Он торжественно протянул мне своё творение.
— Хоп и ух! Банза-а-а-ай!
У-у-ух…
Он рассказывает, что в свои тридцать девять лет уже ранний пенсионер.
— Я работал на железной дороге, и вот однажды док мне и говорит: либо, говорит, вы пройдёте курс лечения, либо я возбуждаю судебный процесс и увольняю вас! Я ему говорю: всё что угодно, док, только не курс лечения! Док говорит: ну, хорошо, но я вам предсказываю, вы потеряете все доходы и компенсации! Я говорю: ну, хорошо, док, я поразмыслил, так уж и быть, я пройду этот курс лечения! Док говорит: не-е-ет, теперь я на это уже не согласен! И что же дальше? Я выиграл судебный процесс! Я получаю полную пенсию служащего!
Это красивая история. В кои-то веки. И хиппи, зыблясь, удаляется, чтобы в который уже раз брататься с другим хиппи. Вместе они поют «Smoke on the Water*.
А старик, который от этого проснулся, выкрикивает на военный манер:
— Говно не портится!
Монастырская карга корчит рожи. Теперь-то уж она действительно готова, сползает со стула и тащится к выходу.
— Счастливо снюхаться! — бормочет она на прощанье.
Все делают ей ручкой.
А старик орёт:
— Много зайцев — зайчихе смерть!
Переиначив на свой лад «Много волков — зайцу смерть!».
Он ухмыляется в лужу шнапса на гладкой поверхности стола.
Мне хорошо здесь. Я не опасаюсь никакого подвоха. До тех пор, пока не появляется этот долговязый, прыщавый парень.
Ему самое большее двадцать, он коротко острижен и принадлежит к числу тех, кто сперва пять раз обежит взглядом все подробности и детали пивной, прежде чем выберет себе место.
Оба хиппи меж тем поют «This Land is my Land…».
Парень какое-то время слушает их. Потом встаёт и вклинивается между ними.
— Если вы издадите ещё хоть один звук, я вас урою!
Ранний пенсионер смотрит на него с недоверием.
— Эй, парень, полегче! Be cool!
— Ещё одно слово, и ты мёртвый!
Ни один из хиппи больше ничего не произносит. Они со вздохом опускают головы и пытаются сохранить остатки достоинства.
Невероятно. Либо у этого пацанёнка есть оружие, либо он буйнопомешанный. С виду он такой, что его можно двумя пальцами перекинуть через стол. Но это дело меня не касается.
— А ты заткни своё хайло!
И хотя я не произнёс ни слова, он однозначно обращается ко мне. Теперь это дело стало меня касаться.
Он встаёт передо мной, сжав кулаки, рот искривлён в гримасе ярости, он бледен и взвинчен, дыхание прерывистое. Я ничего не отвечаю. Уж не настолько это дело касается меня.
А старик кричит:
— Теперь врубаем скорость тридцать! А где же натуральное вино?
Мальчишка бежит к нему и бьёт его мордой об стол. Берлин… Я же говорил…
Старик ничего не понимает.
— Ну, я тебе сейчас покажу! Держись! — кричит он.
Из его ноздрей хлещет кровь. Я беру бутылку белого рома и бью ею мальчишку сзади по башке. Уж настолько-то это дело меня касается. Он мешком оседает на пол. У польки-барменши начинается нервный припадок. Она рыдает и громко зовёт на помощь хозяина. Тот является на крик. Брюхастый детина, весь в перстнях, с отвислыми щеками.
— Что туг происходит?
Никто ему не отвечает. Старик падает со стула, прямо поверх лежащего парнишки, и лопочет:
— Видал, какие у меня сильные кореша?
Я выхожу из пивной. Хозяин звонит по телефону. Слишком уж сильно меня это действительно не касается.
— Где повалялась любовь, там больше трава не растёт! — слышу я, выходя, восклицание старика. Ему весело.
Через три дома от этого места — бордель. Я захожу туда и спрашиваю, не обижу ли кого, если всего лишь выпью пива. Бордельная мама улыбается.
— Давай-ка проверим на звук!
На звон монет, на шелест купюр.
— Всё ясно, можешь выпить здесь своё пиво!
И совсем, кстати, недорого. Пять марок за стакан «пильз». Ну вот.
Это Веддинг. Старый рабочий квартал.
