– А вот когда дело дойдет до внутренней дезинфекции, то я буду не прочь составить вам компанию.

Едва мы успели пригубить наш первый стакан виски, как послышались яростные крики за ближайшими от моего жилища зарослями колючих деревьев. Буллит напряг слух.

– Вроде бы вакамба, – сказал он.

Десяток негров, одетых в хлопчатобумажное рванье, босоногих, но вооруженных копьями и тесаками, подошли к крыльцу. Их сопровождали несколько рейнджеров.

Буллит вышел к ним и стал на верхней ступеньке. Вакамба, размахивая оружием, встретили его оглушительными криками.

– Дикари в чистом виде, – сказал мне Буллит, улыбаясь. – Они даже не говорят на суахили. А я из местных диалектов только его и знаю. Придется звать Кихоро. Он из их племени.

Старый одноглазый следопыт возник перед хижиной словно по мановению волшебной палочки. В его речи было столько ярости, что кровь прилила к его мертвому глазу и закрыла его красной пеленой.

– В этом проклятом заповеднике нет ни минуты покоя, – проворчал Буллит. – Вот теперь они утверждают, что у них украли коров, и обвиняют в этом масаев. И Кихоро, естественно, за них. Я должен ехать туда немедленно. В противном случае они пойдут туда без меня. А тогда…

Буллит поднял руки, почти коснулся навеса веранды, опустил их, опорожнил стакан и спросил меня:

– Вы поедете с нами? Это ненадолго.

Мы вшестером сели в «лендровер». Старший из вакамба и два рейнджераустроились сзади. А я сел между Буллитом и Кихоро впереди. Ружья были только у рейнджеров.Буллит запретил Кихоро брать свое ружье.

– Он с таким сладострастием перестрелял бы всех масаев, – смеясь от всего сердца, сказал мне рыжий великан.

Буллит вел машину очень хорошо, очень быстро и ехал напрямик. Возможности его вездехода явно превосходили возможности моей машины. Мы доехали до маниаттыгораздо быстрее, чем я предполагал.

– Ну вот видите, я же говорил, что это не займет много времени, – сказал Буллит, спрыгивая на землю. – Само дело тоже отнимет у нас не больше времени. Следует отдать справедливость масаям: из всех негров они единственные обладают достаточной гордостью, чтобы никогда не врать, причем чего бы это им ни стоило.

А между тем африканское солнце уже поработало над странным жилищем, венчающем вершину этого небольшого холма. Стены его высохли. Равно как и крыша. И даже запах, словно отсосанный жарой, стал более или менее терпимым. Теперь маниаттапоходила на кольцевой туннель, разделенный перегородкой на совершенно одинаковые ячейки, каждая из которых имела одно-единственное отверстие непосредственно в наружной стенке.

В одной из них Буллит и нашел лежащим на земле старого Ол Калу. Одна из двадцати ран, оставленных полвека назад когтями льва, снова, в который уже раз, раскрылась из-за усилий, которые он предпринимал, меся коровий навоз и обмазывая им стены маниатты.Однако как только старый вождь клана масаев увидел хозяина Королевского заповедника, он тут же встал, прижимая к животу окровавленную тряпку. Сделал он это не из уважения к Буллиту, а из уважения к самому себе.

Сводчатый потолок находился на таком малом расстоянии от земли, что даже обитателю самого что ни на есть нормального роста приходилось пригибать голову. Ну а таким высоким мужчинам, как Ол Калу и Буллит, беседу, которую они вели на суахили, пришлось начать сложенными вдвое. Но, обменявшись несколькими словами, они не выдержали и вышли наружу.

Я остался внутри один, дабы проникнуться наготой этого жилища. Было бы просто невозможно найти другое такое жилище, столь же лишенное всего, в чем нуждается человек. В нем не было ничего. Не было даже самого примитивного очага, не было буквально ни единой вещи: ни какой-нибудь жалкой сумы, ни убогой циновки, ни элементарной утвари для приготовления пищи или для еды. Ничегошеньки.

Снаружи, посреди пятачка, ограниченного стенами маниатты,масаи окружили Буллита и Ол Калу и одобрительно внимали речам своего старого вождя, тяжело опиравшегося на копье.

