Лондонские пробки со всеми их двухэтажными трамваями, омнибусами и кебами вошли в поговорку. Велосипеды сновали туда-сюда в клубах пыли между лошадьми. Миллион англичан пользовался этим средством передвижения несмотря на туман вперемешку с угольной пылью, облаком накрывающий столицу, тот самый «смог», про который Виктор Гюго написал четверостишие:
Ты в Лондоне, ты хочешь высморкаться,
Достаешь из кармана свой абсолютно черный носовой платок,
Сморкаешься и приходишь в ужас от этой английской копоти,
Что въелась в тебя до самой печенки.
На тротуарах мальчишки бойко торговали самой популярной газетой в Англии — «Дейли телеграф», первой ежедневной газетой ценой в пенни, которая расходилась по двести пятьдесят тысяч экземпляров в день. Реклама еще только зарождалась, и крупные фирмы для продвижения своей продукции использовали имена своих венценосных клиентов, называя себя «эксклюзивными поставщиками королевского двора». Помимо всего прочего Виктория дала свое имя какао, Альберт — крему для бритья, а Берти — ... виски. «Увенчанные короной головы украшают все этикетки соусов, соперничая с головами коров», — писал коммунар Жюль Валлес, нашедший убежище в Лондоне.
«Harrod’s» и «Liberty’s» [129]распахнули свои двери для покупателей еще два десятилетия назад и с тех пор все разрастались и приукрашивались. Крупные магазины, шикарные бутики, дорогие частные гостиницы — вся роскошь Лондона — по-прежнему концентрировались в западной части английской столицы. Там же в определенные часы прогулок всадники назначали друг другу встречи на Роттен Роу, одной из аллей Гайд-парка, по которой лишь королева имела право ездить в карете.
Пятитысячной толпе, приветствовавшей ее внутри «Народного дворца», Виктория отвечала с непринужденностью, удивлявшей ее саму: «Мой горячо любимый супруг с безграничным удовольствием отметил бы все те усилия, что были предприняты здесь для удовлетворения потребностей и развлечения трудящихся...» Кивком головы она подала знак Берти, чтобы тот предложил ей руку, и они прошли на закладку первого камня в фундамент Куинс-Холла. Тут в толпе кто-то засвистел, производя «ужасный шум», как скажет она Солсбери. Ей объяснят, что это всего лишь социалисты и ирландцы.
20 мая после еще нескольких официальных церемоний, стоивших ей много сил, королева вместе с Беатрисой отбыла на отдых в Бальморал. Там она отпраздновала свой день рождения, оделив персональными подарками каждого из своих слуг и членов королевского дома.
17 июня она вернулась в Виндзорский дворец, где ее ждали все съехавшиеся туда ее дети и внуки. Приехал даже Фриц, доставив ей тем самым огромную радость. У ее зятя была опухоль на голосовых связках, которая мешала ему говорить.
В Берлине болезнь наследника престола стала государственным делом. Месяц назад два немецких хирурга приняли решение произвести Фрицу трахеотомию, чтобы удалить опухоль. Вики, напуганная тем, что мужу собираются делать столь рискованную операцию, послала матери шифрованную телеграмму с просьбой срочно прислать к ней Макензи, знаменитого английского ларинголога. Макензи приехал вместе с Дженнером и с помощью акушерских щипцов, специально изготовленных по его инструкциям, извлек половину опухоли. Анализ ее клеток не подтвердил поставленного ранее диагноза — рака. Вилли же начал поговаривать о том, что будет представлять отца на юбилее своей бабки. Но теперь уже королева направила шифрованную телеграмму Дженнеру, написав в ней, что «по соображениям политического и семейного характера крайне важно, чтобы наследный принц смог приехать в Англию, даже если он и не будет участвовать в празднествах». Она не желала, чтобы молодой и спесивый Вилли заменял своего отца, столь любимого ею Фрица, который так трогательно относился к ней после смерти Альберта.
19 июня она позавтракала во Фрогморе и прослушала воскресную службу в мавзолее Альберта.
