Прошло два года, и весенним днем бедно одетый русский оказался в Париже, с тремя сотнями франков в кармане и всеми своими пожитками в вещмешке. Он сильно отличался от жизнерадостного Бориса, который ушел из военной академии, чтобы присоединиться к армии Колчака. Америка, как выяснилось, ничуть не походила на страну возможностей, какой он ее себе представлял.

Его мать продала драгоценности и личные вещи, которые привезла с собой, и открыла небольшую швейную мастерскую. Борис же не смог найти постоянную работу, два или три месяца перебивался случайными заработками, а потом нанялся матросом на корабль, который отправлялся в Англию.

В последующие месяцы работал официантом, шофером, танцором, докером и дошел бы до крайней степени истощения, если б случайно не встретил давнего друга отца, бывшего первого секретаря посольства, а теперь парикмахера. Он-то и посоветовал Борису отправиться в Париж, где уже сформировалась большая русская колония, и дал денег на дорогу.

Елисейские Поля только начали одеваться в молодую листву, кутюрье показывали весенние коллекции, а Борис, в видавших виды обносках, один-одинешенек, оказался в очередном незнакомом городе.

Все, на что он мог рассчитывать, это тридцать шиллингов, и поэтому, не зная, что станет с ним завтра, Борис решил хотя бы поесть.

Англичанин на его месте произвел бы скрупулезные подсчеты, чтобы растянуть имеющиеся деньги на максимально долгий срок, и приступил бы к поискам работы, но то англичанин.

У Бориса же, пока он смотрел на эти жалкие деньги, которые держал в руке, в голове будто что-то лопнуло. Как ни экономь, такой малости хватит разве что на пару недель, а что потом? Без работы и с пустыми карманами?

Так какая разница, потратить их прямо сейчас или за полмесяца? Он же попал в Париж, о котором читал и слышал так много. Вот и решил хоть раз вкусно поесть, а потом положиться на волю случая.

Его отец в разговорах часто упоминал ресторан «Ларн». Борис понятия не имел, где он находится, поэтому поехал на такси.

Вошел в зал, сел на стул с обивкой из красного плюша, не обращая внимания на подозрительно разглядывавших его официантов, огляделся, стараясь не привлекать к себе внимания.

«Ларн» выглядел тихим и чопорным местечком в сравнении с большими ресторанами, мимо которых ему доводилось проходить в Нью-Йорке и Лондоне, но одного взгляда в меню хватило, чтобы понять: бедняки сюда вряд ли заходят.

И вот начал Борис заказывать… Официант, до этого момента смотревший на эксцентрично одетого молодого человека едва ли не с пренебрежением, понял, что его советы по выбору… блюд или вина не понадобятся.

Он поел свежей черной икры, и перепелок, вымоченных в портвейне, и блинов «Сюзетта»; выпил бутылку марочного кларета и бокал очень выдержанного шампанского; перебрал несколько коробок сигар, прежде чем нашел идеальную.

Закончив трапезу, попросил счет. Он составил двести шестьдесят франков. Двадцать шесть франков Борис дал официанту на чай, четыре — гардеробщику, который взял у него шляпу и вещмешок. Такси обошлось ему в семь.

Полминуты спустя он стоял на бордюрном камне с тремя франками в кармане, но не сожалел об этом: хоть поел отлично.

И пока стоял, размышляя, как жить дальше, его руку сжали чьи-то пальцы. Борис обернулся и увидел модно одетого француза, который, вероятно, только что вышел из того же ресторана. Он узнал своего друга, военного атташе.

Вместе они пошли по улице, говорили, говорили и говорили. Француз рассказал, что вышел в отставку, когда подошел к концу срок его службы, и теперь у него процветающая автомобильная фирма.

— И ты, я вижу, в порядке. Я так рад, что все сложилось у тебя как нельзя лучше.

— Как нельзя лучше? На текущий момент все мое состояние — три франка.

— Мой дорогой друг, люди, у которых только три франка, не едят черную икру в «Ларне».

И только тут он заметил потрепанную одежду Бориса. Раньше он видел его исключительно в военной форме, тоже видавшей виды, и поначалу вообще не обратил внимания на внешний вид друга. Теперь же осознал, что устроившиеся в жизни молодые люди так не одеваются.

— Мой дорогой друг, прости меня за смех. Я сразу не понял… Давай пообедаем сегодня у меня и поговорим о том, что можно сделать.

— Так я и стал хозяином «Кремля», — закончил Борис. — Если бы я не пошел в «Ларн» в тот день, мы бы почти наверняка никогда не встретились.

Мой друг сказал, что готов выделить мне долю в своей автомобильной фирме, но уверен, что человеку, который может потратить последние триста франков на икру и шампанское, сам Бог велел идти в рестораторы.

На том и порешили. Он дал мне денег, я позвал нескольких давних друзей. И теперь, как видите, жизнь наладилась.

Последние гости заплатили по счету и нетвердой походкой направилась к выходу. Борис поднялся, чтобы попрощаться с ними. Дневной свет проник в зал, когда они, выходя, откинули полог.

Внезапно, в этом новом свете, я увидел, что обстановка насквозь фальшивая и безвкусная. Официанты спешили к служебному выходу, чтобы переодеться. Борис понял, что я чувствую, и сказал на прощание:

— Я знаю, русского тут ничего нет. И в том, что тебе принадлежит популярный ночной клуб, тоже ничего нет, если ты потерял родину.

Бракосочетание Тома Уотча и Анджелы Тренч-Трубридж было, пожалуй, столь же незначительным событием, как и многие другие, произошедшие на нашей памяти. Все подробности истории этих молодых людей, их помолвки или свадьбы, были совершенно типичны для всех совершенно незначительных браков в современных социальных условиях. В вечерней газете сообщалось:

Добавить к этому остается очень немногое.

Анджела была двадцатипятилетней, хорошенькой, добродушной, веселой, умной, популярной — как раз именно такой девушкой, которой, по какой-то загадочной причине, глубоко укоренившейся в психологии англосаксов, очень трудно удачно выйти замуж. В течение последних семи лет она занималась тем, что считается обычным у таких, как она: в Лондоне в среднем четыре раза в неделю танцевала, первые три года в частных домах, последние четыре — в ресторанах и ночных клубах; за городом слегка покровительствовала соседям и ходила на охотничьи балы, что, надеялась, поразит участников; работала в магазине головных уборов; опубликовала роман; одиннадцать раз была подружкой невесты и один раз крестной матерью; дважды неудачно влюблялась; продала за пятьдесят гиней свою фотографию рекламному отделу косметической фирмы; имела неприятности, когда ее имя упомянули в колонке светской хроники; участвовала в пяти или шести благотворительных концертах и в двух представлениях мистерий; собирала голоса за консервативного кандидата перед двумя всеобщими выборами, — и, как другие девушки на Британских островах, была несчастна.

В годы кризиса положение вещей стало невыносимым. Отец все чаще выказывал нежелание открывать лондонский дом, а теперь начал зловеще говорить об экономии, под которой имел в виду возвращение насовсем в деревню, сокращение количества прислуги, прекращение топки каминов в спальнях, снижение денежной помощи Анджеле и покупку полумили рыболовных угодий, на которые зарился несколько лет.