Приход к власти Гладстона, этого «паписта», который хотел предоставить независимость Ирландии, сделал Брауна еще более ворчливым и угрюмым. Всюду ему мерещились фении. В палате общин их насчитывалось около шестидесяти человек во главе с Парнеллом, мрачным типом с бледным лицом в обрамлении темных волос. Его мать, американка ирландского происхождения, привила ему ненависть к Англии. Правительство предложило принять закон о возмещении убытков ирландским фермерам, согнанным с их наделов английскими землевладельцами. Получив одобрение в палате общин, этот «Land Bill» [121]был отвергнут палатой лордов, где как раз и заседали нынешние хозяева большей части ирландских земель. Один из них, герцог Аргайлл, свекор Луизы, даже вышел из правительства в знак протеста против принятия этого оскорбительного закона. Гладстон в очередной раз схлестнулся с этой палатой лордов с ее правом передачи мест по наследству, что он считал анахронизмом.
В Ирландии Парнелл создал «Land League» [122]для борьбы с злоупотреблениями там английских лордов. И придумал «boycott» [123]. Одного английского офицера, капитана по фамилии Бойкот, местное население подвергло обструкции за то, что он по приказу крупного землевладельца лорда Эрна согнал с земли ирландских фермеров. После этого Бойкот не мог ни рубашку отдать в стирку, ни письмо отправить. Подобному наказанию по указке Парнелла систематически подвергали всех «гонителей». Членов Земельной лиги арестовали. Но все суды Дублина отказались выносить им приговор. У Гладстона не было другого выхода, как применить решительные меры, создав чрезвычайные суды.
Депутаты от Ирландии столь буйно вели себя во время голосования по этому «дискриминационному закону», что их пришлось удалить из парламента, «только на один вечер», из-за устроенной ими беспрецедентной потасовки. Ненависть между ирландцами и англичанами достигла апогея.
Как и многие ее подданные, Виктория была убеждена, что «паписты» действуют по указке кюре, находящихся на службе у римско-католической церкви. Альберт ненавидел католиков. Она считала их «несносными». Равно как и предавшего интересы Англии Гладстона с его возмутительно проирландской политикой.
5 января 1881 года королева провела в Осборне заседание Тайного совета и ознакомилась со своей тронной речью. В ней она с удивлением прочла, что правительство приняло решение отказаться от содержания английского гарнизона в
Кандагаре, на самых подступах к Индии. Крайне недовольная этим, она потребовала исключить этот параграф. «Тронная речь — это речь правительства», — важно заметил ей сэр Уильям Харкот, министр внутренних дел. Дизраэли, к которому обратился за советом принц Леопольд, заявил, что это последнее утверждение есть не что иное, как «политиканство». В знак протеста Виктория отказалась открывать парламентскую сессию. Но ее потрясло письмо, которое прислал ей один английский офицер, проходивший службу в Индии: «Не дайте убедить себя в том, что следует сохранить Кандагар, это было бы роковой ошибкой — это мерзкая и никому не нужная дыра, где стыдно оставаться хотя бы на одну лишнюю минуту. Умоляю вас: давайте уйдем оттуда».
В 1872 году в гостях у герцога Аргайлла она встретилась с журналистом Стэнли, который в тот момент только что вернулся из Африки, где был вместе с Ливингстоном, и подарила ему золотую табакерку. С тех пор Стэнли успел сплавиться вниз по течению реки Конго, желая присоединить окрестные земли к британской короне, но Гладстон упустил этот шанс, и Саворньян де Бразза поднял там французский флаг. Не желая мириться с бездействием собственного правительства, Стэнли пошел на службу к бельгийскому королю Леопольду II, решившему начать разработку несметных природных богатств Конго.
