Виктория жаловалась дядюшке Леопольду: «Мне нужно, чтобы рядом со мной постоянно находилась одна из моих замужних дочерей, дабы мне не приходилось обращаться за помощью к посторонним людям или же изо дня в день обходиться своими силами. Это слишком жестоко. У меня есть намерение (и Ленхен согласна со мной) подыскать для нее через год или два (поскольку до девятнадцати лет, а то и до двадцати одного года, я не собираюсь выдавать ее замуж) молодого и рассудительного принца, который, пока я жива, согласится жить в моем доме. Ленхен так полезна мне, а ее характер так хорошо соответствует нашему образу жизни, что я не смогу обойтись без нее, я просто погибну от отчаяния, ведь Алиса, которая могла бы приехать пожить со мной, не собирается этого делать. Единственные мои условия будущему зятю: небольшое состояние, достаточное для того, чтобы вести независимую жизнь после моей смерти, здравомыслие и приверженность моральным ценностям».
В качестве кандидата на роль жениха Ленхен рассматривался Кристиан Шлезвиг-Гольштейнский. Из Берлина Вики набросала его портрет. Ему было тридцать девять лет, он был лысым и не имел ни копейки за душой, но Ленхен, добрая девочка, была готова удовольствоваться и этим. В свои девятнадцать лет она еще ни разу не была на балу и цеплялась как за спасательный круг за этот брак в надежде избавиться от тирании материнской депрессии. Кроме того, она не отличалась особой красотой: как и все ее сестры, она унаследовала от Виктории необъятную грудь. А из-за того, что она часто ездила верхом на лошадях и выполняла физическую работу на конюшне, в ее фигуре появилась излишняя кряжистость. Ей определенно недоставало шарма. Впрочем, Кристиан тоже не мог похвастаться избытком последнего, но он умел держать себя в обществе, был хорошим охотником и интересным собеседником. Оставалось лишь подыскать ему резиденцию не слишком далеко от Виктории, чтобы молодожены всегда были у нее под рукой и при необходимости могли скрасить ее меланхолию.
Принцу Уэльскому, чтобы остепениться, нужен был наследник. Виктория внимательно присматривалась к животу Алике, но пока не замечала никаких изменений. Старик Пэм прислал королеве записку с просьбой навести порядок в финансовых делах принца Уэльского, который определенно не обладал ни одним из бесценных достоинств своего дорогого отца и жил слишком уж на широкую ногу в своем Мальборо-хаусе. Она часто выговаривала за это сыну, как когда-то Альберт. 16 июня 1863 года лорд Стэнли сочувственно писал: «В Лондоне много говорят о той возмутительной манере, в которой королева поучает принца и принцессу Уэльских по самым незначительным бытовым вопросам. Они имеют право ходить в гости только в те дома, на посещение которых она дала им свое разрешение, и приглашать к себе гостей, только получив ее согласие на это. После двух или трех прогулок по парку верхом на лошади принцессе было приказано прекратить их. Каждый день королева получает самый подробный отчет обо всем, что происходит в Мальборо-хаусе».
Как только установилась хорошая погода, королева уехала в Осборн, где к ней присоединилась королева Пруссии. Красавица Августа была весьма темпераментной особой и когда-то поддерживала дружеские отношения с Гёте. Она любила музыку и литературу, и ее энергия словно изгоняла запах тлена и смерти, царивший в доме.
Сидя на террасе, женщины беседовали о своих внуках, теперь их уже было трое, говорили о будущем, о Бисмарке и о прусском короле с его манией по три раза за утро менять военный мундир. Оба они отличались воинственностью натуры, им было ближе по духу русское самодержавие, нежели либеральные взгляды Альберта. Герцог Саксен-Веймарский, дед Августы, был единственным из немецких принцев, не считая герцога Саксен-Кобургского, кто после ухода наполеоновских войск дал согласие на принятие конституции. Пруссия решилась на этот шаг только после народных волнений 1848 года. Вместе с Вики и Фрицем прусская королева отстаивала в Берлине английские свободы, тогда как Бисмарк подталкивал короля к тому, чтобы тот правил без всякого парламента и заткнул рот прессе. Вики возмущалась по этому поводу в письме к матери от 8 июня: «Фриц написал королю, чтобы предупредить его о тех последствиях, которые может повлечь за собой тенденциозное толкование конституции по вопросу о свободе прессы. Король обращается с ней так, как ему заблагорассудится, а Фрицу он ответил гневной отповедью. Тогда Фриц направил свой протест Бисмарку, потребовав от него немедленного ответа, а Бисмарк не ответил».
