— Погодите! — завопил я. — Мы кого-то забыли… забыли из-за всех этих цветов!

Все удивленно посмотрели на меня.

— Малькольм, — произнес я. — Даже не принимая в расчет все остальное, то, что он помог нам бежать, дает ему право на карточку.

Мы выделили Малькольму серую карточку и написали на ней его кодовое имя: Кондор.

Зейн с Эриком прилепили скотчем более двухсот разноцветных индексных карточек на стене цвета слоновой кости. Гулявшие по номеру сквозняки заставляли жалюзи дрожать, и волны солнечного света колыхались на нашей многоцветной, как радуга, шахматной доске.

— Ух ты! — восхитилась Хейли.

— Ну и картинка, мать твою! — сказал Рассел.

— Тут все мы, — согласился Зейн, — как есть!

— Нет, — возразил я, — это только наше начало. Теперь нам предстоит самое трудное.

— Где точки пересечения? — спросил Зейн.

— Мы все пересекаемся в Замке, — ответил Рассел, — и в ЦРУ, хотя Хейли, Эрик, и я работали над организацией операций, у Зейна было свое особое задание в армии, а Виктор заработал себе место двумя попытками самоубийства и в Центре по борьбе с терроризмом.

— Доктор Ф. работал на Управление, — сказал я, — и кроме того, совсем недавно получил повышение в Совет национальной безопасности. Помните историю о том, как он заблудился в Белом доме?

— Основные точки пересечения, — подвела черту Хейли, — это доктор Ф., сестра Смерть и Кайл Руссо.

— Пользуйся ее настоящим именем, или мы забудем его, — попросил Зейн. — Портер, Нэн Портер.

— За пределами Мэна, — сказал я, — линии пересекаются в Вашингтоне.

— Значит, мы движемся в правильном направлении, — кивнул Рассел.

— Разбираться в географии еще не значит знать, где ты находишься, — возразил я.

— В данный момент, — произнес Рассел, — мы сидим под самой крышей вонючего нью-йоркского отеля, а ищейки так и рыщут по следу.

— Но почему? — спросила Хейли.

— Потому что мы сбежавшие психи, — ответил я.

— То, что мы сбежали, — это действительно причина, объясняющая, почему хорошие парни преследует нас, — сказала Хейли. — Но почему за нами гонятся и плохие? По той же причине, по которой они убили доктора Ф.?

— В убийстве ведь главное не только кто и как, — согласился Зейн. Он кивнул на стену, заклеенную разноцветными карточками. — Вопроса «зачем?» не возникает.

— Дело в нас, — сказал Рассел.

— Мысля практически, — продолжал Зейн, — дело в том…

— Практически? — прервал я его. — Ты уверен, что мы можем мыслить практически?

— Без разницы, было ли убийство доктора Ф. делом внешних или внутренних сил, — продолжал Зейн. — А поскольку сестра Смерть служила марионеткой, то это командная работа, а не сольный номер.

— Выходит, что это либо заваруха внутри ЦРУ, — сказал Рассел, — либо внешний заговор против ЦРУ.

— Есть другие варианты? — спросил я.

— Считайте меня психом… — ответил Зейн.

— Псих и есть! — выпалил Эрик.

— …но лично мне кажется, что это либо одно, либо другое, — закончил Зейн.

— Мне тоже, — сказал я, — но у меня такое чувство, что там наверху что-то творится.

— С вами голова пойдет кругом, — пожаловалась Хейли.

— Уже ничего не болит, — сказал Эрик.

— Запишите это, — распорядился Рассел. — Кто-нибудь почувствовал себя лучше с тех пор, как мы наглотались этой дряни?

— Нет, — ответил я, — но мне перестало становиться хуже.

Мы уставились на стену. Ни ответов, ни вопросов, которые могли бы помочь, там так и не появилось. Зейн с Эриком отклеили наши индексные карточки на случай, если кто-нибудь зайдет в номер в наше отсутствие. Мы оставались в гостинице, ожидая, пока солнце опустится достаточно низко и вечерняя толпа не заполнит улицы.

На моих часах было 4 часа 37 минут, когда я сказал им: «Пора».

Мы стояли в ослепительно ярком центре покрытого грязью и копотью туннеля, некогда выкрашенного краской цвета слоновой кости. И сзади и спереди туннель терялся во тьме. Затхлый воздух, пойманный в ловушку здесь, внизу, вместе с нами, пропах металлом и цементом. Мы были как каменные бабы в подземной реке, по которой плавно проносились тысячи странствующих незнакомцев. Мы затаились, и поэтому единственная наша задача была — остаться незамеченными. Пока никто не разгадал в нас беглых самозванцев в мире душевно здоровых людей, нам ничего не грозило.

