Дня три я борюсь с депрессией. Днем я еще стараюсь держать себя в руках, но каждый вечер мне требуется пинта (или даже две) мороженого «Роки роад». Как-то ночью грусть совсем одолевает меня. Я никак не могу уснуть и в два часа ночи изучаю телепрограмму — вдруг показывают что-то интересное? «Печаль и жалость» — звучит неплохо.

Когда Джеймс все-таки дозванивается до меня, я стараюсь взять себя в руки и снова подойти к ситуации по-взрослому (как учила доктор Джой), то есть сохранять спокойствие. В течение двух дней мы ведем долгие переговоры о том, что я скажу Дилану, когда мы встретимся и где произойдет это великое событие. Кейт звонит почти каждый час — она снова вернулась к своей обычной роли моей лучшей подруги и консультанта по вопросам семейной жизни. Или, как в этом случае, жизни после развода. Она очень деликатна и стойко выносит мое нытье, но к концу недели я сама начинаю уставать от себя. Пора сменить тему. И когда Кейт упоминает о том, что собирается на аукцион «Сотбис» за подарком на день рождения Оуэна, я вызываюсь пойти вместе с ней и, если понадобится, помочь советом. Конечно, в том случае, если она не собирается покупать консервы с супом.

Я приехала немного раньше и, стоя на улице, наблюдаю, как в здание один за другим входят ценители искусства. К парадному входу уверенным шагом движутся мужчины, одетые в классические костюмы «Луи оф Бостон» в тонкую полоску и с дорогими портфелями от фирмы «Ти Антонии» в руках. Женщины, все до единой, в вещицах из летней коллекции трикотажа, представленной в «Сент-Джон», и дорогих, хотя и незамысловатых туфлях-лодочках. Они прочно стоят на ногах (в переносном смысле этого слова). Некоторые из проходящих дам, взглянув на меня, тут же опускают глаза на свои туфли от Феррагамо. Они или проверяют, все ли в порядке с обувью, или демонстрируют, что в своем сарафане, хлопковом с полиэстром, купленном за двадцать восемь долларов в «Эйч-энд-Эм», я здесь чужая. Хотя, признаюсь честно, мне этот наряд кажется восхитительным.

— У тебя отличное платье, — через минуту говорит Кейт, целуя меня в щеку и с восхищением трогая мою широкую юбку. — Счастливая! Ты хорошо смотришься в дешевой одежде. Я никогда не смогла бы носить такие вещи. Они не подходят мне по фигуре.

Вот это комплимент! Мои бедра как раз для синтетической одежды! Но неужели есть вещи, которые плохо сидят на Кейт? Скорее уж дешевые наряды не соответствуют ее имиджу. Пожалуй, это и к лучшему, потому что элегантный костюм от Джона Гальяно смотрится настолько хорошо, что, кажется, сшит специально для Кейт. Возможно, так оно и есть.

— Я изучала каталог. — Моя подруга не может сдержать эмоций. Мы входим в здание, где можно купить лучшие произведения искусства, и оказываемся в устрашающе огромном холле из стекла и мрамора. — И точно знаю, какая именно литография мне нужна. У Реда Грум за есть потрясающее, огромное изображение Нью-Йорка, и на нем, я уверена, виден один из домов, принадлежащих Оуэну. А Грумз к тому же его любимый художник. Это идеальный подарок!

— Отличная идея, — говорю я и размышляю, куда женатый человек может повесить подарок от любовницы. В ванную? В подвал? На заднюю стенку шкафа? Или, может быть, он передарит его другой своей подружке.

Мы поднимаемся по лестнице и регистрируемся.

— Возьми себе табличку, вдруг ты захочешь что-то купить, — предлагает Кейт. Я сделаю это не раньше чем Джордж Буш выступит с речью на заседании Американской федерации планирования семьи, но все же сообщаю свое имя и всю необходимую информацию надменной даме лет шестидесяти. Ее макияж почти незаметен, а вот голову венчает копна чрезмерно черных волос. Она вносит мои данные в свой «Макинтош», дважды шепотом переговаривается с кем-то по телефону, затем нажимает несколько клавиш.

— Мне подтвердили вашу кредитоспособность, — важно произносит она, ясно давая понять, что лично она никогда не санкционировала бы нахождение здесь человека с большой сумкой от «Ле спортсак», и с неохотой протягивает мне табличку.

