— Так с матерью не разговаривают!
— Уйди!
Я снова вмешиваюсь. Ведь надо же преуспевать.
— Дорогая госпожа, по мне так вы вполне можете остаться. В конце концов ведь это ваша кухня. Тогда бы вы полностью контролировали происходящее…
Она остановила на мне свой негодующий взгляд и ничего не ответила. За её широким лбом, кажется, происходило нечто, отдалённо напоминающее мыслительный процесс.
— Ну, хорошо. Гостевая комната приготовлена. Через двадцать минут ты будешь в постели, дочь, да?
— Да-да.
— Тогда доброй ночи всем. И пожалуйста, не шумите, иначе вы разбудите моего мужа.
— Нет проблем, — говорю я.
Она покидает кухню, пятясь назад, как рак. Дверь остаётся открытой. Юдит с ожесточением захлопывает её и с неукротимой яростью вздыхает. Я беру мой стакан, подхожу к ней, подношу край стакана к её губам и вливаю ей глоток. Она продолжает трястись.
— У тебя очень странный юмор…
— Лучше, чем вообще никакого.
— Сейчас мы напьёмся! — восклицает она и хватается за бутылку.
Но прежде я прижимаю её лёгкое тело к себе, и всё превращается в фантастический поцелуй, полный слюнообмена, близости и чувства. Потом мы выпиваем вино, медленно и без слов. Священный момент, полный смирения и торжественности.
Если пьющих и можно в чём-то упрекнуть, так только в том, что они священное опустили до уровня обыденного.
Я горжусь одним: для меня глоток вина, особенно если оно красное, всегда ещё один поцелуй, влажный, оглушающий, дикий и нежный. И то, как мы сидим в этой кухне, пробуждает во мне желание любоваться деревом и прильнуть к его коре. Или вырыть дыру в земле и смотреть, как она наполняется соком. Искать забытые удовольствия. Юдит далеко не такая нежная и дикая, как вино. Она должна сперва успокоиться.
— Ты выставил меня на посмешище!
— И что?
— Идём!
Мы поднимаемся по лестнице, цепляясь за перила и под тягиваясь на руках. Она показывает мне гостевую комнату. Квадратное помещение со стерильной кроватью, двумя ящиками с модными прибамбасами и полкой с путеводителями. Рыхлые обои цвета охры и люстра из шести рожков.
— Нет. Пожалуйста, только не это!
— Я так и думала. Идём!
Мы идём в следующую комнату.
Эта гораздо симпатичнее. По полу раскиданы конверты от пластинок. Растрёпанные мягкие звери сидят по всем углам, напоминая о том, какая Юдит ещё юная. Платяной шкаф она расписала масляными красками — в смешанном стиле из наивного примитивизма и психоделики. Ti- кое мог бы написать десятилетний Мунк. Мягко вращается вентилятор. Торшер состоит из трёх ламочек — синей, красной и жёлтой. Настоящий свет источает стоваттный светильник, привинченный к письменному столу, но выведенный к выключателю у двери. На балконе покачивается гамак. В коробке на полу лежит подстилка, а на ней трава и одуванчики. Из-за фанерной заслонки выглядывает перекормленная морская свинка. Стены комнаты увешаны киноплакатами. «Заводной апельсин», «Таксист», «Амаркорд», «Однажды в Америке», «Бразилия», «Унесённые ветром»…
— Мне так надоела эта комната, — говорит Юдит. — Это и было истинной причиной, почему я тогда убежала. А теперь, вроде бы, опять ничего. Да ты ведь сам знаешь, как это бывает. Переставляют мебель и меняют плакаты. Нет, ты этого, наверное, не знаешь.
— Знаю.
— Позволь тебе представить мою морскую свинью.
— Конечно.
— Её зовут Свинья. Просто Свинья. Все так её и зовут. И только мать называет её Свинка.
— Твоя мать очень утончённая женщина.
— С этим ничего не поделаешь!
Кажется, она слегка под воздействием алкоголя.
— Когда я смотрю на её жизнь, я знаю точно, чего я не хочу для себя.
— Выбирать особо не из чего.
— Это я и сама вижу.
— Но у тебя, по крайней мере, есть ещё целый год времени, чтобы определиться. Не беспокойся.
— Ну спасибо! Славная перспектива!
Она проговаривается в следующем слове, произнося «чёртов друг» вместо «чёртов круг». Я ласково ворошу её затылок.
