– Эрнест, – сказал я.

– Зовите меня просто Эрни, – попросил он. И расплылся в такой улыбке, что можно было подумать, он никогда в жизни не был так рад новому знакомству, и принялся изо всех сил жать мне руку.

Я улыбнулся и удвоил хватку.

– Ужасно рад, – сказал Хемингуэй.

Он все еще улыбался из-под густых усов. В улыбке обнажился ряд его белых зубов, а у блестящих карих глаз и на смуглых щеках образовались глубокие морщины и коричневые ямочки. Он был молод, немногим за двадцать, и высокий, с меня ростом, но крупнее. Видавшая виды коричневая спортивная куртка туго обтягивала его широкие квадратные плечи. На нем были коричневая рабочая рубашка, коричневые хлопчатобумажные брюки и грубые коричневые ботинки. Наверное, его одежда выглядела потрепанной, но вас так поражал носивший ее человек, что вы почти не обращали на это внимания. Голос гремел чуть громче, чем хотелось бы, но гремел он от всего сердца.

Роза Форсайт сказала, что он был невероятно обаятелен и на редкость красив. Хемингуэй и правда был такой, и даже чуть больше. Он отпустил мою руку, но продолжал улыбаться.

– Анри сказал, вы пинкертон, да? – Он в восхищении покачал большой головой. – Господи, – добавил он, – какая увлекательная, должно быть, работа.

Анри Ледок стоял чуть в стороне, наблюдая за нами с легкой улыбкой на губах.

– Случается, – согласился я.

– Вы в отличной форме, – сказал он. – Боксом занимались? Он опустил левое плечо, поднял руки, сжал их в большие коричневые кулаки и сделал несколько быстрых круговых движений перед своим улыбающимся лицом. Борт его пиджака задел солонку – она закрутилась и упала на пол. Там она несколько раз подскочила на плитках, но не разбилась.

– Черт, – сказал он, наклонился, собираясь ее поднять, и стукнулся лбом о стол. Приборы задребезжали. Он схватил стол, чтобы тот не рухнул, но сделал это слишком резко, дернулся, и графин с водой Анри опрокинулся, ударился о масленку и залил скатерть водой.

– Черт! – буркнул Хемингуэй и протянул руку.

Ледок его остановил.

– Пожалуйста, Эрни, – сказал он. – Не беспокойтесь. Давайте пересядем за другой столик.

– Прекрасная мысль, – без всякого смущения согласился Хемингуэй. Он только легонько потер лоб и взглянул на свои пальцы. Крови нет. Пока Ледок звал официанта, Хемингуэй повернулся ко мне, снова улыбнулся и поднял кулаки.

– Эй! Сколько раундов отстояли?

– Всего несколько, – ответил я. – Очень давно.

– Да? Чудесно! А как насчет спарринга? – Он быстро переступил ногами и зацепился левой за стул. Тот самый, на котором лежали котелок Ледока, перчатки и папка с делом. Папка соскользнула со стула, раскрылась, страницы вывалились и веером рассыпались по полу.

Хемингуэй наклонился, но Ледок положил руку на его лапищу и попросил:

– Эрнест. Пожалуйста. Сядьте. Вон туда. – Он показал на свободный столик. – Я тут сам управлюсь.

– Ладно. – Он ухмыльнулся. – Пошли.

Мы двинулись к другому столику.

– Я тренируюсь в спортзале недалеко отсюда, – сообщил мне Хемингуэй. – Груши, всякие штуки для прыжков. Приходите как-нибудь, позабавимся. Заметано?

– Конечно, – сказал я.

Это был столик на четверых. Я сел на один стул, Хемингуэй уселся справа от меня. Положил свои большие руки на стол и уронил солонку.

– Черт! – выругался он и поставил ее прямо. И снова улыбнулся. – Анри сказал, вы хотите со мной поговорить. О чем? – Все его внимание сосредоточилось на мне, а внимания ему было не занимать. Журналисты все такие, если, конечно, не притворяются.

Я сказал:

– Наше агентство наняли, чтобы расследовать смерть Ричарда Форсайта. Мне хотелось бы узнать о нем как можно больше.

– Ну, буду рад помочь. Все, что смогу. Правда. Но что там расследовать? Парень сам пустил себе пулю.

К нам присоединился Ледок. Он оглядел круглый стол, разобрался, кто где сидит, занял место справа от Хемингуэя. И положил папку, перчатки и котелок на свободный стул, подальше от журналиста.

