Например, Билли был консерватором. Ральф перешел в радикалы и на всеобщих выборах победил в своем графстве.

Это, вы должны понимать, происходило во времена, когда низшие классы еще не начали заниматься политикой. Для кандидатов с обеих сторон считалось нормой быть состоятельными и, при определенных обстоятельствах, тратить значительные средства, гораздо большие, чем Ральф мог себе позволить. Но в те дни члены парламента имели много возможностей для улучшения своего положения, так что мы все считали, что это мудрый шаг со стороны Ральфа — первая по-настоящему разумная вещь, которую он сделал. То, что последовало, поразило всех.

Билли, конечно, отказался финансово поддержать его кампанию — этого и следовало ожидать, — но когда выборы закончились и все были довольны результатами, он сделал то, что я всегда считала очень дурным поступком:обвинил Ральфа во взяточничестве. Речь шла о трех фунтах, которые Ральф дал садовнику, которого Билли уволил за пьянство. Рискну предположить, что такие вещи сейчас уже не практикуют, но во время, о котором я рассказываю, это было повсеместно распространено. Никто не одобрял Билли, но он настоял на обвинении и бедный Ральф был лишен парламентского мандата.

Именно после этого, мне кажется, бедный Ральф и повредился немного умом. Это очень печально, мисс Майерс, когда человек средних лет становится одержим обидой. Вы помните, как тяжело было наблюдать за викарием, решившим, что майор Этеридж преследует его. Он как-то сказал мне, что майор Этеридж залил воду в бензиновый бак его мотоцикла и платит по шесть шиллингов мальчикам из церковного хора, чтобы те пели фальшиво, — именно так и происходило с бедным Ральфом. Он вбил себе в голову, что Билли намеренно уничтожает его. Он снял коттедж в деревне и стал действовать Билли на нервы — приходил на каждый деревенский праздник и смотрел на него, не отрывая взгляда. Бедный Билли всегда терялся, когда ему приходилось произносить речь. Ральф взял за правило иронично подсмеиваться над ним, но никогда не делал это так громко, чтобы его выставили вон. Кроме того, он начал напиваться в общественных местах. Дважды его находили спящим на террасе. И конечно, никто в округе не пытался оскорбить его, поскольку в любой момент он мог стать лордом Корнфиллипом.

Это, должно быть, были очень тяжелые времена для Билли. Они с Этти совсем не ладили между собой, бедняжки, и она много времени проводила в саду своих размышлений, опубликовала маленькую глупую книжку сонетов, главным образом о Венеции и Флоренции, хотя она никогда не могла убедить Билли отвезти ее за границу. Он считал, что иностранная кухня вредна для него.

Билли запретил ей говорить с Ральфом, что было весьма нелепо, поскольку они часто встречались в деревне и были большими друзьями в молодости. Ральф часто презрительно отзывался о мужских качествах своего кузена и говорил, что уже давно пора кому-то избавить Этти от мужа. Но это была всего лишь шутка Ральфа, потому что Этти за эти годы ужасно похудела и стала одеваться в самойартистической манере, а Ральф всегдалюбил женщин шикарных и пухленьких — типа бедняжки Виолы Чазм. Каковы бы ни были ее ошибки, — сказала леди Амелия, — Виола всегда выглядела шикарной пухлюшкой.

Кризис разразился во время Шестидесятилетия царствования. [39]Был костер и много глупого шутовства, и Ральф ужасно напился. Он начал угрожать Билли самым глупейшим образом, и тот заставил его явиться в мировой суд. Суд предписал соблюдать общественный порядок и не поселяться к Корнфиллипу ближе чем на десять миль. «Хорошо, — сказал Ральф перед всем составом суда, — я уеду, но уеду не один». И вы не поверите, мисс Майерс, но они с Этти уехали в Венецию в тот же день.

Бедная Этти, она всегда хотела съездить в Венецию, которой посвятила так много стихотворений, но все мы были поражены ее поступком. Очевидно, какое-то время она встречалась с Ральфом в саду своих размышлений.

