Теперь рискнули выбираться через туннель.

Мы с грохотом мчали по этой длинной и ярко освещенной трубе, отраженные и преломленные, как свет, пойманный импровизированным телескопом Эрика. Если бы кому-нибудь из наших преследователей пришло в голову устроить нам засаду в этом туннеле, то мы все попали бы на передовицы газет, а такого рода инцидент с массовым столкновением был бы невозможен уже хотя бы по соображениям секретности проводимой операции. Мы платили пошлину, зная, что камеры ведут нас на юг, как того и ожидали наши преследователи.

Но как только через полминуты мы выехали из туннеля, я резко свернул на плавную линию выездной рампы.

— Зря ты это. К добру не приведет, — сказал Зейн.

— А вот посмотрим, чья правда, — отозвался я, укрываясь в разреженном потоке воздуха за ревущим впереди грузовиком.

Единственное, что теперь было видно нам сквозь лобовое стекло, — это концы ящиков, которыми он был нагружен. Если повезет, то все камеры — какого бы они ни были слежения — не обнаружили бы ничего, кроме фар несущегося впереди грузовика.

Десять минут спустя Хейли доложила, что настырные желтые фары, светившие нам вслед, исчезли. Я отстал от грузовика, предоставив его водителю нестись по полуночному шоссе без нас.

И снова дорога. Темный, пустынный хайвей. Повсюду царила ночь. Поскрипывали на поворотах покрышки. От сидений пахло чем-то незнакомым, детским соком, нашим потом.

— Что с нами происходит? — прошептал Рассел.

— Все на свете, — само собой вырвалось у меня.

— Нет, дружище, — ответил Рассел. — Я серьезно. Зейн… Его ничем не пробьешь, невозмутимый как черт. Я… Я сделал это. Я этого добился. Все те годы в больнице… Я чувствую…

— Пустоту, — сказал Зейн. — Свет.

— Да-а, — протянул Рассел, — думаешь, наши контрабандные пилюли действуют?

— Доктор Ф. говорил, что любой врач — это всего лишь инструмент. Что мы должны делать всю работу сами.

— Или пусть ее проделывают с нами, — сказала Хейли.

— Вот именно.

Знаки, которые наше сознание не успело зарегистрировать, промелькнули за лобовым стеклом.

— Ты думаешь, мы все еще психи? — уточнил Рассел.

— Да, — кивнул я. — Некоторые вещи не меняются.

— А я-то думала, ты считаешь, перемена — единственное настоящее в жизни, — хмыкнула Хейли.

— Какие глупости! — сказал я. — Если я прав, то я на неверном пути.

— Но куда мы едем? — спросил Рассел.

— В Вашингтон, округ Колумбия, — ответил Эрик.

— Короче, — попросил я.

— К Кайлу Руссо, — вступила Хейли. — К голосу по телефону. К черным буквам на белой карточке.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался Рассел. — Вы с Эриком?

Хейли вздохнула:

— Чувства скоро перестанут меня волновать.

— Значит, ты такая же и осталась, — сказал Зейн. — И Эрик… Такие же, как вы были у Жюля… Вы такие же, как были. Но Виктор понемногу становится забавным.

— Я всегда был забавным!

— Не-а, — покачал головой Рассел. — Тебе просто казалось. За тобой слишком долго охотились, ты слишком много воевал, но теперь… Даешь слабину, дружище.

— Посмотрим.

Я обеими руками впился в руль автомобиля. Так мы промчались шестьдесят миль за час по ночному шоссе.

— Вот это да! — заорал Рассел.

Зейн рванулся вперед с заднего сиденья.

Но я отшвырнул его и снова намертво впился в баранку.

— Ну что, забавно? — спросил я. — Ха-ха! А может, недостаточно забавно?

Зейн, видный мне в зеркале заднего вида, нахмурился.

Тогда я спросил:

— Эрик?

Приказу надо повиноваться, даже если он отдан младшим по чину.

— Вик держит рулевое колесо коленками, — сообщил Эрик с пассажирского сиденья за мной.

— Хорошо, что напомнили. — Хейли стала рыться в своих вещах. Включила фонарик. Страницы толстой книги, которую дал ей Жюль, переворачивались шурша. — Я так и думала. Рассел, знаешь, что это были за белые пилюли?

— Да, я одну принял.

— Это противозачаточное.

— Что?!

— Теперь можешь не волноваться, когда кто-нибудь скажет «хрен тебе в задницу», — прокомментировал я.

