Я видел ее фотографию, но на ней она казалась выше, чем была на самом деле, – возможно потому, что была весьма ладно сложена. Волосы коротко подстрижены – эдакий глянцевитый черный шлем на маленькой, правильной формы головке. Блестящие черные завитки достают до маленьких правильных дуг узких черных бровей. Ресницы густо намазаны черной тушью, глаза голубые, даже ярко-синие, – они напоминали мне женщину, которую я знал в Англии. Губы алые. На ней был черный шелковый кафтан и серый шелковый шарф, свободно обвитый вокруг тонкой шеи. Запястья у нее были такие хрупкие, что я мог бы обхватить их большим и указательным пальцами. Я знал – ей тридцать лет, а выглядела она на десять лет моложе.

– Господин Бомон? – спросила она.

– Да. Госпожа Форсайт?

– Роза! – сказала она, обнажив ряд мелких ровных зубов. – Вы непременно должны звать меня Розой. Никто и никогда не называет меня госпожой Форсайт. Никогда, никогда, никогда. – Она умела улыбаться открыто и весело. – Пожалуйста, входите.

Я вошел, она закрыла дверь и повернулась ко мне. Сняла руку с груди и поманила меня пальцем. Лак на маленьком, правильной формы ногте был точно того же цвета, что и губная помада.

– Проходите. Посидим в гостиной, хорошо? – Она склонила голову набок и еще раз улыбнулась. – Удачная мысль, как думаете?

Именно так я и думал, о чем ей и сообщил. И пошел за ней, овеянный жасминовым ароматом ее духов.

Гостиная оказалась высотой в три этажа, длиной метров двенадцать и шириной метров шесть. Свет проникал через высокие узкие окна, расположенные по одной стене. Просторное помещение, и, куда ни глянь, везде было что-то такое, что обращало на себя внимание. Натертый пол устилали звериные шкуры – зебры, льва и тигра. Здесь же были морские сундучки и модели судов. Статуи и вазы. Были там и обтянутые кожей барабаны и щиты. На белых стенах – дымчатые картины девушек в гареме, исполняющих танец живота. В углу стоял пожелтевший от времени скачет в цилиндре, у которого изо рта, точно язык, свисал презерватив. В противоположном углу стояла полая нога слона с девятью не то десятью африканскими стрелами внутри. Мебель, с массивными деревянными каркасами и мягкими расшитыми подушками в черных и желтых тонах, выглядела слишком громоздкой.

Госпожа Форсайт подвела меня к дивану. Перед ним на кофейном столике величиной с дверь стояли бутылки и бокалы, ведерко с колотым льдом, бутылка минеральной воды, чайник, кофейник, а также чашки и блюдца.

– Теперь садитесь сюда, – сказала она и показала на диван. – А я сяду здесь, – добавила она и опустилась на другую мягкую подушку, красную, напротив меня. Скрестила ноги, поставила локти на стол и, сложив руки, пристроила на них свой маленький изящный подбородок. После чего улыбнулась. – Правда, уютно? И я выставила все это. – Она указала рукой на бутылки.

Я заметил, что глаза у нее блестят, а зрачки сузились, и попытался сообразить, какой наркотик она употребляет.

– Я не знала точно, что вы предпочтете, – сказала госпожа Форсайт. – Вот бурбон, виски и джин. – Она показала на каждую бутылку, приподняв руку с опущенной кистью. – А вот коньяк, арманьяк и кальвадос. И абсент. Вы любите абсент?

– Не очень. – Если она нюхает кокаин, значит, довольно скоро совсем размякнет.

– Прекрасно, – заявила она. – Я его тоже не люблю. По-моему, он ужасно противный. Хотя, говорят, усиливает половое влечение, но я, если честно, никогда в этом не нуждалась. – Она сказала это так, будто обсуждала покупку пары галош. – Есть еще чай и кофе. Так что, – она развела руками, повернув ладони вверх, склонила голову на бок и улыбнулась, – выбирайте отраву по вкусу.

– Я предпочел бы воду.

Она надула губы, опустила руки и хлопнула ладонями по коленям.

– Фу, как скучно! Вода, и все? Точно?

– Точно. Благодарю.

