Когда Роза вернулась, ее глаза снова сияли. В руке она держала маленькую фотографию.

– Вот, – проговорила она, медленно и нерешительно протягивая мне фотографию, будто отдавала мне свое сердце. – Это Дикки, – прибавила она и села. – Второй слева.

На фотографии были запечатлены четверо мужчин – трое из них стояли, прислонившись к приземистой санитарной машине. Ричард Форсайт стоял прямо, но, даже если бы он и не был единственным, кто стоял прямо, вы бы все равно обратили на него внимание в первую очередь. Остальные были какие-то сгорбленные, они едва держались на ногах от усталости, лица – изможденные. А Форсайт был высокий, статный и полный сил, даже испачканный кровью халат выглядел на нем как смокинг. Руки засунуты в карманы, в уголке улыбающегося рта – сигарета. Поза, конечно, выглядела несколько театрально, а сигарету он наверняка прикурил перед съемкой, но тем не менее все это впечатляло.

– Усач слева от Ричарда, – пояснила она, – тот самый бедняга Анри. Снимок был сделан в Сомме, еще до Вердена… О чем, бишь, я говорила?

Я положил фотографию на стол.

– Вы говорили, как сильно переживал Ричард, когда погиб Анри. Она положила руку на край стола, как на аналой, и чуть наклонилась вперед.

– Это было ужасно! Дикки рассказывал, больше всего его потрясло то, что такое случается совершенно непредсказуемо. Он был жив, даже ни царапинки, а бедный Анри погиб такой страшной смертью. И не просто ужасно – внезапно! В мгновение ока. Это было так страшно, рассказывал Дикки, то, что случилось, но вместе с тем это давало свободу. Снимало тяжесть с души, объяснял он. И еще Дикки сказал, что тогда-то он раз и навсегда решил прожить свою жизнь как поэму.

– Поэму?

Она откинулась назад и уронила руки на колени.

– Вот именно. В поэме есть темы, говорил он, они повторяются вместе с запечатленными в них образами – именно так ему и хотелось прожить жизнь. Как прекрасную поэму. А еще Дикки сказал, как только он достигает идеала, то разом со всем покончит. Если же с ним что-нибудь стучится раньше, чем он успеет со всем покончить, какое-нибудь несчастье, например упадет комета или что-то в этом роде, поэма останется незаконченной. Но даже у незаконченных поэм есть сила и красота, вспомните «Кубла Хана».[19] Но если ничего не случится и он успеет ее закончить, тогда она будет истинным шедевром.

– Его жизнь.

Она улыбнулась.

– Вот именно.

– Когда он впервые с вами заговорил об этом?

– Когда попросил моей руки. После войны. Я в то время еще была замужем за своим первым мужем, но Дикки знал, что он – мерзкая тварь. И все знали. Хотя на самом деле так случилось не по его вине: в семье Стефана уже были сумасшедшие – это у них в роду, но для меня жизнь с ним превратилась в кошмар, и Дикки вытащил меня из него. Спас! Он сделал мне предложение, и я согласилась. Даже если бы я не была замужем, я бы все равно согласилась. Мне нравится говорить «да». – Роза весело улыбнулась, но призыва в ее словах опять же не было. – Особенно Дикки. Он всегда так радовался!

Роза снова глубоко вздохнула.

– Я подала на развод, – сказала она, – мы с Дикки поженились и перебрались сюда, в Париж. Все было чудесно. Жизнь складывалась просто замечательно. Мы с ним великолепно проводили время. Вытворяли всякие вещи, самые невероятные, ездили в сказочные места – Марракеш, Берлин, Рим. На Греческие острова. Всюду! – Тут она хихикнула, как видно, что-то вспомнив. – Однажды мы ехали на машине по Франции – мы с Дикки и еще одна пара, Фицджеральды, Скотт и Зельда, и по дороге останавливались в каждом городке с названием в один слог, чтобы пропустить стаканчик. Во всех без исключения. Правда здорово? – Она снова хихикнула. – Было так весело. Мы всегда веселились.

– Тогда почему, – спросил я, – он вдруг покончил с собой?

Она поморщилась. Нет, не от боли. А от досады на мою тупость.

– Потому что поэма закончилась! Дикки сделал все, что хотел, притом великолепно, и был счастлив… он остался доволен своей жизнью. Тем, как она сложилась, какую форму приняла. Вот и решил покончить с ней разом, пока она была прекрасна и чиста.

