Первое страшилище грузно поднялось на ноги. Потом второе, потом третье. Они прижались друг к другу, но так, чтобы головы их смотрели в разные стороны. Они были сделаны из такой грубой материи и форма их была настолько примитивна, что они казались просто серыми потрескавшимися глыбами, кое-как обработанными в последние минуты творения.

Носороги вращали головами во всех направлениях. Взгляд их узких раскосых глаз, смотревших сквозь тяжелые складки кожи, больше не покидал нас.

Я услышал шепот Патриции:

– А вы не узнаете самого большого? Того, у которого на спине шрам. Это его я показывала вам на водопое.

Это было действительно так. Однако подумать что-либо еще по этому поводу я не успел. Теперь радиус нашего вращения вокруг этой апокалипсической группы стал совсем маленьким. Из огромных ноздрей вырывался какой-то неопределенный протяжный и зловещий звук. А расстояние между носорогами и нами продолжало сокращаться.

– Посмотрите-ка на нашего приятеля! – закричала Патриция. – Он здесь самый злой и самый храбрый. Сейчас бросится на нас.

Голос ее еще звучал, когда носорог устремился к нам.

Изумление не оставило в моем сознании места для других чувств. Я и представить себе не мог, чтобы такая огромная масса, причем на таких коротких и бесформенных лапах была способна на такой внезапный и такой стремительный бросок. Но Буллит был готов к нему. Он нажал на газ и повернул соответствующим образом руль. И все же зверь, выпущенный словно из катапульты, промахнулся так ненамного, пронесся так близко от нашей открытой машины, что я услышал его яростное пришептывание. Испугался ли я тогда? Разве можно понять? Все происходило в таком стремительном, рваном темпе. Вслед за первым носорогом на нас бросились и остальные. «Лендровер» метался между опущенными лбами чудовищ, кренился, откатывался назад, вертелся, подпрыгивал вверх. Малейший сбой в моторе, один неверный маневр, и острые рога проткнули бы нас насквозь, вспороли бы нам животы, растерзали бы нас на мелкие кусочки. Однако Буллит так уверенно вел свою игру! И рейнджерытак весело завывали. И Патриция так хорошо смеялась, смеялась тем чудесным хрустальным смехом, который в цирках взлетает над детскими рядами словно радостный трезвон колоколов…

Животные устали быстрее, чем машина. Один за другим носороги перестали нападать. Они сгруппировались, превратившись в единую глыбу; бока их мощно вздымались от частых вдохов и выдохов, колоссальные ноги дрожали, но рога по-прежнему целились в нас.

– До скорого, друзья мои! – крикнул Буллит.

Когда он отъезжал от поляны носорогов, его лицо выглядело помолодевшим и как бы поздоровевшим и голос его тоже звучал звонче и бодрее, чем обычно. Он вышел посвежевшим из этих опасностей, в которых испытывало потребность его бесстрашие и которые покорялись его ловкости. «Таковы, значит, запросы его натуры, – размышлял я. – Время не смогло укротить их». И хозяину Королевского заповедника приходится удовлетворять их, как это делал Булл Буллит. Единственная разница состоит в том, что теперь вместо ружья он пользуется «лендровером».

Я спросил своего спутника:

– А оружие вы никогда не берете с собой?

– Нет у меня больше оружия, – ответил Буллит.

Я вспомнил, что в доме этого профессионального охотника не было на стенах ни карабина, ни каких-либо трофеев.

– Мне это даже запрещено, – тихо добавил Буллит.

Он оторвал руку от руля и погладил воздушные волосы дочери. Тут Патриция вдруг как-то импульсивно, с какой-то горячностью протянула руку и погрузила пальцы в красную шевелюру отца (мне невольно вспомнилось, что именно таким же движением она хваталась за гриву Кинга), притянула к себе голову Буллита и потерлась своей щекой о его щеку. И на лицах отца и дочери появилось одинаковое выражение острого счастья.

Машина ехала медленно и как бы наугад. Вокруг нас снова множились антилопы, зебры, страусы и буйволы. Патриция несколько раз вылезала из машины и шла к животным. На расстоянии, отделявшем нас от девочки, ее нежно пастельный силуэт (в это утро на ней был голубой комбинезончик) казался почти нематериальным. Все принимали как нечто совершенно естественное то, что она скользит между дикими животными, не вызывая у них ни страха, ни беспокойства, ни даже удивления.