20 июня «Таймс» в своей передовой статье одним росчерком пера перечеркнула все те черные годы, на протяжении которых королева игнорировала свой народ и пренебрегала своими обязанностями: «Ни один конституционный монарх не относился с таким уважением к общественным свободам и не осознавал так ясно свой долг. Благодаря поведению самой королевы и благодаря тем мудрым советам, которые так часто помогали ей, монархия и сама государыня стали восприниматься в стране по-новому».
Вечером, в прохладе Букингемского сада Виктория писала: «Великий день настал, а я одна...»
В этот вечер она ужинала в компании всех коронованных особ Европы: король Дании сидел по ее правую руку, король Греции по левую, а бельгийский король напротив. Начиная с немецкого кронпринца и кончая великим герцогом Гессенским и королем Саксонии, у нее собрались все те, чьи имена перечислялись в Готском альманахе, который она столько раз листала, подбирая женихов и невест своим детям. «Сегодня у нас большой семейный праздник», — гордо заметила она, перебирая своими пухлыми ручками в бриллиантах над уставленным золотой посудой столом.
21 июня в Вестминстерском аббатстве она слушала «Те Dеum» [130]. Возбуждение, радость и гордость толпы вызвали у нее воспоминания о другом торжественном событии — открытии Всемирной выставки 1851 года, ставшей триумфом ее дорогого Альберта: «Я сидела совсем одна (да, без моего горячо любимого мужа, у которого был бы такой повод для гордости в этот день), но все присутствующие благодарили Бога под музыку “Тедеума”, которую сочинил он, а хор исполнил его гимн “Гота”».
Она отказалась от кареты с застекленными окнами и поехала в открытом экипаже, который тянула за собой шестерка лошадей светлой масти, и впервые в ее эскорте были индийские конники. Перед ее каретой гарцевала кавалькада принцев, среди которых были три ее сына, пять зятьев, девять внуков и двадцать других родственников. Полмиллиона зрителей провожали восторженными взглядами этот кортеж, словно сошедший со страниц волшебной сказки. Самым красивым, самым внушительным и снискавшим больше всего восторгов был возглавлявший кортеж Фриц в своем белом мундире и серебряной кирасе. В своей каске с имперским орлом он возвышался над остальными принцами, скрывая свои ужасные страдания за безупречной выправкой, полной невыразимой грации.
Никогда еще мир не видел подобного праздника. Никогда еще ни у одной страны не было такого повода продемонстрировать свое богатство, свою мощь и свою национальную гордость. И никогда со времен Рима сокровища со всех концов империи не стекались в таком количестве в столицу.
И королева была первой, кто извлекал из этого пользу. Ее состояние, самое крупное в мире, невозможно было выразить в точных цифрах. Его оценивали примерно в 5 миллионов фунтов стерлингов. Она содержала всех своих детей, кроме Вики и Фрица, но никогда не допускала бесполезных трат.
Вернувшись во дворец, она оделила всех своих дочерей брошками, а сыновей булавками для галстука. Обед начался в четыре часа дня, за ним последовал парад ее моряков, который она наблюдала с балкона дворца. В бальной зале дети преподнесли ей в подарок серебряный сервиз, а также она получила множество других, весьма экстравагантных подарков. Гавайская королева, например, прислала ей ее монограмму, изготовленную из перьев редких птиц: «Я совершенно без сил... Просто валюсь с ног». В спальню ее привезли в кресле-каталке.
Но на этом день ее славы для нее не закончился.
На торжественном ужине она появилась в затканном серебром платье, на котором сплелись воедино английская роза, шотландский чертополох и ирландский клевер, три главных символа ее королевства. Длинной вереницей прошли перед ней дипломаты со всего мира, индийские магараджи и бесчисленное множество других достойных особ, увешанных золотом, которые съехались сюда, чтобы пасть ниц перед английской королевой, а в это время ночное небо Лондона полыхало огнями бесчисленных фейерверков, а воздух содрогался от звуков фанфар, волынок и скрипок.
