Кресло, в котором сидел Элимелех, было новым, на ногах домашние туфли, которых у него раньше никогда не было. Квартира вычищена и вылизана. Нет больше окурков, гор бумаги, паутины в уголках. Облик успокоившегося Элимелеха излучал покой. Точно так же, как раньше страдания горбили его и уменьшали в росте, теперь чувство удовлетворенности подчеркивало его мускулы, силу его рук и уверенность его лица.

Хедва подала нам кофе. Элимелех как бы походя отпивал его, а глаза его не отрывались от Хедвы, которая пересекла комнату и ушла в кухню. Вся его мощь и огромность с какой-то несдержанной силой изливалась на эту маленькую женщину. Глаза его были полны страсти, словно ее стыдливые и неуверенные движения возбуждали все его чувства. Меня охватывала жалость к этой худосочной, совсем девочке, Хедве. Я спросил Элимелеха:

«Кто она такая? Из какой семьи? Что у нее за профессия?»

«Зовут ее Хедва – «радость». Она – как ее имя».

И больше ни слова. Пытался я что-либо разведать у Марыли. Несмотря на разочарование в Элимелехе в связи с его женитьбой, она очень хорошо отнеслась к Хедве. Но и она многого не знала. Вот же, была девушкой Фишки, а теперь стала женой Элимелеха. Женщина добрая, преданная. Почти не выходит за порог дома.

Не знаю, что со мной случилось, но тревога охватила меня, и я сказал Марыле:

«Помоги ей, Марыля, помоги!»

«Помочь ей? Чем?» – удивилась Марыля моему порыву.

«Есть у них на что жить?»

«Не беспокойся, Элимелех позаботится».

Да, эти двое довольствовались малым. Забеременела Хедва. Я все чаще приезжал и привозил из кибуца всяческие яства, чтобы укрепить ее хрупкое тело Я уже был женат на Амалии, и она, добрая душа, помогала мне собрать еду для Хедвы, в которой та очень нуждалась, и мне уже не надо было скрывать привезенное от Элимелеха. Он со всем соглашался, лишь бы ей было хорошо. Играл на скрипке в людных местах. Даже купил для нее холодильник.

Она почти все время лежала в постели, и все играла с морской белой раковиной в коричневых точках. Вокруг нее крутились кошки, и живот ее возвышался над их серым клубком. При появлении Элимелеха она прятала раковину среди кошек, и смотрела на него глазами животного, защищающего своих детей. И Элимелех, этот огромный, неуклюжий человек, ходил вокруг нее на цыпочках, как вокруг драгоценного сосуда, который может разбиться от малейшего дуновения воздуха.

Замкнутая в себе, Хедва во время беременности превратилась во властную женщину, все время что-то требующую и желающую. Глядел я на них и думал: «Между ними существует равновесие. Живут подобно маятнику. Он сверху, она – снизу, она сверху, он – снизу».

Элимелех потакал ей во всем, ибо жил в страхе все дни ее беременности. Страх этот не был напрасным. Она родила сына и умерла во время родов. Узнал я это позже и не был на ее похоронах. Элимелех мне ни о чем не сообщил. Машенька и брат мой Йосеф жили в Тель-Авиве, и Адас еще не родилась. Машенька страдала от бесплодия. По дороге в Иерусалим я заглянул к ним и рассказал о трагедии Элимелеха. Машенька сказала:

«Если Элимелех захочет, я выращу его сына. Может ли ребенок быть без матери?»

Нечто из давней юности сверкнуло в ее глазах, и брат мой Йосеф кивнул головой в знак одобрения.

Пришел я к Элимелеху. Он сидел у стола. Кофейная чашка перед ним была полна окурков. Новое кресло опустело, домашние туфли были задвинуты в угол. Лицо его было бледным и он вновь начал горбиться. Увидев меня, побледнел еще больше, и слова сами собой вырвались из его уст:

«Я виноват в ее смерти. Она была слишком слаба, чтобы понести и родить ребенка».

«Кто может знать, Элимелех…»

«Я мог знать. Я не имел права превращать свободную птицу в жену и мать».

«Есть ли иной путь доказать женщине свою любовь?»

«Какой толк в любви, которая убивает».

Плач ребенка донесся из угла комнаты. Подбежал к кроватке увидеть ребенка Элимелеха – Мойшеле. Спросил:

«Кто за ним ухаживает?»

«Марыля».