– Bon, – сказал он.

– Его мать, – сказал я Хемингуэю, – придерживается другого мнения.

– Милая дама, – заметил он. – Чувствуется белая кость. Мне она всегда нравилась. – Он ухмыльнулся. – Но она ошибается, нет? Он выбрал легкий выход.

– Из чего? – спросил я.

– Хотите знать, что я думаю? – вдруг совершенно серьезно произнес он, наклонился вперед и сложил руки. Ледок с опаской глянул на его руки.

– Конечно, – сказал я.

Но тут появился усатый официант с еще одним меню. И протянул «святое писание» журналисту. Хемингуэй открыл его и снова опрокинул солонку. А когда потянулся к ней своей лапищей, Ледок быстро выбросил вперед свою руку, схватил солонку и переставил на самый дальний край стола. Он поставил ее надежно, отпустил и откинулся на спинку стула, сложив руки на груди. Усач официант взирал на все происходящее как ии в чем не бывало.

Хемингуэй изучил меню.

– Эй, да у них сегодня подают andouillettes. Замечательно! – Он повернулся к официанту и некоторое время что-то быстро говорил ему по-французски. Официант все выслушал, кивнул, забрал меню и зашагал прочь.

– Они готовят замечательные andouillettes, – сказал Хемингуэй. – Блеск. Просто объедение. Они берут…

– Так что вы там говорили, Эрнест, – перебил его Ледок, – насчет Ричарда Форсайта?

– Ах, да. – Он снова наклонился вперед и сжал руки. Быстро оглядел зал. И заговорил приглушенным голосом. Хотя голос его никак нельзя был назвать тихим. – Он был голубой.

Ледок рассмеялся.

– Эрнест, да он и не делал секрета из того, что иногда спал с мужчинами.

– Вот именно, – сказал Хемингуэй и разжал руки, выставив напоказ свои широкие ладони.

– Но все же чаще он спал с женщинами, – уточнил Ледок.

Хемингуэй забросил руки на спинку стула.

– Женщин кругом было куда больше. Война. Простая арифметика, не так ли?

Ледок сказал:

– Эрнест, признаюсь, бисексуальность – влечение весьма сомнительное, но…

– Лично я этого не понимаю. – Хемингуэй откинулся на спинку стула и покачал большой головой. – Бисексуальность. Как это, а? Во вторник ты просыпаешься и решаешь, что сегодня будешь ухлестывать за Рози О'Грейди? А в среду уже подкатываешь к Барнаклу Биллу? Что это такое?

Ледок улыбнулся.

– Не знаю. Но могу сказать, что по этому поводу говорил Ричард.

– И что же он говорил?

– «Кожа есть кожа, плоть есть плоть».

– Ну да, конечно. Очень мило. Но все это показуха. Для того же ему служили и женщины. Для камуфляжа. В душе он был педиком, вот и все. – Хемингуэй снова наклонился вперед и положил руки на стол. – Могу сказать, что я думаю по поводу случившегося. Он был с этой, как ее, немкой…

– Сабиной фон Штубен, – подсказал Ледок.

– Точно, – согласился Хемингуэй. И повернулся ко мне. – Красивая девушка. Была от него без ума, ходила за ним следом, как течная сука. – Он покачал головой. – Жаль, такое добро пропадало. Ну да ладно. Значит, в тот день они были вместе в гостиничном номере, так? И у Форсайта случился конфуз. Старый петушок отказал. Может, она над ним посмеялась, эта фон Штубен, – с немками вообще туго дело, они все железобетонные. Ну вот. Тогда он совсем слетел с катушек. Вытащил свой плюгавенький «браунинг» и вышиб ей мозги. Потом увидят, что натворил, направил пистолет на себя и застрелился. – Он откинулся назад. – Разве это не очевидно, а?

Ледок улыбнулся.

– В вашей версии кое-что не сходится.

– Почему же? – возмутился Хемингуэй. – Что именно не сходится?

Появился усач официант. С блюдами для меня и Ледока и с бутылкой вина в серебряном ведерке.

Ледок и Хемингуэй почтительно молчали, пока официант откупоривал бутылку. Пробку он передал Л едоку – тот основательно и задумчиво ее обнюхал и одобрительно кивнул. Официант налил с сантиметр вина в бокал Ледока. Ледок попробовал вино и снова кивнул официанту.