– Ну вот, все настроение испортили, – сказала госпожа Форсайт. И тяжело вздохнула, подняв и опустив плечи в насмешливом смирении. – Ну ладно, – проговорила она, – если вы настаиваете. – Она взяла бутылку с водой и плеснула часть ее содержимого в стакан. – Наверное, мне тоже лучше выпить воды. – Она налила воды в другой стакан. – Мне ведь надо хорошо соображать, если я хочу жить после вашего допроса. – Она весело улыбнулась и протянула мне стакан.

– Это не допрос, госпожа Форсайт.

– Пожалуйста. Зовите меня Розой. Меня всегда звали Розой. – Это было ложью, вернее, не полной правдой. До замужества ее звали Полли. – Я не-на-ви-жу, когда меня называют госпожой Форсайт. – Она подняла стакан и протянула его мне. – Santé, – сказала она. Мы чокнулись.

Я отпил глоток.

Она спросила:

– Теперь скажите, все пинкертоны такие же симпатичные, как вы?

– Все до единого, – ответил я. – Это необходимое требование.

– О, просто замечательно! А кто-нибудь еще приедет?

Она была скорее игруньей, а не соблазнительницей, и в этой ее игривости не чувствовалось призыва. Наверное, простая привычка. Как и наркотики. Мне казалось, если бы я воспринял ее как соблазнительницу, она бы непременно мне подыграла. И опять же по привычке.

Я улыбнулся.

– Не думаю.

– Ах, черт! – Она снова весело улыбнулась и глотнула воды.

– Роза, – сказал я, – как вы знаете, ваша свекровь наняла нас, чтобы разобраться с делом о смерти вашего мужа.

– Бедняжка Клер, – вдруг печально проговорила Роза. – Как она?

– Нормально. Однако она уверена, ваш муж не мог покончить с собой.

– Ну, конечно. Клер всегда считала, что Дикки шутит. Я имею в виду – когда он заводил разговор о самоубийстве. Она думала, это его очередная уж-жасная выдумка, чтобы нагнать на нее страху. Она всегда смеялась и говорила: «Ричард, милый, пожалуйста, прекрати!» Роза посмотрела вниз, и ее блестящие темные волосы упали ей на лоб. – Бедняжка Клер, – повторила она. И подняла глаза. – Она такая милая, всегда мне нравилась, и так любила Дикки, хотя совсем его не знала.

– А он не шутил, – заметил я, – заводя разговор о самоубийстве.

– Какие тут шутки. Он по-настоящему, действительно в это верил.

– Роза, а когда вы познакомились со своим мужем?

– Сто лет назад. Мы вместе росли. Наши родители были ОЧЕНЬ близкими друзьями. – Она наклонилась вперед как заговорщица и сказала: – И все потому, что они были очень, ОЧЕНЬ богаты. – Она весело улыбнулась и откинулась на спинку дивана. – Знаете, богатые предпочитают держаться вместе. Дикки всегда так говорил. А еще он говорил, это неправильно, но неизбежно.

– Когда он впервые заговорил о самоубийстве?

– После войны. Дикки ведь был героем войны. Вы об этом знали?

Я кивнул.

– Он служил шофером на санитарной машине.

Она утвердительно кивнула.

– Верно. Сначала у французов, потом у американцев. Французы даже дали ему ОЧЕНЬ почетную награду. Медаль. Это случилось еще до того, как Соединенные Штаты вступили в войну. Он был при Вердене… Вы слышали о Вердене? О великой битве? Все знают.

– Я тоже.

– Он был там на санитарной машине, стоял около нее со своим другом, и в машину попал снаряд. Она взорвалась, разлетелась на куски! Его друга, беднягу Анри, разорвало пополам. Прямо пополам! Дикки страшно переживал. Конечно, для Анри все было еще ужаснее, а у Дикки не было ни царапины! Ни одной! Взрывной волной с него сорвало шляпу, и только. Вы можете себе такое представить?

Она глубоко вздохнула и, заморгав, огляделась, будто вспоминая, где находится. Потом медленно выдохнула, взглянула на меня и улыбнулась.

– Простите, я отлучусь на минутку? – Блеск исчез из ее глаз. Улыбка еще играла на губах, но она уже казалась вымученной.

– Разумеется.

Она поднялась легко, даже не опираясь на стол. Я тоже было встал, но она махнула рукой.

– Не беспокойтесь. Пожалуйста. Я сейчас вернусь.

Она ушла, высоко держа голову, маленькую и красивую. Несколько минут я сидел и разглядывал комнату, полную всяких изумительных вещиц, как будто только за этим и пришел.