Туг же сидят четыре шлюхи, одна из них полная блондинка, одна хорошенькая брюнетка и две азиатки. Обе разом подходят ко мне и пытаются обработать меня слева и справа.
Я с благодарностью отмахиваюсь. Только пиво, нет, правда, больше ничего.
Бордельная мама за крошечной стойкой спрашивает, откуда я приехал. Я отвечаю, что с недавнего времени живу здесь. Она тяжело вздыхает.
— Повезло тебе! А я уже полгода ищу себе квартиру! Потому что прежнюю должна освободить…
— Бедненькая…
— Не знаешь, случайно, д ля меня чего-нибудь?
Я подмигиваю в приступе озорства, пересчитываю двери, которые вижу перед собой, и говорю:
— Ну… у меня сейчас пятикомнатная квартира, и я даже не знаю, что мне делать с такими жилыми площадями… Надеюсь, стены здесь не имеют ушей, а Юстиция слепа и глуха…
Она недоверчиво хватается за голову:
— Что, серьёзно?
— Дом, правда, старой постройки, это ясно, но ещё дай бог каждому…
Она хочет знать, где это место, ей нужен адрес, моё имя…
М-да…
— В борделе ничего не бывает даром…
Вид у неё очень недоверчивый. Но надежда на квартиру так ярко вспыхивает за её опущенными веками, что она готова воспринимать меня всерьёз. Даже невзирая на мою одежду, которую я ношу не снимая! Достаточно чокнутая тётка. Но эффект я уже произвёл, и мне стало скучно, к тому же я слишком пьян, чтобы продолжать этот розыгрыш дальше. Я говорю ей, что живу вместе только с женщинами, которых люблю. К сожалению, к сожалению…
Она принимает это без обиды.
— Ну, с пятью-то комнатами у тебя будет большой выбор!
— В этом нет ничего хорошего.
— А не хочешь, — она указала на одну из азиаток, — жениться на Са Йинг? Она тебе заплатит за это «коричневую»! А то ей после первого придётся возвращаться в Таиланд…
Са Йинг улыбается мне.
Это сытый, очень сытый мир.
ГЛАВА 20. УХОД. ПОТОМ КОНЕЧНОСТЬ
в которой мальчик становится мужчиной, после чего появляются були, а потом начинается сказка
Ровно в полночь, при двенадцатом ударе, мальчик вышел из дома Его срубленное генеалогическое древо больше не имело над ним власти.
Он направился к круглому Экскаваторному озеру, развёл там костёр, сбросил всю одежду и поплыл. Он нырял, плескался потом грелся у костра Перед законом он стал взрослым мужчиной.
В четыре часа утра к нему подъехала первая патрульная машина. Из неё вышли двое полицейских и попросили у него документы. Он порылся в одежде и дал им свой паспорт. Они поздравили его с днём рождения и поехали дальше. Новоиспечённый мужчина даже растерялся.
Значит, отныне всё пойдёт просто великолепно.
К шести часам утра он погасил костёр и поехал на Главный вокзал. Встретил там своего лучшего друга, они выпили пива на прощанье. После чего он сел в поезд.
После этого последовало много историй, городов и снов. И потерянность переливалась всеми цветами радуги. Ни от чего не было больно. Прошло несколько месяцев.
Потом — после многих историй, городов и снов — мужчина брёл однажды ночью по тротуару и услышал смех японских шлюх — на другом берегу улицы Он подрулил к ним, скалясь в улыбке, и коснулся туфель одной из них, потом пальцы его добрались до подвязок, до ажурного белья и до кожи.
Так началась маленькая сказка.
Потому что они его не прогнали.
Была уже поздняя ночь, фраер бесподобный, он формировал путаные слова и шутил К сожалению, он не запомнил свои тогдашние шутки.
Кратковременный приют они ему предоставили.
Ему никогда не забыть эту комнатку, красноголубую рекламу за окном, отсветы которой падали на старый матрац, и тот момент, когда кто-то заглянул, и благодарность, когда свет снова потух.
Он вставал ещё раз, чтобы выкурить сигарету, и тень его мокро падала от окна на пол, а меж трёх труб какой-то фабрики разрастались первые проблески рассвета.
Из его кулака поднимался дым, словно серое сказание. Сгорало всё прошлое.
После этого последовали другие сигареты.