Я не думаю, что Ральф когда-либо интересовался ею, поскольку, как я уже говорила, она была совсем не в его вкусе, но это казалось ему хорошей местью Билли.

Но тайный побег был очень далек от успеха. Они сняли комнаты в весьма нездоровом дворце, взяли напрокат гондолу, и счета стали быстро расти. Затем Этти простудила горло в этом антисанитарном месте, и пока она лежала, Ральф встретил американку, которая была гораздоближе к его типу. Так что не прошло и шести недель, как Этти возвратилась в Англию. Разумеется, она не вернулась к Билли тотчас же. Она хотела пожить с нами, но это было невозможно. Все чувствовали себя неловко. Насколько я помню, речь о разводе не шла. Это было задолго до того, как они вошли в моду. Но мы все чувствовали, что это будет неделикатно по отношению к Билли, если мы предложим ей погостить у нас. А затем, и это удивит вас, мисс Майерс, мы узнали, что Этти вернулась к Корнфиллипу и ждет ребенка. Это оказался сын. Билли был очень доволен, и я не думаю, что мальчик узнал бы что-либо о своем происхождении, если бы не недавний гадкий рассказ моего племянника Саймона на обеде у леди Метроленд.

А что касается бедного сына Ральфа, я боюсь, что он получил мало хорошего. Теперь он должен быть среднего возраста. Никто ничего о нем не слышал. Может, его убили на войне. Не помню.

А вот и Росс с подносом; и я вижу, что миссис Сэмсон снова испекла маленькие булочки, которые вы так любите. Я уверена, дорогая мисс Майерс, вы бы гораздо меньше страдали от своих мигреней,если бы не ели их. Но вы совсем не заботитесь о своем здоровье, дорогая мисс Майерс… Дайте одну булочку Манчу.

У Миллисент Блейд была белокурая головка, кроткий и ласковый нрав, а выражение лица менялось молниеносно: с дружелюбного на смешливое, со смешливого на почтительно-заинтересованное. Но сентиментальные мужчины англосаксонского происхождения ближе всего к сердцу принимали ее нос.

Это был нос не на всякий вкус: многие предпочитают носы покрупнее; живописец не прельстился бы таким носом, ибо он был чересчур мал и совсем не имел формы, просто пухленькая бескостная нашлепка. С таким носом не изобразишь ни высокомерия, ни внушительности, ни проницательности. Он был бы ни к чему гувернантке, арфистке или даже девице на почте, но мисс Блейд он вполне устраивал: этот нос легко проникал сквозь тонкий защитный слой в теплую мякоть английского мужского сердца; такой нос напоминает англичанину о невозвратных школьных днях, о тех пухлолицых обормотах, на которых было растрачено мальчишеское обожание, о дортуарах, часовнях и затасканных канотье. Правда, трое англичан из пяти вырастают снобами, отворачиваются от своего детства и предпочитают носы, которыми можно блеснуть на людях, но девушке со скромным приданым достаточно и двоих из каждой пятерки.

Гектор благоговейно поцеловал кончик ее носа. При этом чувства его смешались, и в мгновенном упоении он увидел тусклый ноябрьский день, сырые клочья тумана на футбольном поле и своих школьных приятелей: одни пыхтели в свалке у ворот, другие ерзали по дощатой трибуне за боковой линией, растирая замерзшие пальцы, третьи наспех дожевывали последние крошки печенья и во всю глотку призывали свою школьную команду поднажать.

— Ты будешь меня ждать, правда? — сказал он.

— Да, милый.

— И будешь писать?

— Да, милый, — ответила она с некоторым сомнением, — иногда буду… я попробую. Знаешь, у меня не очень получаются письма.

— Я буду там все время думать о тебе, — сказал Гектор. — Мне предстоят ужасные испытания — до соседей и за день не доберешься, солнце слепит, кругом львы, москиты, озлобленные туземцы… одинокий труд с рассвета до заката в борьбе с силами природы, лихорадка, холера… Но скоро я вызову тебя, и ты будешь там со мной.