— По-моему, точно, — откликнулась Четверг-5, снова сверяясь с прибором. — Нет, погодите… да.

— Положительное эхо означает, что читатель нас опережает, а отрицательное…

— Черт, — пробормотала она. — Они в двух абзацах от нас и приближаются… мэм, по-моему, нас сейчас прочтут.

— Быстро читают?

Она снова поглядела на стрелку. Если быстро — ребенок перечитывает любимую книжку или скучающий студент листает от нечего делать, — тогда мы в безопасности. Неторопливый читатель, ищущий в каждом слове скрытый смысл и тончайшие оттенки, тоже не страшен: выпрыгнули бы и подождали снаружи, пока не пройдет.

— Вроде бы сорок один и три.

Это превышало максимальную пропускную способность книги, рассчитанную примерно на шестнадцать слов в секунду. Нас посетил обладатель навыка скорочтения, пропускающий каждое пятое слово и скачущий по верхам повествования, как плоский камень по воде.

— Не увидят. Прижмись к стене, пока чтение проходит через нас.

— Вы уверены? — усомнилась Четверг-5, которой в процессе базовой подготовки накрепко вбили беллетрицейскую поговорку «Лучше мертвый, чем прочтенный».

— Тебе следует знать, как выглядит прочтение, если ты собираешься поступить в беллетрицию. Кроме того, — добавила я, — перестраховка — для неудачников.

Я проявляла излишнюю строгость. Мы легко могли выпрыгнуть из книги или перескочить на несколько страниц назад и идти по сюжету за чтением, но курсантам полезно раз-другой постоять на краю пропасти. Обоих сверчков перспектива первого прочтения привела в страшное возбуждение, и они попытались побежать во все стороны одновременно, но потом метнулись на свои места.

— Замри, — велела я, когда мы прижались к наименее подробно описанной части стены, и снова взглянула на ДСП.

Стрелка поднималась стремительно, отсчитывая слова до условного нуля, действительного времени и места — неповторимого момента постижения рассказа.

Чтение приближалось с отдаленным гулом и рокотом. Легкое потрескивание в воздухе, как от статического электричества, и нарастающее обострение чувств свидетельствовало о том, что читатель впитывает описательную силу книги, передаваемую отсюда в его воображение мощными вымыслопередатчиками Главного текстораспределительного управления, и переводит ее в собственную уникальную интерпретацию событий. Технология почти непостижимой сложности, которую мне еще предстояло уяснить до конца. Но красота процесса в целом заключалась в том, что читатель По Ту Сторону вообще о нем не подозревал — для большинства людей, включая меня, читать так же естественно, как дышать.

Деревообрабатывающие инструменты Джеппетто заерзали на верстаке, а несколько стружек поехали по полу, по мере движения обретая все большую детальность. Я нахмурилась. Что-то было не так. Из опыта я знала, что комната на какое-то время сделается более реалистичной, когда читательское воображение омоет ее энергией собственных прошлых переживаний и представлений, но по мере нарастания трепета и тепла я поняла, что наша маленькая часть написанной в девятнадцатом веке аллегорической сказки Коллоди вознеслась на беспрецедентный уровень изобразительной силы. Стены, до сего момента не имевшие неопределенного цвета, внезапно обрели фактуру, мириады тончайших оттенков и даже влажные участки. Оконные рамы облезли и запылились, пол пошел волнами и не унимался, пока не оказался сложен из плитняка, который даже я, потусторонница, не отличила бы от настоящего. Пиноккио спал, а прочтение внезапно нахлынуло океанской волной и пронеслось через комнату, обдав нас пенным гребнем повышенной реальности, от которого остались теплое ощущение благополучия и даже — редкий случай в литературе — едва уловимая смесь запахов: свежераспиленного дерева, стряпни, специй, влаги и обугленных ног Пиноккио, как оказалось, вырезанных из вишни. И еще странное смешение лиц, смеющаяся девочка и заброшенный замок в лунном свете. Запахи все крепчали, пока я не ощутила их вкус, пыль и копоть в мастерской делались все гуще до тех пор, пока не раздалось еле слышное шипение и «плюх» — и усиленные ощущения мгновенно пропали. Все снова вернулось к ограниченной реальности, встретившей нас по прибытии, — минимальное описание, необходимое для превращения комнаты в мастерскую Джеппетто. Я ткнула локтем Четверг-5, та открыла глаза и с облегчением огляделась.

