Герцогиня, взбудораженная последними событиями, попыталась вновь подмять под себя дочь, но на сей раз Виктория не пошла у нее на поводу: «Больше всего мне хочется, дорогая мама, чтобы в течение часа меня никто не беспокоил». Кроме того, она решила перенести свою кровать из спальни матери. Этой ночью она впервые в жизни будет спать «одна».
Она встретилась с архиепископом Кентерберийским, с официальным представителем правительства в палате общин лордом Расселом и со своим главным конюшим лордом Альбермарлем. Доктора Кларка она назначила своим личным врачом, а баронессе Лецен присвоила титул «дамы, приближенной к королеве»: «Моя любимая Лецен всегда будет находиться рядом со мной в качестве друга, но она не хочет занимать никакой официальной должности, и, думаю, она права». Лорд Мельбурн приехал еще раз днем, а потом еще и вечером, после ужина, который Виктория съела в одиночестве. В дневнике она сделала запись о том, как принимала своего премьер-министра: «Естественно одна, как впредь всегда рассчитываю принимать моих министров».
Самым срочным государственным делом стало решение судьбы Конроя. Контролер составил меморандум о том, что восемнадцать лет жизни отдал службе герцогу и герцогине Кентским, и тем же утром, не теряя ни минуты, передал его Штокмару. За свою службу он потребовал пенсию в размере 3 тысяч фунтов стерлингов в год, крест ордена Бани и звание пэра. Когда лорд Мельбурн читал эту бумагу, она ходуном ходила у него в руках: «Это переходит все границы! Видана ли подобная наглость!» Доверенный человек короля Леопольда взялся уладить это дело. В конце концов королева согласилась назначить пенсию в 3 тысячи фунтов стерлингов и присвоить титул баронета человеку, которого ненавидела всей душой, но в одном осталась непреклонной — она никогда больше не увидит Конроя, даже если тот останется на службе у ее матери.
Юная девушка, которую в течение долгих лет заставляли подчиняться чужой воле, но которая благодаря королю Бельгии получила прекрасное воспитание, с легкостью играла новую для нее роль. «Нечто удивительное эта девочка, которая в день своего восшествия на престол отринула все старые мысли, все привычки, все детские привязанности; она свела на нет влияние своей матери и ее фаворита, позабыла юношескую робость и в одночасье повзрослела», — писала княгиня Ливен. Ее возвышение ознаменовало падение герцогини Кентской, низведенной до уровня «матери королевы», тогда как она требовала для себя титул «королевы-матери». Кроме того, Виктория запретила Конрою и леди Флоре Гастингс сопровождать герцогиню на церемонию своего провозглашения на царство, назначенную на 21 июня.
Ее появление в окне Сент-Джеймсского дворца вызвало бурю восторгов толпы, разразившейся радостными криками. Лорд Мельбурн стоял рядом с ней. Заиграли трубы. Юная королева побледнела, глаза ее наполнились слезами. В последний раз герольды произнесли ее двойное имя Александрина Виктория. Ее величество повелела, чтобы отныне оно не появлялось ни на каких официальных документах.
17 июля Виктория отправилась в парламент, ее хрупкая фигурка почти потерялась в тяжелой золоченой карете. Ее сопровождали стражники в форме XVI века, вооруженные алебардами, и герольды, одетые в пестрые одежды. Она и в парламенте прекрасно справилась со своей задачей. Следуя за лордом Мельбурном, она вошла в палату пэров, где собрались парадно одетые лорды и депутаты палаты общин, спокойно проследовала к трону, отвечая улыбкой тем, кто молча приветствовал ее, и просто восхитительно прочла речь, составленную для нее ее премьер-министром: «Ее голос звучал так звонко, что все присутствующие могли отчетливо расслышать каждое слово».
Но эта церемония, проходившая под пристальными взглядами первых джентльменов королевства, стала для нее тем испытанием, которого она будет страшиться всю свою жизнь. Ее нервное напряжение было столь сильным, что она упала в обморок, когда с нее снимали тяжелую мантию красного бархата, подбитую горностаем. Возвращаясь в Бу-кингемский дворец, она вновь улыбалась восторженно приветствовавшему ее народу, словно испытывая облегчение после достойно выполненного долга.
