И наконец, когда он шел вдоль реки, формы композиции начали наступать и отступать, узор вокруг него и ночные тени превратились в плоскости и массы, выстроились в перспективу. И, как ребенок в детской, Адам стал ощущать свои ушибы.

Где-то среди красных крыш за рекой нестройно звонили колокола.

На берегу двое мужчин удили рыбу. Они с любопытством взглянули на него и вновь перенесли внимание к своему бесплодному развлечению.

Мимо него прошла маленькая девочка, сосавшая большой палец во фрейдистском экстазе.

Вскоре Адам сошел с тропинки, лег под дамбу и по божьей милости заснул.

Сон был недолгим, прерывистым, но Адам поднялся отдохнувшим и вскоре возобновил путь.

На белом пешеходном мостике он остановился и, закурив трубку, уставился вниз, на свое подернутое рябью отражение. Под ним проплыл большой лебедь со спенсеровским изяществом, и когда рассеянные частицы отражения стали соединяться, отчего выглядели еще более карикатурно по контрасту с безупречным совершенством птицы, Адам полубессознательно заговорил вслух:

— Вот видишь, в конце концов ты пришел к началу следующего дня.

Говоря, он достал из кармана адресованное Имогене письмо и разорвал на мелкие клочки. Они, будто раненые птицы, трепеща падали, пока не касались воды, и течение несло их за речную излучину, к городу, который Адам только что покинул.

Отражение ответило:

— Да, по-моему, ты поступил правильно. Как-никак «imperatrix» не особенно удачное обращение к Имогене, правда? И, кстати, ты уверен, что она может понять латынь? Думаю, ей пришлось бы просить Генри перевести эту фразу.

Но скажи, означает ли этот театральный жест, что ты намерен жить дальше? Вчера ты казался настолько полным решимости немедленно умереть, что мне трудно поверить, что ты передумал.

АДАМ: Мне трудно поверить, что это я был вчера так полон решимости. Не могу объяснить, но мне представляется, что тот человек был охвачен сном, напился и умер во сне.

ОТРАЖЕНИЕ: И любил тоже во сне?

АДАМ: Тут ты смущаешь меня, но мне кажется, что только его любовь имеет отношение к действительности. Однако, может, я поддаюсь яркости своей памяти. Да, наверно. Во всем остальном тот человек не имеет никакой субстанции, как и ты, кого может рассеять проплывающая птица.

ОТРАЖЕНИЕ: Заключение печальное; боюсь, ты хочешь отвергнуть человека, столь же реального во всех отношениях, как ты сам. Но когда ты в таком настроении, убеждать тебя бессмысленно. Скажи, какой секрет ты узнал, когда спал в траве?

АДАМ: Я не узнал никакого секрета — только обрел немного телесных сил.

ОТРАЖЕНИЕ: Равновесие между жизнью и смертью так легко нарушается?

АДАМ: Это равновесие между желанием и разумом. Разум остается постоянным — желания меняются.

ОТРАЖЕНИЕ: И желания смерти не существует?

АДАМ: Не существует такого, которого нельзя смягчить сном, переменой или просто ходом времени.

ОТРАЖЕНИЕ: А на другой чаше весов нет разума?

АДАМ: Нет. Нет.

ОТРАЖЕНИЕ: Никаких прощаний с друзьями? Никаких взаимопроникновений, чтобы ты не мог уйти, унося с собой какую-то часть другого?

АДАМ: Нет.

ОТРАЖЕНИЕ: Твое искусство?

АДАМ: Это опять-таки желание жить — сохранить в форме вещей личность, смерть которой, в конце концов, неизбежна.

ОТРАЖЕНИЕ: Тогда это равновесие — и в конце концов решают обстоятельства.

АДАМ: Да, в конце концов обстоятельства.

Все они приехали в Тэтч на этот день; их было девять — трое в «моррисе» Генри Квеста, остальные в громадной старой машине Ричарда Бэзингстока. Миссис Хай ждала только Генри Квеста и Суитина, но приветливо машет пухлой рукой, слуги начинают искать побольше еды. Очень приятно жить рядом с Оксфордом, друзья Бэзила всегда выглядятздесь так очаровательно, хотя иногда странно себя ведут. Говорят так быстро, что не всегда разберешь, никогда не заканчивают фразы — но это не важно, они всегда ведут разговоры о людях, которых она не знает. Милые мальчики; конечно, они не хотят быть грубыми — так хорошо воспитаны, и так приятновидеть, что они чувствуют себя как дома. О ком они сейчас говорят?

