Когда официант отошел, Ледок аккуратно отломил кончик круассана. Взял в руку нож и сказал:

– Общество творческих людей. Писателей. Художников. Многие из них, особенно писатели, американцы. Приезжают в Париж за вдохновением, благо его здесь в избытке.

– И вы вхожи в их общество, – предположил я и отрезал кусочек бекона.

Он воззрился на меня, одновременно намазывая круассан маслом.

– Мой отец был человек талантливый и деловой и за свою долгую, хотя и довольно скучную жизнь сумел скопить приличную сумму. Он обладал и другим не последним достоинством – все делать вовремя и умер, когда я был еще совсем молод и мог вполне наслаждаться его деньгами.

Ледок усмехнулся.

– Деньги позволяли мне интересоваться книгами, картинами, театром. – Он размазал синий джем по круассану. – И даже давали возможность потехи ради ввязываться в какое-нибудь приключеньице по просьбе вашего друга мсье Купера из Лондона. – Он ловко откусил кусок круассана.

– Вы полагаете, Форсайт покончил с собой?

Ледок прожевал мой вопрос вместе с куском булочки. Наконец проглотив – и то, и другое.

– Да, – сказал он. – Он был одержим смертью, как и сексом. И частенько поговаривал о самоубийстве.

– А об убийстве он часом не упоминал? – Бекон был замечательный. Как и яичница.

– Он говорил о договоре самоубийц. О том, как прекрасно, когда две души навсегда соединяются в смерти.

– И полиция думает, что так оно и есть, – заметил я. Круассан остановился на полпути ко рту, позволив Ледоку в очередной раз пожать плечами и подождать, когда они встанут на место.

– Дверь была заперта изнутри. Окна тоже. В номере, кроме них, не было ни души. Пистолет принадлежал мсье Форсайту. Раны, у него и у девушки, полностью подтверждали версию двойного самоубийства. Что еще может думать полиция? – Он отправил круассан в рот.

– И выстрелов никто не слышал.

Ледок нахмурился и проглотил булку. Судя по тому, как он поморщился, проглотил он ее несколько раньше, чем собирался.

– Стреляли днем. Другие постояльцы в основном отсутствовали.

– По словам портье, Форсайт и девушка пробыли в номере часа четыре. Чем они занимались?

Он печально взглянул на меня. Я снова его огорчил.

– Дружище, это же очевидно.

– Они оба были одеты, когда их нашли.

– Успели одеться. Наверное, ради своих ближних.

– И семья Форсайта на это не купилась.

Во взгляде все та же укоризна.

– Не купилась?

– Не согласилась с версией.

– А, понятно. Разумеется, семья как группа сомневается в очевидном, то же и отдельные ее члены. Как группа – даже сильнее.

– Как показало вскрытие, Форсайт умер на два часа позже девушки.

– Возможно, он сначала помог Сабине покончить с собой, а затем стал сомневаться, стоит ли ему следовать ее примеру. Предположим, он засомневался. И передумал. Такое возможно?

Ледок театральным жестом показал на пол, держа круассан так, будто это был фонарик. И опустил брови.

– Вот лежит прекрасная Сабина. Совсем мертвая, причем убитая его собственной рукой. Если он сейчас пойдет на попятный, ему придется не только иметь дело с полицией, что само по себе неприятно, но и усомниться в твердости собственных убеждений.

– Каких таких убеждений?

– Никогда и ни перед чем не отступать. Даже в самых крайних случаях. Ни перед жизнью. Ни перед смертью.

– Это было бы отступлением только в том случае, – заметил я, – если он убил девушку собственноручно.

И снова Ледок проглотил кусок раньше, чем собирался.

– Но дверь была заперта.

– Заперта. И за ней нашли трупы. Но эти двое были там, по меньшей мере, час, прежде чем девушка умерла. И после этого Форсайт пробыл там еще два часа, прежде чем умер сам. За это время целый полк мог войти в номер и выйти обратно.

– Никто никакого полка не видел.

– Вы же сами сказали, все произошло в разгар дня.

Ледок в знак согласия быстро кивнул, косясь чуть в сторону. Откинулся на спинку стула, потер руки и положил их на подлокотники.