Тщедушный и напыщенный Штокмар не оставлял ее, продолжая забрасывать советами и предостережениями Леопольда. Но Виктория уже начала отдавать предпочтение обольстительному лорду Мельбурну. Еще в их первую встречу королева попала под действие чар этого высокообразованного пятидесятивосьмилетнего мужчины с седеющими висками и ласково-меланхоличным взглядом карих глаз, который всегда умел нравиться женщинам.
Вся жизнь лорда Мельбурна была сплошной чередой побед и разочарований. Его жена, эксцентричная Каролина Понсонби, дочь графа Бессборо и племянница герцога Девоншира, была любовницей Байрона, свою связь с поэтом она описала в книге, послужившей причиной громкого скандала. Спустя два года, когда Байрон, устав от ее экзальтированности, бросил ее, лорд Мельбурн, сохранивший к жене нежные чувства, по-рыцарски простил ее. Он отказался развестись с ней вопреки настояниям всей родни, считавшей Каролину сумасшедшей. Она умерла у него на руках в 1828 году, оставив ему умственно отсталого сына, который скончался за несколько месяцев до того, как Виктория взошла на престол. С тех пор Мельбурн смотрел на мир без иллюзий, но и без озлобленности. Под его руководством юная королева открывала для себя власть и способы вершить ее, равно как и способы обходиться с таким великим действующим лицом истории, каковым является общественное мнение.
В отличие от фрейлейн Лецен, Штокмара и дядюшки Леопольда ее премьер-министр не был немцем. Он был англичанином и джентльменом до мозга костей. Его мать, обворожительная и очень умная женщина, была хозяйкой одного из самых блестящих салонов в Лондоне, где собирались сторонники партии вигов. Она была любовницей регента, частого гостя Мельбурн-хауса. Будучи сыном лорда Эгремонта, другого любовника его матери, Мельбурн был воспитан на великой традиции вигов, заложенной в XVIII веке, в эпоху правления германской династии ганноверцев, взошедших на престол в 1714 году, когда Уолпол [16]забрал в свои руки реальную власть, оставив монарху, по-прежнему проводившему много времени в своем родном немецком королевстве, лишь развлечения. Став премьер-министром Вильгельма IV, правителя «до крайности тупого и упрямого», Мельбурн уже знал все тонкости английской политики, а главное — обладал искусством обходить в ней все ловушки.
Когда разгорелся скандал из-за его жены, он предпочел уединиться и углубился в чтение: читал все, что представляло мало-мальский интерес, особенно много книг он прочел по теологии. Он скупал все, что появлялось в печати. Не было ни одного древнегреческого или латинского классика, чьи сочинения остались бы без его комментариев. Он вполне мог бы стать философом, равным Монтеню, но смерть старшего брата, а затем и отца привела его в политику. Он делал вид, что не слишком увлечен подобного рода деятельностью, но при этом демонстрировал поразительную работоспособность.
Ложился спать и просыпался он поздно и порой совершал свой утренний туалет глубоко за полдень, а посему посетителей принимал либо в постели, либо во время бритья. Однажды, сидя у себя в кабинете, он слушал каких-то очередных визитеров, рассеянно дуя на перо. Но вскоре его собеседники смогли убедиться, что он прекрасно знает их дело, так как предыдущей ночью досконально изучил их досье.
Эксцентричный и снисходительный, циничный и оптимистичный, прямой и сдержанный, лорд Мельбурн был ко всему прочему еще и сентиментальным. Его до глубины души тронули отвага и неискушенность этой юной девушки, которую ее немецкие опекуны, по всей видимости, не ознакомили с историей династии, наследницей которой она стала. Он описал ей жизнь ее деда Георга III, поведал, с какой скоростью тот поглощал пищу, и рассказал множество анекдотов о ее беспутных дядьях. Он копировал Вильгельма IV, который кричал: «Да я скорее дьявола пущу в свой дом, чем вига!» Ему всегда нравилось учить других. А Виктория обожала учиться у него: «Я с огромным удовольствием слушаю его. У него горы познаний и великолепная память. Он знает все обо всем и обо всех, знает, кто кем был и кто что сделал. Он превосходно все объясняет. Это приносит мне неизмеримую пользу».
