Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Я не знаю ни единого человека, – сказал Буллит, – который, окажись он на месте моранов,не отступил бы хотя бы на шаг, который не пригнул бы голову хотя бы на дюйм. Когда лев бросается вот так прямо на тебя, то даже с крупнокалиберным ружьем в руках и то стараешься сделаться немного меньше ростом.

А вот мораны,напротив, устремлялись навстречу огромному хищнику, обрушивающемуся на них своей яростью и всей своей мощью. Их воинственные крики были столь пронзительны, что перекрывали даже львиный рев. Их круг становился таким тесным, что льву, стремящемуся выскочить на открытое пространство, нужно было искромсать, сломать, разорвать, уничтожить одно звено этого столь хрупкого кольца, состоящего из человеческих костей и мускулов. Моран,оказавшийся на смертельной траектории, тот, на чей щит обрушивались вся мощь, все неистовство первого удара, тут же валился с ног. Но ни клыки, ни когти были не в состоянии поколебать его мужества. Он цеплялся за хищника. А тем временем остальные воины набрасывались на зверя сверху, вонзали свои копья ему меж ребер, в пасть и с удвоенной силой рубили его тесаками. Один, два, три моранападали с разорванным горлом, со вспоротым животом, с перебитым позвоночником, со сломанной шеей, с искореженным плечом. Однако они не чувствовали боли. Их транс лишал их всякой чувствительности. Они опять бросались в бой. Они помогали другим. И всегда их оставалось достаточно, чтобы закончить эту исступленную, невероятную охоту, чтобы убить, чтобы разрубить зверя на куски. После чего оставшиеся в живых возвращались в маниатту,и их черные тела были испачканы их собственной кровью и кровью льва, а на острие их копий развевалась львиная грива.

– Вот отчего умер Ол Калу, – завершил свой рассказ Буллит. – Умер полвека спустя. Как старый солдат, которого на протяжении пятидесяти лет мучают старые раны.

Патриция спросила у отца:

– А случалось ли кому-нибудь из морановотправляться на охоту в одиночку?

– Никогда не слышал, – ответил Буллит. – Они, конечно, сумасшедшие, но им все-таки нужна хотя бы надежда на счастливый исход.

В этот момент перед нами открылся вид на большую саванну, где находилась маниатта.Вдалеке виднелся небольшой бугорок, на котором она располагалась.

По ровной дороге Буллит погнал машину быстрее. Вскоре мы уже подъезжали к холму, увенчанному неким подобием овального термитника, служившего пристанищем для клана масаев. Патриция сказала мне:

– Нам с вами лучше вылезти здесь и немного прогуляться. А то перед началом праздника обычно бывает много речей и много скуки. Намного интереснее приходить, когда все уже начинается по-настоящему.

Я взглядом посоветовался с Буллитом и Сибиллой.

– Она не так уж и не права, – с улыбкой сказала Сибилла.

– Она у нас старый завсегдатай такого рода зрелищ, – громко засмеявшись, сказал Буллит.

Я вышел из машины. Патриция, слезая с колен матери, горячо расцеловала ее. Глаза Сибиллы искали поверх волос дочери мои глаза. По их выражению я угадал, что Сибилла считает, что мне удалось убедить Патрицию изменить жизнь. Но у меня не осталось времени разубедить ее, хотя бы знаком. Патриция уже взяла меня за руку и тянула за собой.

Дождавшись, когда «лендровер» начнет подниматься по склону, ведущему к маниатте,Патриция сказала мне:

– Вам я могу сказать правду. Мне захотелось задержаться, чтобы устроить масаям сюрприз. Я уверена, что они ждут не дождутся, когда же я приеду. Ведь вы же понимаете, что Ориунга наверняка рассказал им про Кинга. Увидев машину без меня, они подумают, что я не приеду. А я вдруг тут как тут. Понимаете?

Патриция беззвучно рассмеялась и подмигнула мне. Потом она повела меня в обход холма к загону, обнесенному колючей изгородью, где находилось стадо.

– Вот тут мы и спрячемся. Полежим, пока пройдет какое-то время.

Я последовал примеру девочки. Однако я не обладал непроизвольной способностью Патриции, закрыв глаза, тут же останавливать ход своих мыслей и не обращать внимания на палящие лучи тропического солнца в зените, лежать на земле, которая сквозь сухую траву и одежду обжигала тело. Скорее всего именно из-за этого я первый почувствовал неприятный гниловато-сладковатый запах. Он доносился не от загона для коров, как я сначала было подумал, а от кустарника, находящегося в стороне от него и на некотором удалении. Я сказал об этом Патриции.

