И все по одну сторону этой двери.

У нас было несколько краденых пистолетов, белый «кэдди» покойника и полное несварение мозгов.

Левой рукой я описал круг возле чеки одной из разрывных гранат. Эрик вытащил ее так, чтобы мне не пришлось опускать пистолет с транквилизатором, затем оптимистично сунул ее в карман моей рубашки, чтобы мы могли обезвредить эту гранату, когда…

Мы все посмотрели на Рассела.

Он стоял, выпрямившись во весь рост. В темных очках. Черный кожаный плащ наглухо застегнут. Руки вытянуты по швам. В правой руке он держал пистолет Кэри с глушителем: оружие напоминало самурайский меч в ножнах из черного дерева.

В груди у меня полыхнула гордость: день выдался слишком хороший, чтобы совершать самоубийство.

«Щелк». Рассел взвел курок.

Эрик вставил в замочную скважину свое приспособление, выточенное из полотна ножовки.

Кэри сунула отвертку в дверную щель и стала раскачивать ослабевший болт.

Пилочка Эрика заставила замок поддаться. Кэри подцепила и выдернула стальной болт. Эрик вытащил пилку — повернул дверную ручку. Толкнул.

Кэри отпрянула от двери и, высоко подняв пистолет, направила его в один из углов коридора.

Дверь распахнулась внутрь в тот самый момент, когда Эрик взял на прицел своего «вальтера» другой угол.

Рассел одним прыжком оказался в офисе, дуло его пистолета с глушителем рыскало по всей комнате, как третий глаз.

Зейн моментально оказался позади Рассела, прикрывая этот фланг справа.

Я, как первоочередной стрелок, занял позицию слева от Рассела, по-прежнему не выпуская из рук пистолета с успокоительными дротиками.

Время замерло.

Пока Рассел не шепнул:

— О черт!

— Что? — прошипела Кэри из коридора.

— Все внутрь! — приказал я.

Стукнувшись о дверной косяк, Эрик все же оказался в комнате раньше Кэри, чей пистолет так и крутился в воздухе, чтобы никто из нас не оказался на линии огня; то, что она увидела, заставило ее широко раскрыть глаза.

То, что увидели мы все.

Пустой офис. Голые белые стены. Голый пол, покрытый плиткой под слоновую кость. Голый потолок, не считая стандартного крепежа для ламп дневного света. Пустой стенной шкаф с распахнутыми дверцами.

— Закройте дверь, — сказал я.

Зейн прикрыл дверь, и язычок замка щелкнул, эхом отозвавшись в пустой комнате.

Никаких пленных. Никаких допросов. Никаких улик. Никаких следов.

— Но ведь правильное же место! — протянул Рассел.

Дуло его пистолета тыкалось кругом, словно ища вдруг сделавшуюся невидимой реальность.

— Верняк.

Как всегда предусмотрительный Эрик вставил чеку обратно в мою гранату.

В моей левой руке зазвонил телефон.

— На прежней позиции.

Таким образом Хейли давала нам знать, что она на своем месте, все в порядке, опасности нет.

Зейн пошарил лучом фонарика по голым стенам кладовки. Дернул вторую створку и заморгал от ослепительного блеска сияющей сантехнической арматуры.

Кэри провела пальцем по подоконнику.

— Ни пылинки.

— Чувствуете запах? — спросил я, и все принюхались. — Сосновый освежитель. Посмотрите на стены: вымыты добела. Спорю, что здесь не осталось ни одного отпечатка, ни одного следа ДНК.

— Я хочу кого-нибудь пристрелить! — Рассел волчком вертелся между белыми стенами.

— Ничего не выйдет, — заметил я. — Здесь — это уже не там.

— Хм, — сказал Зейн; солнечный свет падал на нас, струясь сквозь жалюзи на окнах комнаты, словно бы сдаваемой внаем. — Неужели кому-нибудь придет в голову, что, кроме нас, здесь сейчас никого нет?

— Черт! — сказал Рассел, целясь в закрытую дверь запасного выхода.

— Ш-ш-ш, — сказал я. — Ш-ш-ш.

И закрыл глаза. Услышал пустоту этой пустой комнаты. Никакого радио за массивной дверью. Никаких оживленных звуков улицы за голыми стенами. Никаких звонков или смеха детей, разбегающихся по классам ближайшей школы. Не почувствовал пылинок, танцующих в потоках льющегося сквозь жалюзи солнечного света.