«Элимелех, Машенька узнала о твоей беде, нет у нее детей, и она просила меня передать тебе, что она хочет растить твоего сына. Говорила от всего сердца».

Что-то блеснуло в погасших глазах Элимелеха, нечто подобное ненависти. Хмурясь, он сказал:

«Отдать сына Машеньке? Отдать ей мою душу? Нет! Не отдам я второй раз мою душу Машеньке».

«Нет, Элимелех. Ты не отдашь ей вторично свою душу»…

Спустя некоторое время забеременела и Машенька. Родила дочь – Адас. Многие годы я играл с ней в игры Элимелеха и рассказывал ей сказки о моем пропавшем друге. Когда я понял, что он в кибуц не вернется, сказал я ей, что нашел его. В один из летних дней застал я Мойшеле одного в квартире. Ребенок обрадовано сказал:

«Как хорошо, что ты пришел, дядя Соломон. Завтра отец мне расскажет сказку о Дум-Доме».

И рассказал мне ребенок эту красивую сказку о Дум-Доме, и сошла на меня большая печаль. Элимелех построил некую утопию о кибуце, в которой он жил так, как ему мечталось жить все годы. Понял я, что Элимелех уже никогда не вернется в реальный кибуц. И сказал девочке Адас:

«Нашел я своего друга Элимелеха. Среди стен Иерусалима»…

Завершился рассказ о Элимелехе. Начав этот рассказ от Шлойме Гринблата, я хочу завершить его вопросом к Богу. Когда человек видит себя одиноким в мире, мысли его обращаются поверх всего к вечности, и поиски вечности приводят его к Богу. И я в своем одиночестве, в пустой своей квартире, обращаюсь к Нему с вопросом:

«Господи, недобрый мой Бог, почему свое равнодушие и холод мир обращает против определенных людей? Ведь это их убивает. Добрые и дорогие мне люди вынуждены всю жизнь до последнего дня прозябать в этом холоде – и нет им спасения».

Дорогой дядя Соломон, погрузилась я в кресло Элимелеха. На коленях моих доска, на которой лежат листы бумаги. Я собираюсь завершить мой рассказ. Что мне тебе сказать? Не смогу я осуществить твои мечтания. Ты про сишь перенести в кибуц все работы Элимелеха, все его статуэтки, рисунки. Скрипку вернуть Мойшеле. Мне ли быть хранительницей всех кладов Элимелеха? Я ведь изменница. Изменила мужу Мойшеле, изменила любимому мной Рами, изменяю и твоим мечтам. Но хуже всего то, что нет у меня выбора. Только – измена. Может, это приговор времени в период смены поколений? Может, это обнажившие себя пучины жизни. В мечтах можно лишь парить, но не осуществлять их в реальности. Я – наказание Мойшеле, наказание Рами, и твое наказание, дядя Соломон.

Как-то ты говорил со мной о правильном взгляде, который может привести к истинной мере во взаимоотношении личной судьбы с общей, со всеми важными событиями, совершающимися вокруг сегодня, вчера и завтра. Ты умеешь находить решения своих проблем в общественной деятельности. У меня же навсегда прошло влияние этого наркотика, и раскрылись глаза. Я знаю совершенно ясно, что я одна, сама по себе, и вовсе не желаю накликать на свою голову обет участия в коллективной жизни. Если мне суждено, дядя Соломон, жить в эпоху великих событий, я хочу в их тени прожить свою маленькую, истинную жизнь. Всего-то, что я хочу – быть счастливой женщиной. Это моя небольшая просьба к большой жизни. Итак, я собираюсь завершить свой рассказ.

Накануне весны Рами вернулся из госпиталя. Он все еще немного хромает, в остальном же он снова тот Рами, каким был раньше. Даже малюсенького шрама не осталось на его лице. Борода выросла и покрыла грудь. Шевелюра стала просто дикой, и он похож на вставшего дыбом льва, который сбежал из клетки и рыщет в поисках жертвы. Я – эта жертва. Да, я счастлива – быть его жертвой.

Когда в нашу долину приходит весна, все зеленеет, все цветет до того, что голова кружится от сверкающей зелени. Все искрится на солнце, гора своими утесами, двор кибуца своими деревьями, цветами, клумбами, тропами. Крыши домов омыты и пылают красной черепицей. Деревья расширяют свои кроны, пытаясь жадно захватить как можно больше пространства, птицы чирикают и поют. Все эти ароматы просто преследуют меня и Рами. Светящаяся зелень стала убежищем нашей любви.