– Bon. Итак, давайте подытожим. Мсье Форсайт и девушка входят в номер в полдень. Какое-то время они, возможно, развлекаются. Да, наверняка развлекаются. Затем одеваются. Потом, около часу дня, входит кто-то третий. Он отнимает пистолет у мсье Форсайта, который по чистой случайности принес его с собой. Мсье Форсайт не сопротивляется. Этот третий убивает девушку, которая тоже не coпротивляется. После чего возвращает пистолет мсье Форсайту, приподнимает шляпу и уходит. Мсье Форсайт сидит и размышляет над случившемся. И вот, поразмыслив часа два, он в конце концов решает застрелиться. Я правильно излагаю?

– Никто точно не знает, что произошло в том номере, – сказал я. – Да и выстрелов никто не слышал. Предсмертной записки тоже нет. Примерно в час Форсайт кому-то звонил. Но кому именно, этого тоже никто не знает.

– Дежурный куда-то подевал запись.

– Я бы хотел побеседовать с этим портье.

Ледок пожал плечами.

– К сожалению…

– К сожалению, – догадался я, – портье мертв.

– И вы считаете это подозрительным.

– Угу.

Ледок снова пожал плечами.

– Он жил рядом с Сеной. В тот вечер был сильно пьян, такое с ним часто случалось. Шел домой, поскользнулся и упал.

– Через неделю после того, как обнаружили трупы.

– Решили, он погиб в результате несчастного случая.

– А Форсайт – в результате самоубийства.

Тут он улыбнулся.

– Мне пришло в голову, дружище, что вы прекрасно знакомы со всеми подробностями этого дела. Выходит, в нашей беседе не было нужды?

Я тоже улыбнулся.

– Я думал, так мы лучше познакомимся.

Он улыбнулся еще шире.

– Bon. – Кивнул. – И мы познакомились. Un peu. Немножко. Но лиха беда начало, так? А теперь не желаете ли освежиться перед вашей первой сегодняшней встречей? Я позволил себе снять для вас номер в довольно милой гостинице, поблизости от моей квартиры. Можем обсудить этот вопрос подробно в такси. Устраивает?

– Вполне.

Он кивнул, повернулся и жестом подозвал официанта. Когда тот подошел, Ледок какое-то время говорил с ним по-французски. Кто знает, может, он нахваливал черничный джем. Наконец официант достал из кармана блокнотик и карандаш, что-то записал, оторвал листок и положил его на столик.

Когда он ушел, Ледок наклонился, поднял листок и, даже не взглянув на него, протянул мне. Улыбнулся.

– Вам, конечно, оплачивают все расходы.

– Верно, – согласился я. Взглянул на счет и быстро перевел в доллары. Получилось меньше двадцати центов.

Тан что Париж обещал американцам не только вдохновение.

В такси мы говорили о деле, но недолго. Ледок хотел показать мне местные достопримечательности.

– Здесь у нас Опера, – сказал он, наклоняясь к моему окну и показывая на вычурное серое здание справа. – Построен во время Второй империи Шарлем Гарнье. Внутри – невероятная роскошь. Гобелены, позолоченная мозаика, люстра весом в пять тонн. Громадина. В 1896 году она рухнула прямо на зрителей.

– Им вернули деньги?

Он откинулся на сиденье и улыбнулся. Взглянул на часы.

– Еще нет и двенадцати. Нет, не вернули. Но их, несомненно, утешало то, что они пострадали ради искусства. Кстати, тут есть неплохое кафе, вон там, справа. «Кафе де ла Пэ». Там делают довольно аппетитный chèvre chaud. Салат с подогретым козьим сыром. Может, как-нибудь туда заглянем.

– Там будет видно.

Ледок продолжал экскурсию.

– А вот перед нами площадь Мадлен. Строительство началось в 1764 году по велению Людовика Пятнадцатого… Здесь у нас площадь Согласия, а дальше – Елисейский дворец…

Кругом была сплошная сажа и грязь, впрочем, такую же картину можно видеть и в Нью-Йорке, и в Лондоне. Если у вас нет парового отопления и вы топите углем, приходится мириться с сажей и грязью.

Здесь все казалось величественным. Куда более величественным, чем в Нью-Йорке и в Лондоне. Улицы широкие, здания впечатляющие – как будто строители хотели верить, что, раз увидев эти здания и эти улицы, их уже никто не забудет (и надеялись, что никто не спросит, откуда взялись на все это деньги).