— Ты же не воспринимаешь меня всерьёз! Да?
— Юдит, если бы ты знала, насколько всерьёз я тебя воспринимаю, ты бы от веса собственной значительности просто проломила бы пол.
— А мне от этого не легче. Я всё равно так неуверена в себе…
Мы стоим, крепко обнявшись, я чувствую её дыхание на своём плече.
— Когда я убежала из дома, я в тот момент ненавидела своих родителей. Хотя они не сделали мне ничего плохого. И вот только что-на кухне — я желала матери, чтобы её хватил удар…
— Ничего, это нормально.
— Нет, это ненормально!
В дверь постучали.
— Ты уже в постели, дочь?
— Сейчас ложусь, мам.
— Ты одна?
— Да, мам.
— Спокойной ночи!
Потом не слышно никаких звуков.
— Я должна ложиться, Хаген.
— Ну, ложись.
— И ты со мной!
— Но…
— Раздевайся!
Я кажусь себе таким грязным. Да я такой и есть.
— Ничего! — уверяет Юдит, выскальзывает из джинсов и майки и стоит передо мной в одних трусиках.
Я великий бог, бог знает какой, и к этой роли не привык. Я медленно, в большом сомнении раздеваюсь. Она гасит свет. Мы нащупываем в темноте край кровати. Я не сказать чтобы сильно возбуждён. Это было бы, пожалуй, слишком просто. Это могло бы всё разрушить.
Всего несколько часов назад я был очень близок к тому, чтобы пнуть детскую коляску на проезжую часть и защищать свою черепушку, обнажив нож. И вот мир предстаёт передо мной в новом контексте. Его своеобразия и отдельные уродства и то, что считалось погибшим, — всё это, как оказалось, имеет почки, готовые распуститься, а корневая система сулит братство.
Тк бывает после успешной битвы. Враг превращается в старого дурака, достойного любви, и его болтовня тебя мягко забавляет. И музыка со мной, она поддерживает мои шаги. Противнику остаются только струнные инструменты. Победитель всегда прав.
Мы лакомимся друг другом. Какое очищение. Юдит видит всё происходящее менее возвышенно.
— Надеюсь, крови не будет много.
— О-о-о, я в последнее время насмотрелся крови досыта…
— А пятна? Моя мам тронется умом. Надо подложить полотенце!
Она бросается в ванную комнату, чтобы взять полотенце. Её силуэт — молния из плоти в дверях. Потом снова становится темно, и её руки изгоняют из меня дьявола, из моего тела во все стороны так и сигают падшие духи, они злобно совершают надо мной последние круги и улепётывают прочь, захлёбываясь ненавистью. Секунды, полные чистоты и первоначала. Первоначало было радостным прыжком в бездну привычки. Быть посему. Надо преуспевать.
Потом в дверь снова постучали.
— Юдит? Ты действительно одна?
— Оставь меня в покое!
— Зачем ты меня обманываешь? В комнате для гостей никого нет!
— Иди спать, мама! Завтра утром тебе на работу!
И тут дверь распахиваеся. Свет ударяется о стены.
— Юдит! Пожалуйста, не надо!
— Мам! Мы хотим трахаться!
— Боже мой, Юдит! Пожалуйста, не надо! Мать дрожа откидывается спиной на дверь и тоненько и жалобно повизгивает.
— Исчезни!
Мам начинает рыдать. Я чувствую себя уже не вполне хорошо. Когда это кончится?
— Прости, но я этого просто не переживу! Прекратите сейчас же! Пожалуйста! Пожалуйста! Ты такая юная! Пожалуйста, не делай этого! Не сегодня!
— Отстань!
— Пожалуйста, я не могу, я плачу!
— Да чтоб ты сдохла!
— Что здесь за крики?
Отец пытается заглянуть через плечо матери, которая загородила дверной проём.
— Чёрт возьми, я могу спокойно выспаться? Или я в сумасшедшем доме?
— С твоей дочерью этот ужасный человек… — всхлипывает мама, вся в слезах. Ей можно посочувствовать.
— Так, значит, надо его вышвырнуть! — ревёт отец и пытается оторвать руки своей жены от дверных косяков, чтобы ворваться в комнату.
Юдит бежит к двери, кидается на своих предков, захлопывает дверь и поворачивает в скважине ключ. Четыре кулака начинают барабанить по дереву, ноги его пинают.