– Он поедет с нами на пастбище, – сказал мне Буллит. – Ему известно, что проходя по территории вакамба, перед тем как попасть в заповедник, мораныдействительно увели несколько коров. Но сколько и каких, он не интересовался. Это касается только моранов.

Машина Буллита быстро доставила нас на пастбище, где убогий скот искал себе пропитание в сухой траве и колючем кустарнике.

Ориунга и его два приятеля, сидя на корточках в тени карликовой, но ветвистой акации, наблюдали за стадом. Их копья торчали в земле на расстоянии вытянутой руки.

Когда мы подошли, никто из них не встал. Ни одна из голов, украшенных красной каской из волос и глины, не шелохнулась, когда вакамба завопил, показывая на двух коров, которые паслись неподалеку.

Ол Калу задал Ориунге какой-то вопрос.

Моранбеспечно мотнул головой в знак отрицания.

– Бог ты мой! – закричал Буллит. – Наглый ублюдок. – От гнева все его массивное лицо сделалось красным. – Он утверждает, что не крал этих двух коров. Бог ты мой! Впервые встречаю масая, который врет.

Однако Ориунга лениво обронил со своих презрительных губ еще несколько слов. Ол Калу перевел их Буллиту, и Буллит невольно свистнул. И проворчал со своеобразным оттенком уважения в голосе:

– Наглый ублюдок! Неправда, видите ли, говорит, что они украли двухкоров, потому что на самом деле они украли трехкоров.

Последняя из похищенных у вакамба коров паслась за кустом, за которым ее не было видно. Ее присоединили к двум другим. После брани и угроз в адрес масаев, после насмешек и торжествующих возгласов Кихоро и его соплеменник погнали трех коров. Рейнджерышли за ними, чтобы в случае чего защищать их.

Ориунга продолжал сидеть на корточках, полузакрыв глаза, и на лице его было написано полнейшее безразличие.

Однако когда два вакамба с коровами и эскортом подошли к краю пастбища, моранвнезапно выпрямился, вырвал свое копье из земли и метнул его. Пружинистый бросок великолепного тела был столь быстрым, а все его движения – такими гармоничными, что металлический, заточенный с двух концов стержень, казалось, сам по себе выскочил из земли, прыгнул в руки Ориунги и сам же полетел, чтобы, свистя и вибрируя, вонзиться в шею коровы, которую гнал Кихоро. Она зашаталась и упала.

Приятели Ориунги тоже схватили свои копья. Но опоздали. Рейнджерыуже целились в них из своих ружей, а Ол Калу с перевязанным окровавленной тряпкой животом стал впереди молодых людей.

Вождь клана что-то сказал Буллиту и тот утвердительно кивнул головой.

– Ну все, можно ехать, – сказал Буллит мне. – Старик обещает, что если комиссар округа назначит компенсацию в пользу вакамба, то масаи без возражений заплатят. Он считает, что ради сохранения гордости моранаможно заплатить любую цену.

Ориунга, слегка улыбаясь, снова присел на корточки. Не знаю почему, но я подумал о Патриции, и не знаю почему, но я был рад, что она не видела его триумфа.

Однако в тот же день вечером она сопровождала своих родителей, которых я пригласил к себе на веранду для ритуальной дегустации напитков. И не преминула воспользоваться одним из мгновений, когда Сибилла и Буллит вышли на крыльцо полюбоваться последними отсветами солнца на снегах Килиманджаро. Она спросила меня своим таинственным, беззвучным голосом, но с блеском в глазах:

– А тот масай, который так ловко кинул копье, это тот самый моран,который смотрел на меня сегодня утром?

На следующий день Буллит выполнил наконец обещание, данное им во время нашей первой встречи: провезти меня по своим владениям.

– Вы увидите такие вещи, – сказал он тогда, – которые видели очень немногие.

Он проявил благородство и с лихвой выполнил свое обещание.

Надо признаться, что садясь утром в «лендровер», где уже сидели Патриция, Кихоро и два рейнджера,я не надеялся ни на какие новые открытия. Посмотрев заповедник в сопровождении маленькой девочки, знающей его дикие тайны, я решил, что обнаружить что-либо новое, способное вызвать у меня удивление, я уже не смогу. Я смотрел на себя, как на человека пресыщенного.