Со стуком, грохотом, гулом комета проносилась мимо нас, исчезая в черной дыре туннеля. Тормоза металлически взвизгивали и скрежетали, когда поезд подъезжал к следующей станции. Дверцы вагона разъехались, и оголтелая пятичасовая толпа втянула нас за собой.

Хейли и Эрику удалось сесть. Рассела, Зейна и меня раскидало в разные стороны в судорожных попытках уцепиться за место.

Ньюйоркцы толпились повсюду. Тут были и строительные рабочие. И компьютерщики. И продавщицы с разлохматившимися кудряшками и полустертым, подплывшим гримом. Две монашки. Бизнесмены, наконец-то позволившие себе распустить тугие узлы галстуков. Бруклинская красотка на заебись каких высоких каблуках и с отъебись какой презрительной улыбкой. Кто-то наступил мне на ногу. «Lo siento», [4]— сказала какая-то пуэрториканка. Бледный панк в свитере с капюшоном упражнялся в «бандитском» взгляде, в наушниках у него вибрировал рэп. В хвосте вагона неуклюже сгорбился коп, но взгляд его блуждал по толпе, и он даже не прислушивался к тому, что пищит микрофон у него на плече.

Наконец двери захлопнулись. Поезд, понемногу набирая ход, тронулся с места.

— Следи за Зейном! — шепнул мне Рассел.

Этот солдат, прошедший через весь ад джунглей, теперь так вцепился в поручни, что костяшки у него побелели. Коротко обстриженные белоснежные волосы прилипли к лоснящемуся лбу. Контрабандные лекарства либо не действовали, либо оказали противоположный эффект. Так или иначе…

— Держись! Замри! — шепнул я ему. — Оставайся незаметным.

— Жарко! Виктор! Жарко, как в аду!

— Нет, мы всего лишь едем в метро.

На остановке все повалились друг на друга, потом нас швырнуло в другую сторону. Восемь миллионов человек втиснулось в вагон. Не вышел никто. Двери с грохотом захлопнулись. Нас резко встряхнуло. Казалось, поезд мчится на жаре наших тел, как на воздушной подушке.

Последний раз Зейн попал в такую жару, когда бойлер в Замке не отключился. Он мигом перенесся в джунгли и успел перевернуть все вверх дном в комнате отдыха, пока смотритель не отобрал у него игрушечное ружье.

— Все в порядке, — продолжал уверять я его. Глаза Зейна полыхнули, как два костра. — Мы рядом, — пришлось соврать мне.

— Рядом, но здесь, все равно здесь. Я не вытерплю.

— Ну, Зейн, — шепнул я. — Пистолет у тебя?

Подземка со свистом неслась вперед, глаза Зейна вылезали из орбит, рот свела судорожная зевота.

— Верняк.

— Вот и хорошо, — соврал я. — Хорошо. Спрячь его подальше, чтобы никто не увидел. Только смотри, не потеряй.

Поезд с лязгом подкатил к станции. Заскрипели тормоза. Остановка. Вышло больше народу, чем вошло. Через открытые двери ворвался прохладный воздух. Но только на минуту. Двери щелкнули, захлопнулись, и мы снова оказались в духовке мчащегося, как ракета, сквозь туннель поезда.

— Виктор, — шепнул Зейн так, что его вполне могли услышать.

— Все в норме.

— Не хочу, чтобы он был у меня. Руки не держат. Я не смогу. Сделай же, сделай же, сделай же что-нибудь.

Невинные люди, знакомые и незнакомые, случайно очутившиеся в нашем вагоне. И коп.

Снова лязгнули сцепления. Поезд взвыл. Нас стало бросать из стороны в сторону, пока он снова со свистом прорезал темноту. Удушающая жара… Она набухала, давила.

Уверенный, как поток прохлады, человеческий голос прорезал обжигающий воздух:

— Трум-ту-ту-ту-рум! Трум-ту-ту-ту-ту-рум…

Рассел, герой рок-н-ролла Рассел, удерживаясь за верхний поручень, нагнулся к Зейну, вцепившемуся в свою вселенную. Рассел гудел, бубнил, прищелкивал языком на манер барабана: