Гм, значит, я все-таки расслышала, что говорил веснушчатый! Что они из девятого класса школы на Подъяворинской улице. Подъяворинская! Да это на другом конце света!

Потом еще в голове моей всплыло, что сказала я: «Что вы себе позволяете? Я вас вовсе не знаю!» Матушки! Лучше бы мне сквозь землю провалиться, так это было глупо…

За ужином я все дрожала, как бы мама не обмолвилась при бабушке. Но нет! Держалась она, правда, загадочно, но после ужина вместе со мной хохотала над моим приключением.

Мы даже телик забыли смотреть. Целый вечер я распевала: «Я иду по улице…», подмигивала маме за бабушкиной спиной.

Мы с Евой все мечтали о вечеринке, а теперь вдруг ей противно о ней и думать.

— Раз у нас дружба с военными, — говорит, — то и пригласили бы хоть кого-нибудь. Просто из приличия. Но куда нашему директору!

Это она имела в виду самых молоденьких солдат. Один, такой маленький, теперь постоянно вокруг нее крутился. Буквально! На катке. А Ева твердит, что она на него и внимания-то не обращает.

А по-моему, лучше уж пригласили бы девятиклассников из какой-нибудь другой школы. И нам бы подошло, да и, может, те ребята лучше танцуют, чем наши деревянные мальчишки. Мы все еще учим их танцевать. Зря, наверное. Шагать уже научились, но видик у них — дубина дубиной. Сравнительно лучший из них мой ученик Йожо Бернат из «Б».

Ева только губы кривит да притворяется, будто от вечеринки ей тошно. И меня презирает. Знаю, за ребят с Подъяворинской, ведь они еще не солдаты. Пусть не солдаты, зато они наверняка спортсмены. По крайней мере, второй, это уж точно, которого Имро зовут.

После обеда пошла на каток. Бабушка не пускала, но я позвонила маме на работу, и она разрешила — до пяти часов. Я надела новые брюки цвета меди. Я их уже сузила. И мамин красный свитер стащила, с начесом. Он мне немного велик, но это как раз и здорово. Теплый головной платок я всунула в ботинок и сдала в раздевалку. На лед я выкатилась с желтой бархоткой в волосах. Коса у меня черная, остальные волосы, конечно, тоже, ха! С желтым вышло вполне эффектно. Не успела я сделать и двух шагов, как меня уже подбили, идиоты. Я ужасно испугалась, но на сей раз брюки выдержали. Видно, качество стало лучше.

Ко мне сейчас же подвалила Марцела. Иван выписывал круги с Бланкой, и Марцеле надоело изображать третьего лишнего и терпеть их идиотскую болтовню. Она подъехала ко мне теперь вовсе не ради Йожо — она хорошо знает, что он на каток не ходит: тут ведь ничего загадочного, и никаких подвигов не совершишь в таинственном одиночестве и в темноте.

С Марцелой кататься — потеха. Стоит к нам пристать каким-нибудь хулиганам, она такое выкрикивает, что кладет их наповал, и они радешеньки отвязаться. Потом, правда, подстерегают, чтобы хоть подбить. Но мы их всегда замечаем, Марцела на бегу поворачивается и врезается в них локтями так, что те приходят в себя уже на льду. Зато они распускают про нее слухи, будто у нее винтиков не хватает и на нее надо надеть смирительную рубашку. Но они боятся ее, даже Зеленый Пеле старается держаться подальше, а он самый отъявленный хулиган на земной шаре. Уже два раза его прямо с катка уводили фараоны.

Бегаем мы с Марцелой и вдруг видим блондинку. Она как комета. Волосы чуть ли не по пояс, да не косы, а распущенные. На ней светло-желтые брюки и черный свитер. Между прочим, это здорово. А вот катается она не очень, зато выламывается — хочет, чтоб все ее замечали. Например, когда мы ее увидели, она стояла опершись на ограду и курила. Ногти серебряные, а дым она пускала — ну не к небу, правда, всего лишь к железным балкам, что поддерживают стеклянную крышу. Иногда ей удавалось пускать колечки, и даже довольно красивые.