– Да, я чувствую, – лениво выговорила она. – Какое-нибудь мертвое животное.

Она опять закрыла глаза, но тут же открыла их и приподнялась на локте. Оттуда же, из тех же кустов, до нас донесся стон. Совсем тихий, совсем слабый, он походил на стон человека. Он прервался, потом зазвучал снова и снова стих. Патриция повернула голову в сторону вершины холма. Из маниаттыдоносился какой-то варварский гул, сопровождаемый хлопками ладоней.

– Они уже начали свой праздник и больше уже ни о чем не думают, – сказала Патриция. – Так что мы можем сходить к тем кустам, не опасаясь, что нас заметят.

По мере того, как мы приближались к кустам, запах становился все гуще, все отвратительнее своей сладковатостью.

– Падаль пахнет по-другому, – прошептала Патриция.

Смрад и в самом деле исходил не от дохлого животного, а от умирающего человека. И этим человеком оказался старый Ол Калу.

Он уже был не в состоянии кого-либо узнать. Гангрена, чудовищный аромат которой витал над бруссой, завершала свою работу. Но он был еще жив. Его иссохшие члены сотрясала крупная дрожь, сгоняя на мгновение рой мух с гниющей раны. Из горла через равные промежутки времени вырывался шипящий, с присвистом хрип.

– Как же это так? – воскликнул я. – Ведь все уверяют, что он умер.

– Ну конечно же умер, раз он не может больше жить, – сказала Патриция.

В ее голосе не было ни малейшего признака волнения, и ее большие глаза, смотревшие на Ол Калу, были совершенно спокойны.

– Но ведь соплеменники могли бы и поухаживать за ним, – сказал я, – или хотя бы оставить его у себя, пока он не умрет.

– Только не масаи, – возразила Патриция.

По ее лицу опять скользнуло то уже знакомое мне снисходительное выражение, которое появлялось на нем всегда, когда она была вынуждена объяснять мне самые вроде бы естественные, как ей казалось, самые очевидные вещи.

– Когда какой-нибудь мужчина или какая-нибудь женщина умирает в маниатте,то его дух остается там и начинает вредить всему клану, – сказала Патриция. – Тогда надо сразу сжигать маниаттуи уходить. И чтобы избежать всех этих неприятностей, они относят умирающего в кусты и там бросают. Как, например, этого вот старика.

В голосе девочки не было ни жалости, ни страха. Где и как Патриция сумела постичь смысл смерти?

– К тому же скоро не будет даже этого дурного запаха, – добавила она. – Скоро здесь уже будут грифы и шакалы.

На вершине холма раздавались неистовые крики.

– Пора! – воскликнула Патриция. – Пойдемте быстрее.

Она устремилась прочь. Но я удержал ее за руку.

– Подожди, – сказал я ей. – Мне кажется, что Ол Калу пытается что-то сказать.

Девочка внимательно прислушалась, потом пожала плечами.

– Он повторяет все время одно и то же, – сказала она. – Лев… Лев… Лев…

Она быстрым шагом направилась к маниатте.Я медленно шел за ней. Все мысли мои были о предсмертном наваждении Ол Калу. В его последнем бредовом видении воскресал тот хищник, которого старик убил в те времена, когда был еще мораном,но который теперь, пятьдесят лет спустя, убил его самого.

XIII

Я не успел подойти вовремя, чтобы лицезреть тот эффект, который рассчитывала произвести Патриция. Однако мне было дано в некотором роде оценить его на слух. Ибо в тот момент, когда я дошел до середины склона, гвалт, сотрясавший маниатту,вдруг прекратился. По этой внезапно воцарившейся тишине можно было судить о степени уважения масаев, которым масаи почтили появление девочки, повелевавшей львом. Впрочем, это безмолвное выражение чувств длилось очень недолго. Когда я подошел к лабиринту из усыпанных колючками ветвей, являвшемуся входом в маниатту,праздничный шум возобновился, даже стал сильнее. А когда я попал внутрь, праздник масаев оглушил меня своими звуками, ослепил красками, поразил своими варварскими движениями.

38
{"b":"160766","o":1}