— Вы только поглядите! — заорал Зейн. — Вик становится все забавнее.

— А я чувствую, что меня поимели, пусть и фигурально!

— Что ж, — ответил я Расселу.

— Если тебя оттрахали, — сказал Зейн, — то лучше подумай о той девчонке в школе рядом со «Старбаксом», которая за несколько долларов бросила свои таблетки в наш стаканчик.

— Любители, дилетанты, — вздохнул я.

— А как насчет нас? — спросил Рассел. — Мы были профессионалами, но теперь…

— Мы занимаем прежнее положение, — сказал Зейн. — Доктор Ф. настаивал, что, от какой бы травмы мы ни свихнулись, мы все равно оказались в такой же заднице из-за генной инженерии или какой-то еще предрасположенности.

— Значит, надо сначала сойти с ума, чтобы стать психом? — спросил я. — Какая-то чепуха получается.

Покрышки нашего автомобиля ровно шелестели по дороге, ночь явно оставалась позади.

Рассел передал Эрику один из своих дисков. Наш инженер поставил его в проигрыватель угнанной машины, и вот уже Брюс Спрингстин из альбома «Небраска» разъезжал на угнанной машине и просил полицейских не останавливать его.

«Каждый стремится бежать? — подумал я. — Так почему же мы все такие одинокие?»

Лицо Эрика высвечивали огни нашей приборной доски.

— Эй! — сказал я ему. — Там, в городе, у Жюля. Ты выглядел ужасно.

Его так бросило в краску, что мне показалось — на доске вспыхнул еще один прибор.

— Выступил-таки со своим телескопом.

— Леонардо да Винчи, — ответил Эрик.

— Что?

— Это уже придумали до меня. Вроде он.

— О, от этого в жизни много зависит, и, прости, я думаю, что выступить с такой штукой под дулом пистолета — заслуга ничуть не меньшая!

Я почувствовал, как он ухмыльнулся.

И вот я веду угнанную машину, везу команду психов, церберы идут по нашему следу, а справа от меня сидит Леонардо да Винчи.

— Некоторым парням везет, да и только, — улыбнулся я.

«Ой-ой-ой!» — подумал Эрик, вспомнив тот далекий и давно прошедший день, когда все в его жизни пошло наперекосяк; его швырнули в кресло, и стальные браслеты с электронным замком намертво сковали его руки. Худо дело, когда полицейские гориллы, появившиеся из песчаного смерча на стройплощадке, оттащили его в сторону от остальных иностранцев, которыми был забит грузовик. Худо дело, когда они напялили ему на голову черный мешок. Зашвырнули в машину. Потом везли куда-то несколько часов. Худо дело, когда они выволокли его и, не снимая черного мешка, потащили в какое-то укрепленное место, провонявшее оружейной смазкой и цементом, ржавчиной и мочой. Худо дело, когда, пошатываясь в своем черном мешке, он слышал крики, пронзительные вопли. Пистолетный выстрел. Худо дело, когда его просто-напросто спихнули с лестницы. Но совсем худо стало, когда они плюхнули его в металлическое кресло, намертво приковав к нему высокотехнологичными наручниками. Это, это было хуже всего.

— Вы в «Белом льве», — произнес мужской голос. По-английски. С иракским акцентом.

Черный мешок сорвали с головы Эрика. Режущий свет заставил зажмуриться.

«Очки? — подумал Эрик. — Остались у них мои очки или нет?»

Он видел вокруг неясные, размытые пятна. Тюремная камера. Без окон. Зажимы приковывали его к металлическому креслу, стоявшему перед деревянным столом с изогнутой, как змея, лампой. За столом примостилось еще одно расплывчатое пятно, похожее на мужчину в защитного цвета униформе.

— Я хочу видеть представителя германского консульства! — выкрикнул Эрик на своем английском с берлинским акцентом.

Что-то зажужжало.

«Боже, о господи боже!»

Эрик вздрогнул при мысли о том, что это всего лишь первая вибрация, первый удар электрическим разрядом, применявшимся при шоковой терапии.

— Сегодня семнадцатое августа тысяча девятьсот девяностого года, — сказал сидевший за столом мужчина. — Вчера наш славный Саддам оказал покровительство рабочим, приглашенным из Кувейта, Великобритании, Франции и Германии. Он позаботился о вашем задержании в целях взаимной безопасности перед лицом свихнувшихся поджигателей войны — американцев. Вас доставили сюда. В Басру. В «Белый лев». Ко мне.