Эту речь напечатали в газетах. Вся Англия рукоплескала ей. Виктория и Альберт впали в отчаяние: если Рассел сохранит Пальмерстона на его посту, то вскоре у них не останется в Европе ни единого друга. Если же премьер-министр пожертвует им, Пальмерстон станет главным героем в парламенте и кумиром нации. Он сможет даже претендовать на пост премьер-министра! Ужасный порочный круг.

Альберту пришла в голову мысль, как разорвать этот порочный круг: он решил предать огласке одну «отвратительную» историю. Разве десять лет назад не Пальмерстон пытался воспользоваться расположением к себе одной из придворных дам королевы и ворвался в ее спальню в Виндзорском замке? Да, женщина сумела постоять за себя, но каким образом «насильник» смог стать премьер-министром ее величества? Лорд Рассел глубокомысленно покачал головой. На счету у Пальмерстона за его долгую карьеру Дон Жуана наверняка было немало побед на любовном фронте, но это никогда не мешало ему превосходно защищать интересы Великобритании. Пуританин Гладстон позже скажет: «Все премьер-министры королевы грешили по части адюльтера. Кроме одного». Этим исключением не были — что совершенно точно — ни Рассел, ни Пальмерстон.

И вновь Штокмар придумал выход. Он составил длинный меморандум, в котором заклеймил и поведение, и политику Пальмерстона. Для немецкого барона все виги были «республиканцами, взирающими на королевский трон, словно волк на ягненка».

Одобренный Альбертом и прилежно переписанный Викторией этот меморандум 12 июля был передан премьер-министру. «Королева требует от своего министра иностранных дел: чтобы он ясно излагал то, что он предлагает в каждом конкретном случае, чтобы королева могла точно знать, на что она дает свое королевское согласие. И если королевское согласие было дано на какую-то меру, то она уже не может быть самовольно изменена или искажена министром. Королева будет рассматривать подобную практику как недостаточную лояльность по отношению к Короне и будет по справедливости карать за это, воспользовавшись данным ей конституционным правом, вплоть до отставки такого министра».

Единственная проблема заключалась в следующем: королева Англии не имела права отзывать министров. Штокмар неверно толковал английскую конституцию. Тем не менее лорд Рассел передал меморандум Пальмерстону, который попросил у Альберта аудиенцию: «Он был очень взволнован, был почти на грани отчаяния, в глазах его стояли слезы, его вид даже растрогал меня». Пальмерстон при необходимости умел быть прекрасным актером. Он уверял, что очень сожалеет о том, что в его действиях усмотрели недостаток «уважения к королеве». Но не прошло и двух недель, как он вернулся к своей обычной практике.

Австрийский генерал Гайнау — «гиена», спасшая династию Габсбургов, приказав стрелять в народ, — прибыл в Англию с частным визитом. Он выразил желание посетить какой-нибудь английский паб. Пальмерстон не стал отговаривать его от этого похода, прекрасно зная, что рабочие могут освистать австрийского «мясника». Одновременно он составил депешу, в которой подчеркивалось, что генерал Гайнау «нарушил все приличия, приехав в Англию с кровью на руках». Королева в очередной раз была вне себя от гнева. Но что было делать? Пресса и общественное мнение по-прежнему были на стороне Пальмерстона.

Несколько месяцев спустя в Англию для чтения цикла лекций был приглашен венгерский революционер Кошут. Пальмерстон выразил желание встретиться с ним. Виктория написала Расселу и потребовала, чтобы в честь Кошута не устраивалось никаких официальных мероприятий. Рассел запретил Пальмерстону принимать венгра даже в частном порядке. Ответ министра прозвучал с оскорбительной резкостью: «Не нужно диктовать мне, кого я могу, а кого не могу принимать у себя дома». Рассел собрал кабинет министров, который поддержал премьера и королеву. Пальмерстон рассыпался в щедрых обещаниях. Но Виктория уверяла Рассела, что у нее есть все основания полагать, что Пальмерстон, «несмотря ни на что», пригласит к себе Кошута.