В тот же самый день в Данциге Фриц произнес смелую речь, в которой позволил себе критику в адрес правительства: «Король отреагировал на это сердитым посланием, в котором обозвал Фрица мальчишкой, потребовал, чтобы тот публично отрекся от своих слов, обвинил его в непослушании и т. д. и добавил, что, если сын позволит себе еще хоть одно подобное слово, он немедленно отзовет его и освободит от всех обязанностей. Фриц не ложился накануне до часу ночи, составляя ответ, который сегодня утром доставил в Берлин капитан Луккадон: у него разбито сердце, писал он, оттого, что он причинил столько неприятностей своему отцу, но он не считает возможным для себя отказаться от своих слов, произнесенных в Данциге. Он все время надеялся на то, что правительство короля не станет вынуждать его выступать против отца. Но коли дело дошло до этого, он решительно настроен защищать свою позицию. Он понимает, что в подобных обстоятельствах ему будет трудно сохранить свои гражданские и военные должности, и слагает с себя свои обязанности к ногам Его Величества. Поскольку его присутствие, без сомнения, будет тягостным для короля, он попросил его назначить ему или предоставить возможность самому выбрать место ссылки, куда бы он мог удалиться, дабы не вмешиваться больше в политику».
Спустя две недели ситуация еще больше обострилась: «Мы окружены шпионами, которые следят за малейшими нашими делами и жестами и которым поручено поставить нам шах и мат... Если нам придется покинуть Германию, то я не могу передать вам, до какой степени мы будем рады приехать к вам, в вашу чудесную, мирную и счастливую страну... Постскриптум: Король не принял отставку Фрица и посоветовал нам продолжить нашу поездку по стране, но запретил Фрицу открывать рот на публике». Бисмарк, опасаясь, как бы наследник престола не приобрел ореол мученика, отныне старался сглаживать противоречия между отцом и сыном.
Собрав остатки своих сил, Виктория с Ленхен, Аффи, Леопольдом и Беатрисой отправилась в Германию, в новое паломничество по святым для нее местам. Она сделала остановку в Лакене у дядюшки Леопольда. Путешествие на поезде до Кобурга в невыносимую жару совершенно вымотало ее. На этот раз она остановилась в Розенау. Она прониклась симпатией к этому романтическому замку, в котором родился Альберт. В этом крохотном тюрингском Трианоне с его оранжереей, голубятней, сторожевой башней и фонтаном она словно переносилась в совершенно иной мир, находя отдохновение от своей монаршей доли. «Если бы я не была тем, кем являюсь, то непременно поселилась бы здесь», — вздыхала она, сидя на солнышке на террасе на каменной скамейке.
Прямо перед ней на фоне лесов, лугов и речушек выделялась коричневая узорчатая крыша. Там, за этими древними селениями с их фахверковыми [91]домиками, во Франкфурте, австрийский император встречался с четырьмя десятками принцев, чьи земли входили в Германский союз. Бисмарк запретил прусскому королю и Фрицу участвовать в этой встрече, и это очень беспокоило Викторию. Но с кем она могла посоветоваться? Старик Штокмар в июле умер. Ей пришлось удовольствоваться посещением его вдовы, с которой они вместе всплакнули, вспомнив о том, как Альберт и его учитель мечтали о сильной Германии под эгидой либеральной Пруссии.
Между тем во время этой поездки ей довелось услышать множество самых разных мнений. Алиса и Людвиг часто приезжали к ней из Дармштадта. 20 августа ее навестили Вики с Фрицем, а 2 сентября на день заглянул к ней прусский король, возвращавшийся поездом из Баден-Бадена, где он лечился на водах. А спустя два дня в бело-золотом Зале гигантов Кобургского замка королева вместе с Ленхен обедала в компании австрийского императора.
