Общаясь с дядюшкой, Виктория настаивала «на том, что она не брала на себя никаких обязательств» в отношении Альберта. Она даже просила бельгийского короля отменить визит в Англию двух ее двоюродных братьев. Тонкий дипломат, Леопольд послал к ней целую толпу Кобургов, чтобы она ощутила дух семьи: за сыновьями Фердинанда приехал еще один его племянник — Александр Менсдорф. И тут чуть не разыгралась трагедия. Виктория призналась, что не осталась равнодушной к роскошной шевелюре этого немецкого принца двадцати шести лет от роду. В день расставания после «Боже, храни королеву» и пушечных залпов она расцеловала своих кузенов и особенно нежно — Александра: «Мы были так близки духом, так дружны, так счастливы».
Леопольд, присоединившийся к семейному сборищу в Англии, был весьма раздосадован. Виктория не должна ошибиться кузеном! От Альберта же 1 октября пришло письмо, что они с братом не смогут выехать раньше 6-го числа. Она была шокирована этим: «Я нахожу, что они не слишком-то торопятся сюда».
Но вот наконец 10 октября в половине восьмого она стояла наверху центральной лестницы Виндзорского дворца и встречала их карету. Два кобургских юноши превратились в мужчин: «С волнением я вновь смотрела на Альберта. Он очень хорош собой».
Этим все было сказано. Всего нескольких часов хватило, чтобы все ее возражения отпали: «Альберт очень мил и необыкновенно красив, у него изумительные голубые глаза, прелестный нос, красивые губы, изящные усы и маленькие бакенбарды. У него хорошая фигура, широкие плечи и тонкая талия. Он покорил мое сердце».
Спустя три дня она объявила Мельбурну, что сделала свой выбор. Но хотела подождать еще год, прежде чем выходить замуж. Премьер-министр ответил, что это слишком долгий срок: «Мы встали, я схватила лорда М за руку и сказала ему, что всегда чувствовала его доброту и отеческую поддержку. Я была так счастлива...»
Оставалось лишь поставить в известность Альберта. Утром 15 октября, провожая его на псовую охоту, она попросила его зайти к ней по возвращении: «Я назначила Альберту встречу на половину первого. Он вошел в будуар, я была там одна, прошло несколько минут, и я сказала ему, что думаю, что он должен знать, зачем я пригласила его сюда, и что я была бы очень рада, если бы он захотел дать свое согласие на то, чего я желаю всей душой (стать его женой). Мы несколько раз поцеловались. Он был так нежен, так ласков». Облегченно вздохнув после невыносимо долгого ожидания, Альберт мог теперь поиграть с ней в робкого влюбленного. Женитьба на Виктории открывала перед ним радужные перспективы. Молодой принц признался, что даже не рассчитывал на то, что она так быстро решится на их брак, и горячо добавил по-немецки: «В моей любви нет никакого расчета!» Ей очень хотелось верить ему: «О, думать, что я любима таким ангелом, как Альберт, слишком большое блаженство, чтобы я могла описать его во всех подробностях! Он совершенство, само совершенство во всем, в красоте, во всем!»
Увлекшись им так сильно, сохраняла ли она объективность? Ведь его большие голубые глаза, изящные усики и чеканный профиль никак не соответствовали английским канонам мужской красоты: «У него, бесспорно, были правильные черты лица, но при этом само лицо оставалось безвольным и бесцветным. И вообще этот юноша более всего походил на второразрядного оперного тенора».
В действительности его рост едва достигал метра семидесяти, но рядом с Викторией он выглядел настоящим гигантом. Она садилась за его письменный стол и исправляла его орфографические ошибки, подчищая их специальным ножичком. Он прикладывал промокательную бумагу к подписанным ею страницам. Она взяла его с собой на смотр своих войск в Гайд-парке, и он заботливо набросил ей на плечи меховую накидку. Он подарил ей прядь своих волос, она ему — кольцо. Они жили словно во сне, словно в волшебной сказке, и феей была она сама. Как только у них появлялась возможность, они встречались в голубом будуаре. И целовались там, сидя на диванчике. А когда он уходил, она подбегала к нему, «чтобы получить последний поцелуй». Он клялся ей, что никогда не любил ни одну другую женщину. Она с умилением отмечала, что он ни на кого кроме нее не смотрит. При этом она прекрасно знала, поскольку тонко чувствовала красоту, что сама она отнюдь не красавица. Она объявила: «Я самая счастливая женщина в мире».