Во время своей избирательной кампании Гладстон пообещал вывести британские войска и с других подконтрольных Англии территорий. И начать он собирался с Трансвааля. Война с бурами была развязана не вчера. С появлением англичан на юге Африки в конце XVIII века потесненные ими голландские колонисты создали республику Трансвааль, независимость которой Англия признала в 1852 году. Воспользовавшись войной буров с кафрами — туземцами-мусульманами, — Дизраэли захватил Трансвааль с его золотыми и алмазными шахтами, в основном сконцентрированными вокруг его столицы Претории. Буры вновь взялись за оружие, и англичане после поражения под Мажубой вынуждены были отступить. Бурская республика Трансвааль была признана Гладстоном летом 1881 года.
Королева смотрела в будущее с тревогой. Каждый день Англия теряла частичку своего имперского могущества и блеска, которые приобрела с Дизраэли. Увы, 19 апреля великий визирь королевы скончался. В течение всех последних месяцев, несмотря на неодобрительное отношение к этому Понсонби, Виктория продолжала обмениваться с Дизраэли трогательными письмами. Последний раз он был на ужине в Виндзорском дворце 1 марта, а затем произнес свою последнюю речь: «Нелегко отказаться от уединения, в котором я живу, и приехать в палату лордов, чтобы говорить об империи, которая рушится». Обложенный подушками, с трудом дышавший, он писал своей королеве карандашом, дрожащей рукой, писал последнее письмо, которое подписал: «Ваш преданный, но очень больной Б».
Виктория послала к нему своих личных докторов. Каждый день она интересовалась его самочувствием. Перед тем как уехать в Осборн, она послала ему примулы из Виндзора и письмо, которое он только немного подержал в руках, но уже не смог прочесть самостоятельно. Он протянул его своему другу, лорду Баррингтону, члену Тайного совета, и тот прочел ему нежные слова королевы: «Я все время думаю о вас и хотела бы сделать все, что только возможно, чтобы помочь вам и быть вам хоть чем-то полезной».
Берти, приехавший навестить его, нашел, что он выглядит немного лучше, что подтвердила и «Таймс», но очередной приступ астмы оказался последним для самого лучшего защитника английской короны. И вновь Браун «с грустью на лице и слезами на глазах» взял на себя труд сообщить королеве роковую весть.
В своем дневнике Виктория доверительно писала: «Потерять столь мощную поддержку в столь трудный момент просто ужасно». Гладстон предложил похоронить Дизраэли с государственными почестями, но королева напомнила ему, что тот пожелал, чтобы его похоронили без всяких церемоний в Хьюгендене, рядом с его супругой. Трое сыновей королевы: Берти, Артур и Леопольд — представляли ее на этих похоронах. Сама она приехала почтить его память спустя четыре дня в сопровождении Беатрисы. Она приказала открыть его склеп, чтобы возложить на гроб букет камелий, и обнаружила там присланные ею и уже давно увядшие примулы. Годом позже эти цветы станут символом сторонников Дизраэли, и «Таймс» предложит назвать 19 апреля «Днем примулы» в память об этом премьер-министре.
Медленно и печально вошла Виктория в библиотеку Хьюгендена, где три года назад умоляла Дизраэли вступить в войну с Россией, и выпила там с Беатрисой чаю, сидя под своим портретом, подаренным ею ее дорогому Диззи: «Мне казалось, что я слышу его голос, его пылкую и живую речь, которая была свойственна ему, о чем бы он ни говорил». В его кабинете она не удержалась и взяла на память о своем великом визире маленькое колечко, привезенное из Константинополя в тридцатых годах.
Браун организовал при дворе сбор пожертвований на мемориальную доску Дизраэли, которую Виктория решила установить в церкви Хьюгендена с его профилем и выбитой золотыми буквами фразой из одного псалма: «Короли любят того, кто говорит так, как надо». Она могла бы добавить: именно так, как «его признательная ему и привязанная к нему государыня и друг К.И. Виктория» желала, чтобы ее премьер-министры говорили с ней. Сделав Викторию императрицей, Дизраэли выполнил самое заветное ее желание. Примирив королеву фей с ее прерогативами, он вытащил ее из добровольного заточения и тем самым спас монархию. Но он оставил королеву одну, без ее обольстителя.