Дольше всего она задержалась в одной низине, где благодаря просачиванию подземных вод трава была особенно зеленой и особенно мягкой и где на ветвях некоторых деревьев вместо колючек росли нежные листья. Там паслось больше животных и выглядели они счастливее, чем в других местах. С возвышенности, на которой Буллит остановил машину, нам было видно каждое движение девочки и каждое движение животных. Только та непринужденность и та доверчивость, с какими они принимали Патрицию, могли сравниться с непринужденностью и доверчивостью Патриции, гуляющей среди них. Антилопы трогали ее плечо своими носами. Буйволы дружески обнюхивали ее. Одна зебра упорно гарцевала вокруг нее, призывая поиграть с ней. И со всеми с ними Патриция разговаривала.

– Она знает волшебные слова, – сказал мне вполголоса Буллит.

– На каком языке? – спросил я.

– На вакамба, на джаллуа, на кипсиги, на самбуру, на языке масаев, – сообщил Буллит. – Она научилась им у Кихоро и у рейнджеров,и еще у бродячих колдунов, которые заходят в негритянскую деревню.

– Вы в самом деле верите в это? – спросил я опять.

– Я все-таки белый и к тому же христианин, – ответил Буллит. – Но мне доводилось видеть такие вещи…

Он покачал головой и прошептал:

– Во всяком случае дочь в этом нисколько не сомневается. Точно так же она стала бы разговаривать со слонами, с носорогами.

Возможно, и отец и дочь были правы. Я в этой области не располагал никакими знаниями. Но, проведя утро с Буллитом и Патрицией, я обрел уверенность, что источник власти девочки над животными находился прежде всего во всемогущем наследственном инстинкте и в опыте ее отца, накопленном за двадцать лет скитаний по бруссе. Его рассказы о жизни и повадках диких животных заменяли ей и колыбельные песни, и волшебные сказки. Он передал ей знания, приобретенные во время бесконечных засад и бесконечных погонь, научил распознавать запахи лесов, саванны, логовищ. И с самого момента ее рождения он воплощал в глазах Патриции всех великих хищников и чудовищ Королевского заповедника и одновременно являлся властелином этих чудовищ.

Буллит зачарованным, счастливым взором следил за движениями своей дочери, такой маленькой и такой хрупкой, скользящей среди пасущихся в бруссе животных. Интересно, догадывался ли он, что ласковая власть Патриции над всеми зверями теперь стала для него единственным средством, единственной возможностью (поскольку он отказался убивать) повелевать, причудливым образом, по крови передавая свои полномочия, повелевать великим, свободным, изумительным народом, с которым он связал свою жизнь?

Невозможно было представить себе ничего похожего на то взаимопонимание и ту нежность, которые существовали между Патрицией и Буллитом. Их столь разные натуры вносили каждая свою необходимую лепту в их столь же естественный и исключительно ценный для них союз, как само дыхание.

Именно этому обстоятельству мы были обязаны встрече, которая произошла чуть позже. Когда исконная потребность хочет проявить себя, она не полагается на случай.

Нет, конечно же, то не была случайность.

Буллит хорошо знал – поскольку он сам мне об этом рассказал, – что Кинг за мили чуял его машину и бежал, чтобы встретить его. Знал Буллит, должно быть, и то – поскольку такова была у него профессия, – где в зависимости от времени года – в сезон ли дождей, в засушливый сезон или в межсезонье – находилось логово льва-исполина, выпущенного на волю в бруссу.

Я, кстати, обратил внимание в тот момент, когда перед нами открылся весьма протяженный участок саванны, что Буллит приподнимает голову, как бы высматривая что-то поверх ветрового стекла, и что его глаза под всклокоченными рыжими бровями, глаза охотника, привыкшие различать мельчайшие детали ландшафта, с особым вниманием задерживаются на далекой опушке высокого леса, который обрамлял покрытую сухой травой прерию. Потом он вдруг улыбнулся. А потом слегка коснулся локтем до руки Патриции. И тут я увидел, как в глубине саванны возникает, расширяется, устремляется к нам пятнышко, клубок, рыжий зверь.