алло, говорят из крематория, — кричала она в трубку, — пожалуйста, вымойте ноги и уши, мы сегодня приедем вас сжигать! Приготовьте и посуду для пепла, чтобы было куда вас высыпать. Благодарю.

Люди, конечно, ругались, а Марцела ржала как лошадь. Это мы один раз как-то прочитали такой анекдот, и она теперь все время валяет дурака. Сначала и я тоже смеялась, а потом мне надоела одна и та же чепуха. Еще возьмет да случайно к Рептишам попадет…

— Знаешь что, — говорю я, — ты по нашему телефону такие глупости не делай! Думаешь, нельзя на почте установить, откуда звонят? Если об этом узнает отец, он меня убьет.

Конечно же, Марцелу это не тронуло, ведь это не их телефон. Однако, набрав следующий номер, она уже не стала досаждать похоронными распоряжениями, а назначила кому-то свидание. В пять вечера у театра, примета — «Вечерка» в руке.

— Я молодая и красивая, а волосы у меня рыжие, — ляпнула она еще. — До свидания, дорогой. Чао!

Мы умирали со смеху.

— Придет, говорит, вместе с внуками! — пищала Марцела.

Значит, нашелся кто-то и переострил эту сумасшедшую. С внуками, ха-ха!

Марцела хочет прийти к нам вечером на телик. Будет шикарный фильм, «Красное и черное», две серии, сплошь про любовь и как все влюблялись в Жерара Филипа, что меня вовсе не удивляет. Когда я еще коллекционировала артистов и артисток, Жерар был у меня самым любимым. У меня целая тетрадь, полная им. Но Марцела сказала, что это фильм очень грустный, потому что под конец Жерара казнят. Все кино, говорит, плакало, когда Иван смотрел этот фильм, только он один не ревел. Понятно. Его ничем не проберешь. Разве только футболом или хоккеем, а так — ничем. А я обожаю грустные фильмы. Только грустные не про войну, а про любовь. И ничуть я не стесняюсь плакать. В жизни стесняюсь, а в кино плачу с огромным наслаждением. И смеюсь с удовольствием. А все остальное нагоняет на меня скуку. Я сказала Марцеле, что сильно сомневаюсь, разрешат ли мне смотреть.

— Знаешь что, — предложила Марцела, — позовем тогда Ивана. Его-то твоя мама определенно не выгонит, они в отличных отношениях.

Это была неплохая идея, только если уж кто и прогонит от телевизора, то совсем не мама, а отец.

— Попробовать можно, — говорю. — Приходите в семь. Сядем и будем с интересом смотреть последние известия, а когда начнется фильм, станем говорить, что он нас ни чуточки не интересует. Они увидят, что мы не обращаем внимания на безнравственные места, и дадут досмотреть хоть до середины. Потом обычно в фильме все обостряется, и если только герои доберутся до постели, то нам все равно ничего не поможет. Полетим как из пушки.

— Ладно, — говорит Марцела, — в полседьмого мы тут.

А может быть, папки и дома-то не будет.

— Ну, пока, — заторопилась Марцела, — мне пора на каток. Там Марта катается со вчерашнего утра. Только ночевать домой приходила. Еле на ногах стоит, но должна же она использовать коньки, понимаешь? Пока! В половине седьмого…

У Марты Шишковой с прошлого года нога выросла на три номера, и ботинки с коньками ей уже не лезут. Как подкопит монет, берет теперь коньки напрокат. Только стоит это двенадцать крон за два дня — многовато. Но Марте все равно выгодно, потому что после этого она две недели видеть не может льда. Конечно, если два дня с утра до вечера стоять на коньках, чтобы не платить зря!

На улицу я не пошла, и, когда Марцела убежала, мы с бабушкой начали распускать свитеры, которые мама когда-то связала для всей семьи. Был там один мой, маленький, с цветными уточками. Мы его и распускать не стали, очень уж он был хорошенький. Когда мы что-нибудь делаем вместе с бабушкой, она всегда рассказывает, как жила в Америке и работала в Бостоне на ковровой фабрике. Они были очень бедные, и ей в семнадцать лет пришлось зарабатывать. Я всегда ей завидую, что она уезжала так далеко, и понять не могу, как можно было два года подряд реветь по дому. Был там один из Брезнян, с черными усами, он хотел жениться на бабушке. А она за него не пошла из-за этих усов, а еще потому, что все время думала об одном красивом парне на родине. А этим красивым парнем был мой покойный дедушка. Когда бабушка об этом рассказывает, то принимает загадочный вид, кивает головой, и глаза у нее смеются.