— Мне тоже нужна табличка, — обращается к ней Кейт. — Мои данные уже должны быть в вашем компьютере.

Мисс Великая и Всемогущая вбивает имя Кейт и расплывается в подобострастной улыбке.

— Ах, доктор Стал, как мы рады вас видеть! — льстиво произносит она. — Это замечательно, что вы посетили нас снова. Я дам вам и вашей подруге лучшие места. — И, понизив голос, добавляет: — Может быть, после аукциона я могла бы задать вам пару вопросов о липосакции?

Закатываю глаза. С тех пор как имя Кейт стало известным, все готовы сделать ей одолжение в надежде получить взамен чудесное превращение. Судя по всему, эта женщина считает, что хорошее место на аукционе стоит куска жира, который Кейт может удалить во время операции.

Мы быстро направляемся в зал и, пройдя по длинному проходу, усаживаемся на свои места во втором ряду. Я осторожно пробую поднять и опустить табличку. Что, если я чихну, потянусь к носу и по ошибке подниму ее? И все закончится тем, что я куплю одну из битых разрисованных тарелок Джулиана Шнабела. А они мне никогда не нравились, потому что напоминают о том лете, когда я работала официанткой, а это было не лучшее время.

Мы усаживаемся, и Кейт принимается листать каталог, показывая мне несколько вполне доступных литографий. Уточнив номер лота интересующей ее работы Реда Грумза, она загибает уголки еще на нескольких страницах.

Аукционист, обаятельный пожилой мужчина в галстуке-бабочке, поднимается на подиум, и шум в зале постепенно стихает. Он приветствует аудиторию, и я сразу же расслабляюсь, услышав изысканные выражения и английский акцент. Возможно, дело в том, что он напоминает мне того парня, который раньше был ведущим программы «Театр мировой классики».

Торги начинаются, и ставки растут очень быстро.

— Еще тысяча долларов, и этот лот побьет ценовой рекорд, — подстегивает зрителей аукционист, пытаясь продать «Флаг» Джаспера Джонса. Почему-то его слова вдохновляют присутствующих на более активную борьбу. — Новый рекорд! — радостно объявляет он, в третий раз опуская молоток, и в зале раздаются аплодисменты.

Судя по всему, чем выше стоимость приобретения, тем счастливее чувствуют себя состоятельные люди. Они хвастают непомерными суммами, которые платят за обучение детей в частных школах, за квартиры в кондоминиуме в Ист-Сайде и огромные куски козьего сыра в магазине «Забар». А вот я, например, хлопаю в ладоши, увидев объявление о распродаже.

Аукцион продолжается, и за лоты разворачивается ожесточенная борьба. Оглядевшись по сторонам, я понимаю, что серьезные ставки делаются кивком, постукиванием указательным пальцем или осторожным движением руки с табличкой. Смотрю на мужчину в конце ряда, который трет лоб, и пытаюсь понять, участвует ли он в торгах или страдает от головной боли. Сама мисс Великая и Всемогущая (или мисс «Эйч-энд-Эм», как я теперь шутливо называю ее про себя) заходит в зал через боковую дверь, за ней следуют мужчина и женщина. Она очень суетится, усаживая вновь прибывших на забронированные места. Как только она отходит, я решаю хорошенько разглядеть эту достойную пару, которая вызвала столько внимания.

И тут я вижу их.

Вжавшись в кресло, я хватаю Кейт за руку. Я нервничаю — табличка с громким стуком падает на пол, и, наклонившись за ней, я стукаюсь головой о подлокотник и вскрикиваю.

— Ты в порядке? — шепотом спрашивает Кейт.

— Нет, — шиплю я, хватая сумку. — Нам нужно уйти.

Кейт удивляется:

— Следующий лот — литография Реда Грумза. Потом, если хочешь, мы уйдем.

Но я хочу сделать это прямо сейчас. И увести с собой Кейт. Я не могу допустить, чтобы она заметила мужчину и женщину, которые только что вошли в зал, держась за руки и мило болтая. Прекрасная пара, которую от нас сейчас отделяют четыре ряда. Оуэн и его красивая жена-блондинка.

На подиуме в этот момент появляется большая, яркая литография Реда Грумза, и Кейт выпрямляется в своем кресле. Крепко зажав в руке табличку, она легонько толкает меня локтем.