Каждый из них, в эйфории, написал по письму Штокмару, а Виктория сообщила радостную новость еще и Леопольду, который в тот момент находился на лечении в Висбадене. Дядя заверил ее, что всегда желал ей только счастья: «В твоем положении ты не сможешь существовать без счастливого и уютного домашнего очага. У Альберта будет трудная роль, но все будет зависеть от твоего доброго отношения к нему. Если ты будешь любить его и будешь нежна с ним, он вынесет все тяготы...» Она попросила дядю сохранить эту новость в секрете. Она уже сообщила ее Лецен, но мать ее пока оставалась в неведении. Дядя сожалел, что не может разделить радость с сестрой, но признавал: «Всем известно, что она не умеет держать язык за зубами и вполне способ-на, узнав этот секрет, обойтись с ним не так, как нам хотелось бы».
В течение целого месяца двоюродные брат с сестрой наслаждались своей свободой, тем более что Эрнест был прикован к постели из-за сифилиса, который стыдливо называли «желтухой». Братья были совершенно не похожи друг на друга. Эрнест был вылитый отец. В свое время герцог женился на юной Луизе Саксен-Гота-Альтенбургской из-за ее приданого: он получил за ней Готское герцогство. После рождения двух сыновей красавица-герцогиня, уставшая от постоянных измен мужа, влюбилась в какого-то офицера. Герцог изгнал ее из Кобурга, изгнал ночью, опасаясь, что народ взбунтуется и встанет на защиту его супруги. Пятилетний Альберт с тех пор никогда больше не видел мать. Она умерла в Париже. Ей было всего тридцать лет. В его памяти сохранился ее идеализированный образ.
Виктория объясняла Мельбурну, что, твердо решив вступить в брак по любви, она никогда не смогла бы выйти замуж за мужчину, уже любившего до нее другую женщину. Премьер-министр писал лорду Расселу: «Мне кажется, что лучшего и придумать невозможно. Молодой человек очень мил... что до его характера, то мы в любом случае вынуждены идти на риск...»
Свадьбу назначили на 10 февраля. Герцогиню в конце концов поставили об этом в известность. Она расплакалась от радости и на другой же день заявила, что после свадьбы рассчитывает поселиться вместе с молодыми. «Мы оба единодушно решили, что никогда не допустим этого», — писала Виктория. 24 ноября Альберт вернулся в Германию, разлука их была мучительной: «Как же я люблю его! С какой силой, с каким пылом, с какой страстью! Я плакала. Тосковала. Писала свой дневник. Гуляла. И плакала. Плакала». Из Кале ее возлюбленный прислал ей подбодрившее ее письмо: «Мое сердце полно тобой. Я никогда и помыслить не мог, даже в мечтах, что обрету на этом свете такую любовь. Я замираю от счастья, думая о тебе, представляя тебя рядом со мной — твоя рука в моей».
Но проблемы не заставили себя ждать. Дядюшка Леопольд подлил масла в огонь, присоветовав Альберту потребовать себе титул пэра. Став пэром, принц получил бы право заседать в палате лордов. «Англичане очень ревниво относятся к любому иностранному вмешательству в управление их страной, и кое-кто уже высказывал в ряде газет... надежду, что ты не будешь встревать в их дела», — писала Виктория
Альберту. И дяде Леопольду: «У нас с правительством единое мнение, и у нас нет ни малейших сомнений в том, что Альберта не следует производить в пэры». Раздосадованный осторожностью племянницы, бельгийский король писал своей жене: «Мать, дядя, все и во всем подозрительны ей. Теперь, значит, не осталось ни одного родного ей человека, которого она не опасалась бы, и именно это наша маленькая дурочка называет “своей независимостью и своим опытом”. Альберт со временем сможет исправить это. Мои добрые советы всегда будут к его услугам, а к этой напыщенной девчонке, ничего из себя не представляющей и мало что знающей, я не испытываю ничего, кроме глубочайшего презрения».