— Нет, Имогена, он становился совершенно невозможным.

— Не могу передать, как он выглядел в тот вечер.

— В тот, когда ты приехала сюда.

— Габриэл устраивал вечеринку.

— А он не знал Габриэла, и его не приглашали.

— И Габриэл не хотел его видеть. Правда, Габриэл?

— Потому что никогда не знаешь, чего от него ждать.

— И он привел совершенно отвратительноготипа.

— Очень, очень пьяного.

— Его зовут Эрнест Воган, вряд ли ты знакома с ним. Просто самый противныйна свете тип. Габриэл был с ним очень любезен.

Милые мальчики, такие юные, такие нетерпимые.

Только если им нужно курить между переменами блюд, они могли бы не сорить так пеплом. Темноволосый мальчик в конце стола — Бэзил вечно забывает представлять ей своих друзей — совершенно замусорил стол.

— Эдвардс, дай джентльмену, который сидит рядом с лордом Бэзингстоком, другую пепельницу.

Что они говорили?

— Знаешь, по-моему, это было глупо с твоей стороны. Что мне до того, что какой-то жалкий пьяница говорит обо мне?

Какой милой девушкой была Имогена Квест. Насколько приятнее,чем ее отец. Миссис Хай всегда побаивалась ее отца. Боялась, что Генри будет таким, как он. Как очаровательно она сейчас выглядит. Непонятно, почему все мальчики не влюблены в нее. В дни юности миссис Хай влюбились бы. Никто из друзей Бэзила почему-то не выглядит женихом. Вот бы Бэзил женился на девушке, похожей на Имогену Квест.

— Однако, кажется, я знаю Эрнеста Вогана. По крайней мере кто-то его мне показывал. Не ты, Суитин?

— Да. Ты сказала, он выглядит довольно привлекательно.

— Имогена!

— Мой дорогой.

— По-моему, да. Он невысокий, с густыми немытыми волосами?

— Вечно пьяный.

— Да, помню. По-моему, он выглядел очаровательно. Хочу по-настоящему познакомиться с ним.

— Имогена, право,не может быть. Он слишкомпротивный.

— Это не он делал рисунки в комнате Ричарда? Ричард, пригласишь меня как-нибудь познакомиться с ним?

— Нет, Имогена, право, не могу.

— Тогда это должен сделать кто-то другой — Габриэл, пригласи, пожалуйста.Я настаиваю на знакомстве с ним.

Милые дети, такие юные, такие элегантные.

— Так вот, я считаю — это очень гадко с вашей стороны. Но я все равно с ним познакомлюсь. Заставлю Адама представить нас друг другу.

Стол весь замусорен.

— Эдвардс, думаю, будет замечательно попить кофе в саду.

Я прибыл в Ванбург без пяти час. Дождь лил как из ведра, и площадь перед паршивенькой станцией пустовала, если не считать продуваемого всеми ветрами такси. Они могли бы прислать за мной автомобиль.

И как далеко находится Стайл? Примерно в трех милях, сказал мне кондуктор. И какая часть Стайла меня интересует? Поместье герцога? Еще миля по другую сторону деревни.

Они точно могли бы прислать за мной автомобиль.

Не без трудностей мне удалось найти таксиста — мрачного, страдающего от цинги молодого человека, который скорее всего хулиганил, учась в давно забытой школе. Утешало только одно: ему предстояло вымокнуть сильнее, чем мне. Поездка нас ждала жуткая.

После перекрестка в Стайле мы наконец-то добрались до — очевидно — огораживающей парк стены, бесконечной и обветшалой, тянувшейся вдоль дороги и повторявшей все ее повороты и изгибы. Лишенные листвы деревья капали водой на и без того намокший камень. Через какое-то время мы увидели ворота и сторожевые будки — четверо ворот и три сторожевые будки. Через кованое железо виднелась широкая и неухоженная подъездная дорожка.