Отдыхая, мы стали наблюдать за ней; а тут как раз подкатил к ней один хулиган и подбил нашу «комету» так неожиданно, что она забыла всякую элегантность и плюхнулась на свои лимонные штаны, как куль. Сигарета ракетой вылетела у нее из пальцев и одиноко дымилась на льду. Господи, мне даже жалко стало, а Марцела действовала мне на нервы своим лошадиным ржаньем. Между прочим, эта блондинка довольно славная, и чего к ней все пристали?

Я уже хотела налететь на этого хулигана, хотя боюсь таких диких мальчишек, но в эту минуту он элегантно притормозил так, что у него из-под канадок взлетел ледяной фейерверк, молниеносно нагнулся за сигаретой с красной каемкой от помады и эффектно подал ее блондинке. И — мамочки! — эта дура бросила ему влюбленную улыбку, уселась поизящнее, выпустила колечко дыма и вздохнула, словно умирающая:

— О, спасибо!

При таком обороте дела хулиган схватил «комету» под мышки и поставил ее на ноги. Потом начал отряхивать ее брюки — и все отряхивал, отряхивал, хотя и отряхивать-то уже нечего было. Еще бы — ей ведь это нравилось! Она хихикала и извивалась как змея.

В этот момент в репродукторах грянуло «Кукурузное мамбо» — польская эстрада, шик! Девчонку словно шилом кольнули — отбросила сигарету, подала хулигану обе руки и пошла откалывать по льду — на носочках, прямо как Марика Кулиус с ее штучками на чемпионатах. Только Марика умеет ездить на коньках, а эта девчонка только задом крутит да подбрасывает ноги, как лошадь. Мгновенно вокруг них образовался вакуум — страшно же подойти! И все смеялись под музыку. Тогда парень-то огляделся и потянул «комету» кататься нормально. Сделал два-три шага — он-то кататься умел, — и ей пришлось, чтоб не отстать от него, с безопасных носочков встать на лезвия. Тут-то ей и крышка! Шмякнулась она, как лягушка, и парень бросил ее — надоел ему этот цирк, он решил смотаться. Вот тебе на!

Вижу — длинноволосая красотка никак не поднимется, и подставила ей свой конек, чтобы она могла в него упереться: хватит ей полировать лед на смех людям!

Потом мы с Марцелой по доскам перебежали на открытый каток. Но ребят с Подъяворинской не было и там. Марцеле я, конечно, сказала, что под крышей у меня уши болят от музыки.

Зато мы там натолкнулись на Микуша из ИЗО. Марцела начала насмехаться над его узенькими подтяжками поверх свитера. А я на него внимания не обращала. С такими я не разговариваю. Тут Марцела углядела Ивана с Бланкой и полетела к ним за своей кроной на чай. Микуш тотчас пришвартовался ко мне и завел разговор. Я делала вид, что он для меня пустое место. Он смутился и даже начал называть меня на «вы»:

— Вы любите Брамса?

Задается! Для верности я ничего не ответила. Пусть видит, что я не так-то легко прощу ему дерзость насчет «рыцарей».

— Или серьезная музыка вас не интересует, Оленька? Наверное, вы предпочитаете джаз…

Дуралей! Так я и стану тебе исповедоваться!

— Интересует, — отрезала я. — Но Брамса я не люблю.

Вот как я его осадила — и он кончился.

— Что же касается джаза, — добила я его, — то вы, наверное, и не знаете его происхождения, если осмеливаетесь так про него говорить!

Тут я ему прочла целую лекцию о том, как черные рабы в Америке тосковали по Африке, и единственное, что им оставалось, была музыка и песни родины. Тоскуя, пели они их, надрываясь в поле, а по вечерам играли на простых инструментах в Нью-Орлеане. В общем, выложила я ему все в точности, что прочитала в «Человеке среди людей».

Микуш цепенел, как застрявший автобус, увидев, что другие тоже образованные, не он один со своим Брамсом.

— Правда, — окончила я, — некоторые понимают под джазом только дурацкие потрясушки, вместо того чтобы думать о несчастных рабах!

Микуш потерял дар речи и долго плелся рядом со мной, как робот Эмиль на коньках. Потом вдруг опомнился, пальнул в меня из своих огнеметов и пропищал:

— Не скрою, Оленька, вы мне нравитесь. Здравствуйте! Стоит с ним словом переброситься, как он уж воображает, что все позабыто и он может опять нахальничать.

— Ха, — сказала я, — слыхали мы такие разговорчики.