– А как насчет Сабины фон Штубен? Ей тоже нравилась такая форма?

– Бедная Сабина, – проговорила Роза. – Она была по уши влюблена в него. Дикки ее заворожил. Она была готова на все, что бы он ни попросил.

– Даже на смерть?

Снова недовольная гримаса. Опять я ударил в грязь лицом.

– Ну, конечно! Дикки считал, союз самоубийц – замечательный финал. Двое людей, две разные души соединяются вместе в одно мгновение. И Сабина тоже так думала. Наверняка!

– Угу. А как они познакомились, Роза? Ваш муж и Сабина.

– На вечеринке. В доме графа де Сента, в Шартре. У Жана… Вы знакомы с графом?

– Нет, – улыбнулся я. – Я только сегодня приехал в Париж.

– Да, разумеется. Так вот, у Жана – кстати, он не мужчина, а МЕЧТА, и необыкновенно красив, просто очарователен, – у него есть распрекрасный дом в Шартре, в дивном месте, недалеко от собора. Мы с Дикки были в Шартре на Рождество, у нас там тоже маленький домик – недалеко, в деревне, ничего похожего на дом Жана, но очень милый. Короче, Жан устроил большую вечеринку и пригласил нас. Это было в январе. Там был, конечно, сам Жан и его сестра Эжени, фантастически роскошная дама, и еще тетушка с дядюшкой Дикки – Элис и Джордж. И префект полиции, Огюст Лагранд, с женой.

– Он что, друг графа? Префект?

– Не знаю точно, может, друг, а может, нет. Сомневаюсь, чтобы Жан дружил с ПОЛИЦЕЙСКИМ. Но они знакомы. Я упомянула его только потому, что видела, как он несколько раз разговаривал с Сабиной. Но ведь с ней все разговаривали. Она пользовалась успехом.

Роза нахмурилась.

– Знаете, лично мне она не очень нравилась. Надо признать, она была очень хорошенькая и в весьма недурном наряде. На ней был туалет от Жана Пату, но она все время толковала о политике. Я хочу сказать, мужчинам ведь не нравится, когда женщины беспрестанно говорят о ПОЛИТИКЕ, правда?

Я улыбнулся.

– Все зависит от мужчин. И от политики.

– Ну, – сказала она, – лично я не думаю, что им это нравится. И, насколько знаю, Дикки тоже не нравилось. Политика доводила его до слез. Вот почему я так удивилась, когда он с ней сошелся. В смысле завел интрижку. Я сказала: «Дикки, она же ничего, кроме политики, и знать не желает, неужели это тебя не отталкивает?» А он лишь улыбнулся и сказал: «Думаю, я сумею ее вылечить».

Она помолчала.

– И знаете, он оказался прав. Очень скоро она забыла политику, ее уже интересовал только Дикки.

– Значит, вы о них знали. О Сабине с Ричардом.

– Ну, конечно. У нас не было тайн друг от друга. У Дикки было много женщин, да и я тоже иногда встречалась с мужчинами. Мы занимались этим оба. В открытую, честно и на самом деле ЧИСТО.

– Угу. Она бывала здесь, в доме?

– Нет. Никогда. Мне она никогда не нравилась, и я просила Дикки ее не приглашать.

– Вот о чем я хочу вас спросить, Роза. Почему Сабина, а не вы? Ее лицо исказилось.

– Вы хотите сказать, почему это сделала с ним не я?

– Да.

Она взглянула на свой стакан с водой. Протянула к нему руку и коснулась краешка кончиками пальцев. Подвинула стакан поближе к себе. И, не сводя с него глаз, сказала:

– Он просил меня. Сделать это. Примерно за месяц до того… как его не стало.

Она подняла глаза. Они сияли, но уже не под действием наркотика. Из уголка одного глаза выкатилась слезинка и оставила на щеке мокрый темный след туши.

– Я не могла, – сказала она. – Храбрости не хватало, как у Дикки.

Она шмыгнула носом. И резко встала.

– Извините. Нет, сидите, пожалуйста. Я скоро вернусь.

Она ушла, и несколько минут я восхищался чудесной обстановкой вокруг.

Вернулась она с таким видом, будто не была несчастна ни одного дня в жизни. Стерла след от туши. Снова жизнерадостно улыбнулась и села на диван.

– Простите. Иногда я веду себя глупо и эгоистично и забываю, что Дикки был счастлив, когда сделал это. Ведь он сделал то, что и собирался.