Прочтение внезапно нахлынуло океанской волной и пронеслось через комнату.

— Что это было? — Она тревожно уставилась на меня.

— Нас прочли, — ответила я, сама слегка не в своей тарелке: кто бы это ни был, не заметить нас он не мог.

— Меня читали много раз, — пробормотала Четверг-5,— от машинального пролистывания до критического анализа, но я никогда не испытывала ничего подобного.

Он была права. За прошедшие годы я, хвала Всемирному Стандартному Божеству, неоднократно заменяла разных персонажей, но даже мне ни разу не довелось пережить столь глубокого прочтения.

— Смотрите. — Четверг-5 протянула мне детектор сюжетного приближения.

Темп чтения вырос до неслыханных 68,5.

— Это невозможно, — пробормотала я. — Ширина частотной полосы вымыслопередачи не поддерживает чтение такой глубины на такой скорости.

— Думаете, нас увидели?

— Не сомневаюсь.

В ушах по-прежнему звенело, а во рту стоял странный деревянный привкус. Я снова сверилась с ДСП. Читатель ушел уже далеко от нас и стремительно мчался сквозь текст к концу сказки.

— Господи! — воскликнул сверчок, когда они с дублером, совершенно ошалелые, появились несколько минут спустя. — Это ровно настолько головокружительно, насколько я ожидал, — и я не спасовал. Я был великолепен, правда?

— Ты был неподражаем, дорогой, — заверил его каскадер. — Вся аллегорическая литература для детей и юношества будет говорить о тебе.

— И о тебе! — не остался в долгу сверчок. — Это падение со стены просто божественно!

Но нахваливающие друг друга сверчки меня в данный момент заботили мало, даже голиафовский зонд отошел на задний план.

— Сверхчитатель, — выдохнула я. — Я слышала легенды, но считала их всего лишь байками отработавших свое текстовиков, подсевших на неправильные глаголы.

— Сверхчитатель? — откликнулась вопросительным эхом Четверг-5, и даже сверчки перестали поздравлять друг друга с прекрасным выступлением и прислушались.

— Это читатель с беспрецедентной способностью к восприятию. Он не пропускает ни одного самого тонкого оттенка, улавливает все подразумеваемые сюжетные линии и глубоко запрятанный подтекст, причем в десять раз быстрее обычного читателя.

— Но ведь это хорошо?

— Не особенно. С десяток сверхпрочтений способны выжать из книги все содержание, оставив в итоге ободранный каркас с клочками описания и слабым намеком на сюжет.

— Значит… большинство романов Дафны Фаркитт подверглись сверхпрочтению?

— Нет, они просто плохие.

Немного подумав, я сделала в блокноте несколько пометок и взяла потусторонний зонд. Я попыталась дозвониться Брэдшоу, чтобы сообщить ему обо всем, но попала на автоответчик. Сунув зонд в сумку, я вспомнила, что меня занесло сюда еще и для того, чтобы рассказать Четверг-5 кое-что о технологии вымыслопередачи, и повернулась к сверчкам.

— Где у вас камера смыслонакопителя?

Сверчок застрекотал, напряженно думая.

— По-моему, за одной из кухонных дверей.

— Точно.

Я попрощалась со сверчками, которые начали препираться, когда обладатель цилиндра из пробки от аптечного пузырька заявил, что ему самое время порепетировать собственные трюки.

— Слушайте, а вас не смущает, что кое-кто тут пытается вздремнуть? — лениво поинтересовался Пиноккио, не открывая глаз и не убирая ног с жаровни.