В мемуарах В. И. Гурко сообщаются важные подробности ареста Совета рабочих депутатов. В тот день в Совете министров, пишет он, обсуждался проект правил о союзах. П. Н. Дурново не пришел на заседание, командировав вместо себя чиновника Департамента общих дел своего министерства. Не успели присутствующие разговориться, как председателю доложили, что его по важному делу просит к телефону министр внутренних дел. С. Ю. Витте направился в другую комнату к аппарату, оставив коллег по кабинету в состоянии внутреннего напряжения. «Возвращение Витте не способствовало успокоению присутствующих. С белым буквально лицом он в величайшем волнении сказал: „Все погибло. Дурново арестовал Совет рабочих депутатов“. Слова эти произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Некоторые члены Совета даже вскочили со своих мест, а управляющий делами Совета Н. И. Вуич затрясся как осиновый лист. Что произошло после, мне неизвестно, так как Витте немедленно прекратил обсуждение вопросов», — читаем в воспоминаниях В. И. Гурко ¹⁰⁴.

В действительности ничего подобного, скорее всего, не происходило — ни в одном из известных исторических источников нет никаких следов о заседании правительства 3 декабря. Ближайшие по времени заседания кабинета проходили 2 и 10 декабря. 5 декабря (это был понедельник) Совет министров в полном составе был на царскосельском совещании по вопросу об изменении и дополнении закона о выборах в Государственную думу. 3 декабря действительно состоялось заседание, но не Совета министров, а финансового комитета. Оно было строго секретным, и В. И. Гурко, чиновник Министерства внутренних дел, на нем присутствовать никак не мог. Воспоминания исторических деятелей — один из самых ненадежных источников наших знаний о прошлом. Степень этой ненадежности обратно пропорциональна масштабу личности мемуариста.

По свидетельству графа И. И. Толстого, председатель Совета министров «…или противился всяким жестоким репрессиям, или старался их смягчить, громко выражая мнение не только в нашей среде, но и в присутствии министров самому Государю Императору, что жестокость и излишняя строгость являются показателями только трусости и слабости, а что мужественное и сильное правительство может проявлять только одну справедливость, окрашенную жалостью к увлекающимся и увлеченным людям, помня, насколько оно само виновато в нерадении и непредусмотрительности» ¹⁰⁵. Достоверность приведенных слов не подлежит сомнению, ибо она подтверждается всей совокупностью известных фактов.

В начале декабря правительству пришлось обсуждать законопроект о применении в революционное время военно-полевого судопроизводства. Его внес главный военный прокурор H. H. Маслов. Разница между военным и военно-полевым судом была довольно существенна. В судах просто военных процедура выяснения истины мало чем отличалась от обычной: судили юристы, правда, в военных погонах, процесс носил состязательный характер, обвиняемый имел право на апелляцию. Военно-полевые суды назначались из строевых офицеров, а приговоры вступали в силу тотчас же после утверждения их генерал-губернатором.

По обсуждении вопроса Совет министров решил: военно-полевые суды приносят мало пользы, больше вреда. Главное — решительность в действиях самих войск. Если раньше войска при разгоне «мятежных скопищ» применяли оружие главным образом для устрашения, то теперь им надлежало действовать совершенно иначе. «Главным основанием для деятельности войск, — записал Совет министров в мемории, — должно быть постановлено, что коль скоро они вызваны для усмирения толпы, то действия должны быть решительные и беспощадные по отношению ко всем сопротивляющимся с оружием в руках». Эту позицию правительства полностью разделял его глава: «Ввиду такого, выраженного Советом, сомнения в полезности провозглашенного нового весьма сурового закона, едва ли могущего получить на практике особое значение, приемлю всеподданнейший долг представить о вышеизложенном на высочайшее Вашего императорского величества благовоззрение, позволяя себе… высказать мнение, что военному министру надлежало бы дать кому следует категорическое указание о применении войсками полной силы и решительном действии оружием против всех оказывающих им вооруженное сопротивление и противящихся распоряжениям начальников воинских частей» ¹⁰⁶.