Мысли Альберта были заняты не только внешней политикой. Каждое утро он поднимался еще засветло, зажигал лампу под зеленым шелковым абажуром и погружался в свои проекты. Будучи президентом Королевской художественной комиссии, в июле 1849 года он выдвинул идею проведения Всемирной выставки, которая должна была стать настоящим праздником труда и прогресса, способным примирить все социальные слои английского общества. Он хотел представить там все последние достижения в области науки и техники и новые направления в искусстве, чтобы «иметь полное представление о современном развитии человечества и дать отправную точку для последующих усилий всех наций». Пиль с энтузиазмом поддержал этот проект. Промышленная буржуазия также сочла эту идею интересной. «Какая же гордость переполняет меня, когда я думаю о том, что все это создал великий ум моего любимого Альберта», — писала Виктория.

Туманным январским утром 1850 года принц отправился на первое заседание Организационного комитета по проведению выставки. В нем участвовали Пиль, Рассел, Дерби, Гладстон, Кобден, предприниматель Каббит, хранитель архива Генри Коул... В стране объявили благотворительный сбор средств на осуществление этого проекта. Королева пожертвовала на него тысячу фунтов стерлингов, принц — пятьсот. На банкете, устроенном 21 марта в Мэншен-хаусе для привлечения новых пожертвований, Альберт вновь с воодушевлением говорил о научно-техническом прогрессе и его достижениях, которые приведут к «объединению человечества». Герцог Веллингтон проявил исключительную щедрость, но другие лорды и представители промышленной буржуазии ограничились весьма скромными взносами, так что собранной суммы было явно недостаточно для того, чтобы претворить в жизнь идею принца. Он начал проявлять беспокойство. Ведь еще нужно было каким-то образом привлечь и другие страны к участию во Всемирной выставке, которую злопыхатели уже называли не иначе как «большим базаром, призванным восславить английскую гениальность». «Нелегко будет убедить европейский континент поддержать эту идею», — вздыхал Альберт.

Он думал выставить все эти чудеса науки и техники в Сомерсет-хаусе. Но его здание оказалось слишком маленьким. Может быть, устроить выставку на открытом воздухе? Например, в Гайд-парке. Но обитатели Кенсингтона возмутились при мысли, что их могут лишить вида на Серпентайн и что в парке срубят вековые вязы. Другим не понравилось, что могут закрыть аллею для верховых прогулок. «Таймс» возражала против превращения легких столицы в «бивуак для бродяг». Альберт был на грани отчаяния. «Если нас выставят вон из парка, вся наша работа пойдет насмарку. От всего этого впору сойти с ума», — писал он 28 июня 1850 года.

Спустя два дня Пиль получил тяжелую травму при падении его лошади во время прогулки в парке. Лошадь поскользнулась, упала и подмяла под себя седока. Сэр Джеймс Кларк не усмотрел в этом повода для особого беспокойства. По словам личного врача королевы, у Пиля был всего лишь перелом шейного позвонка. Но через двое суток состояние больного резко ухудшилось, не оставив надежды на выздоровление. Королева за ужином почти ни к чему не притронулась и отказалась от поездки в Оперу. В полночь пришла записка с сообщением, что сэр Роберт скончался. Принц потерял своего советчика, доверенное лицо, самую надежную опору. Виктория заливалась слезами и взывала к Небу: «Господи, Ты лучше нас знаешь, что нам нужно, и да исполнится воля Твоя, но для меня остается загадкой, почему именно сейчас, в эти трудные времена, когда он нужен нам, как никто другой, Ты забрал его у нас?!»

А между тем Небо не совсем отвернулось от Альберта. Отца свободной торговли, благодаря которому были снижены цены на хлеб, оплакивала вся страна, как богатые, так и бедные. Национальный траур длился много дней. Памятуя о том, какое значение покойный экс-премьер-министр придавал проекту Альберта, палата общин с большим перевесом голосов утвердила местом проведения предстоящей Всемирной выставки Гайд-парк. Принц смог написать Штокмару: «Должен с сожалением признаться, что я вновь страдаю от бессонницы и переутомления, но все дела, которыми я сейчас занимаюсь, близятся к триумфальному завершению. “Таймс” была вынуждена пересмотреть свою позицию по парку...»