Мои глаза открылись.

Различили нанесенные волшебным фломастером красные буквы на плитках цвета слоновой кости.

Четыре буквы. Одно слово. БЕГИ.

— Страшная мысль, — сказал Рассел той же ночью, когда мы пробирались через лес.

— Больше мне ничего в голову не приходит, — отозвался я, скользя по сырым опавшим листьям.

— Этого-то я и боюсь, — продолжил Рассел. — Крутой Парень, да еще в такие времена… у него обязательно должны быть технические средства обеспечения безопасности, телохранители, противонаблюдательное прикрытие, автономное отопление.

— Может, он уже здесь больше не живет, — предположила Хейли. — Может, его просто нет дома.

— А Виктора, — сказал Зейн, — пусть даже он и здесь, ты едва знаешь.

Эрик промолчал, и мы, с трудом прокладывая себе дорогу, продолжали идти через темный лес.

— Одному из нас следовало остаться с машиной, — сказала Кэри.

— Нет, — ответил я, — у нас слишком много багажа.

Мы все шли и шли в окутавшей деревья тьме.

Вашингтон, округ Колумбия, изобилует лесами. Самый большой из них, в форме полумесяца, тянется через город. По нему проходит главная транспортная артерия Рок-Крик-паркуэй, по которой обладатели льготных проездных билетов могут промчаться из шикарных предместий к денежным за́мкам из стекла и стали на К-стрит, каменным правительственным учреждениям, вытянувшимся вдоль Пенсильвания-авеню до самого белоснежного купола Капитолия. Хотя полоса леса, отделяющая Рок-Крик-паркуэй от частных владений и многоквартирных домов, порой едва достигает пяти кварталов в ширину, парк извилисто тянется на многие мили и служит излюбленным местом для бегунов трусцой, любителей прогулок верхом, отважных любовников, мотоциклистов, оленей, койотов и множества убийц.

Лес, через который мы шли, вряд ли заслуживал такого наименования, назовите его лесной прогалиной, узкой лесистой долиной или полосой дикорастущих деревьев вдоль провала, сохраненного, поскольку его эстетическая ценность превосходила позонную налоговую стоимость. По сути дела, этот лес не относится к Вашингтону, а скорее пересекает границу Мэриленда в роскошном предместье Бетесда и даже не само это предместье, а квартал эпохи корейской войны, обнесенный невысокой каменной стеной. Название района взято прямо из английского романа времен королевы Виктории, и неохраняемые ворота, числом четыре, ведут к блокам больших домов, расставленных в шахматном порядке.

Наш белый «кэдди» проехал через главные каменные ворота в 8.35 вечера. Я устроился на пассажирском сиденье, давая указания сидевшему за рулем Зейну; мы ехали мимо ярко освещенных жилищ, где не одна супружеская чета, только-только вернувшись домой из больших офисов, усаживалась за разогретый готовый ужин в до зеркального блеска начищенной столовой в ожидании, пока Сара и Бен, неуклюже спотыкаясь и хихикая, спустятся вниз в своих аккуратных, пахнущих младенческим теплом пижамках, чтобы, крепко прижавшись, повиснуть на шее и расцеловать столь редко видимых родителей: «Спокойной ночи!» — «Спокойной ночи!», прежде чем снова побежать наверх вслед за обтрепанным мамулиным или папулиным портфелем, полным Важной Работы, которая, безусловно, поможет Навести Мир Во Всем Мире.

— Был бы адрес… — вздохнул Зейн.

— Ерунда, — сказал я. — То, что мы забрались сюда, вроде нашего последнего полевого испытания. Это место малонаселенное, необжитое. Вполне вероятно, он ютится здесь в какой-нибудь лачуге. Вроде дворницкой, это недорого.

— Здесь «недорого», считай, миллион долларов, — проворчала Хейли. — Как он оплачивает это по чекам, полученным от Дядюшки?

— Арендует ее несколько лет, — сказал я, вспоминая свой праздничный выпускной вечер с красным вином и сыром, на котором присутствовали разной величины шишки из Управления. — Когда его хозяин выставил все на продажу, он взял ссуду, купил, а потом поставил экономическую структуру с ног на голову, так что теперь сдает внаем большой дом и с этих средств живет в лачуге. В здешних краях этот лес единственный, — продолжал я, когда мы проезжали мимо стены тенистых деревьев по левую руку от нас. — Он должен быть там.