Командирам войсковых формирований от имени военного министра был разослан секретный циркуляр. В нем говорилось: «При подавлении разного рода беспорядков употребления оружия, конечно, следует избегать; но в тех случаях, когда беспорядки принимают характер восстания или когда производящие их употребляют оружие или чинят насилие, то войскам должно быть предписано, со своей стороны, без всякого колебания прибегать к употреблению оружия для немедленного прекращения беспорядков» ¹⁰⁷.

13 декабря министерство С. Ю. Витте вынесло единогласное постановление, отклонявшее законопроект главного военного прокурора. Исключительно по этой причине он не сделался тогда законом — как знать, что бы с ним сталось, попади он в Государственный совет, а затем на подпись императору. Правительственная мемория с отрицательным мнением по законопроекту о введении военно-полевого судопроизводства была выработана в самый разгар московского вооруженного восстания.

В ноябре 1905 года положение в Москве уже приняло опаснейший оборот. 20 ноября премьер-министр потерял связь с Первопрестольной — на московский телеграф явились забастовщики, сняли караул и разогнали персонал. Когда С. Ю. Витте потребовал усилить охрану телеграфа, ему ответили: не ранее, как вернутся войска из Маньчжурии. Московский градоначальник барон Г. П. Медем расписался в собственном бессилии остановить революцию, направив министру внутренних дел прошение об отставке. На полях прошения барона император Николай оставил меланхолическую пометку: «Грустно».

Более всего С. Ю. Витте волновала неопределенность. Он не имел достоверных сведений о том, каковы планы, намерения и силы местных революционеров. Но он знал совершенно точно: в Москве — опасная слабость правительственной власти. Должность московского генерал-губернатора в октябре — ноябре 1905 года занимал П. П. Дурново, однофамилец министра внутренних дел. Граф И. И. Толстой был неоднократным свидетелем того, как на заседаниях кабинета С. Ю. Витте нападал на П. П. Дурново за бездеятельность и призывал министра внутренних дел присоединить свой голос к его, графа С. Ю. Витте, представлениям императору о необходимости немедленно сменить московского генерал-губернатора, пока не случилось большой беды. «П. Н. Дурново, хотя и не особенно энергично защищал последнего, но от совместного воздействия на решение Государя отказывался, — пишет И. И. Толстой, — так что на меня, например, роль его в этом вопросе производила такое впечатление, что он не был согласен с резкостью нападок графа С. Ю. Витте, дипломатично ссылаясь на то, что выбор генерал-губернаторов всецело зависит лично от Государя и что, пока Его величество не выражает неудовольствия их действиями, неудобно подымать вопрос о их замене другими лицами» ¹⁰⁸. Как видно, министр внутренних дел в этом деликатном вопросе проявил полезные качества ловкого царедворца, которых так не хватало председателю правительства.

«В Москве — полная анархия власти… Крайне важно скорейшее прибытие нового генерал-губернатора», — убеждал С. Ю. Витте царя. Кандидатура на смену бездеятельному П. П. Дурново председателем Совета министров была заблаговременно подобрана. Московским генерал-губернатором предстояло стать вице-адмиралу Ф. В. Дубасову. Он заслужил репутацию человека решительного, твердого, самостоятельного, в высшей степени порядочного и без палаческих наклонностей. «Он не орел, — для того, чтобы что-нибудь усвоить, ему требуется довольно много времени, но раз он усвоил, сообразил, — тогда он крайне тверд в своих решениях», — отзывался С. Ю. Витте о Дубасове ¹⁰⁹.

В годы Русско-турецкой войны 1877–1878 годов Ф. В. Дубасов, будучи старшим офицером яхты «Славянка», совершил выдающийся подвиг: во время атаки русских минных катеров на турецкий монитор «Сенфи» он собственноручно поразил вражеский корабль ручной миной. После войны Ф. В. Дубасов командовал военными судами, служил морским агентом (атташе) в Берлине. В 1896 году он получил назначение на должность младшего флагмана русской Тихоокеанской эскадры и два года спустя занимал Квантунский полуостров и Порт-Артур. Ф. В. Дубасов критически отнесся к оккупации Квантуна, предвидя отрицательные последствия такого шага. Неудивительно, что вскоре он оказался как бы не у дел. О его талантах вспомнили, когда наступили драматические события осени 1905 года.