А обескровленная Турция все еще ждала английского подкрепления. Трижды флот получал приказ выдвигаться. И трижды этот приказ отменялся. «Боюсь, что мы выставляем себя на посмешище перед всем светом, поскольку умеем только лаять, а не кусаться», — сокрушался Берти. Русские войска были в трех днях пути от Константинополя. 19 февраля в местечке Сан-Стефано был подписан мирный договор. Султан признал независимость Черногории, Сербии и Румынии. Согласился на образование Болгарского княжества. Уступил России устье Дуная и крепости Карс и Батум на Кавказе. И, наконец, гарантировал право прохода через Босфор и Дарданеллы как в мирное, так и военное время всем торговым судам нейтральных стран. У турок практически ничего не осталось в Европе. Эти «гнусные» пункты мирного договора стали известны в Лондоне лишь спустя три недели после его подписания. Общественность, как и королева, пришла в ярость: «Для Англии, Австрии и Германии очень плохо, что в Европе сформировался такой мощный русско-славянский блок, и всем странам теперь придется принимать меры, чтобы защитить себя от этой опасности». Лорд Дерби и лорд Карнавон ушли в отставку. «В силу сложившихся обстоятельств» лорд Солсбери объявил подписанный в Сан-Стефано договор неприемлемым для Англии.
Австрия предложила провести в Вене новый конгресс по этому вопросу. Но пройдет он в Берлине под председательством Бисмарка. Гамбетта [118]довел до сведения Берти, находившегося в Париже в «галантной» поездке, что Франция поддержит на конгрессе Англию. Королева устроила по этому случаю импровизированный бал и впервые за долгие годы ее траурное платье развевалось в триумфальном вальсе, который она танцевала со своим сыном. «Артур танцует так же хорошо, как его дорогой папа», — отметила она с материнской гордостью и удовлетворением, что ее монарший гнев принес свои результаты.
Она пыталась отговорить Дизраэли от поездки в Берлин: «Здоровье и сама жизнь графа Биконсфилда представляют огромную ценность для меня лично и для всей страны. Не следует подвергать их опасности. Берлин находится слишком далеко». Но для него это был повод реабилитироваться. Он пообещал королеве ежедневно посылать ей вместе с отчетом о переговорах бюллетень о состоянии своего здоровья.
В первый день Бисмарк появился в зале заседаний в белой военной форме и в каске, увенчанной имперскими орлами. Этот колосс, заплывший жиром, нагонял страх на других участников конгресса одним своим видом, выделяясь среди них внушительным ростом. Канцлер много раз приглашал Дизраэли поужинать с ним тет-а-тет, и ироническое описание этих застолий оживляло письма английского премьер-министра к королеве, в которых он докладывал о том, как непросто шел раздел Балкан. Бисмарк вливал в себя литры шампанского и пива, попыхивал сигарой и рассказывал Дизраэли непристойные анекдоты. Он жаловался на прусского короля, который, по его словам, загубил его здоровье. На что Дизраэли заявил, что его королева — «сама справедливость и прямодушие» и что «все ее министры обожают ее». Во всяком случае, именно так описал он эту сцену Виктории. Он виртуозно владел пером, но и переговоры умел вести не хуже, чем писать. Англию не устраивала ни объединенная Болгария, ни отошедшая русским Армения. Дипломатическим языком был французский, но Дизраэли, плохо владевший им, изъяснялся по-английски. Если царь не откажется от спорных территорий, вновь разразится война. Он даже пригрозил, что покинет конгресс, и приказал готовить свой поезд к отъезду. Бисмарк сдался. Престарелый Горчаков воскликнул: «Выходит, мы напрасно принесли в жертву сто тысяч наших солдат!» Между делом Дизраэли выманил у Турции Кипр в обмен на обещание защищать ее интересы. Взяв Кипр под свой протекторат, Англия обеспечила себе безраздельное господство на Средиземном море и свободный морской путь в Индию. Франция в благодарность за оказанную Англии поддержку получила Тунис.
Лондон как героя встречал человека, привезшего ему «мир, не ущемляющий его чести». Вокзал Черинг-кросс был украшен флагами, набережные — геранями, пальмами и шпалерами, увитыми гирляндами из роз. На Трафальгарской площади море людей встретило его восторженными криками. Мужчины махали шляпами, женщины бросали цветы в его карету с откинутым верхом. В его рабочем кабинете на Даунинг-стрит его ждал еще один огромный букет цветов. «Это от королевы», — с улыбкой произнес Понсонби.
Она была в Осборне и с нетерпением ждала его рассказов. Дизраэли поспешил к ней: «Бисмарк, мадам, с восторгом воспринял сообщение о том, что Ваше Величество отдали приказ об оккупации Кипра. Он сказал, что это прогресс... А для него прогресс — это захват новых территорий». Королева фей и ее великий визирь дружно рассмеялись. В награду Виктория взволнованно повязала над коленом своего дорогого Диззи голубую ленту ордена Подвязки.
После того как мир в Европе был восстановлен, она вернулась к управлению своей семьей. 21 мая 1878 года, накануне своего пятьдесят девятого дня рождения, она писала: «Чем старше становишься сама и чем старше становятся твои дети, тем гармоничнее развиваются отношения с ними». Вот уже два года, как ее «бедный Лео», своим умом и чувством юмора так напоминавший ей их дорогого папочку, исполнял обязанности ее личного секретаря. Но в свои двадцать пять лет Лео с трудом переносил те ограничения, что диктовались ему его болезнью. Он обожал оперу и театр, водил дружбу с актрисой Сарой Бернар, художником Гюставом Дорэ и певцом Паоло Тости, а Лондон предпочитал Виндзору. У него теперь были личные апартаменты в Букингемском дворце, и он пошел на преступление, которому не было прощения, — отказался сопровождать мать в Бальморал, где «никогда ничего не происходит». Находясь под постоянной угрозой смерти, он хотел наслаждаться жизнью и решил посетить Париж. Королева, все время опасавшаяся какой-нибудь роковой случайности, позволила ему провести в этом «городе всех грехов» восемь дней, но он продлил свое пребывание там до двух недель. «Леопольд стал для меня постоянным источником огорчений и страхов», — жаловалась она Августе Прусской. Она призвала на помощь всех своих остальных детей, чтобы убедить Лео вернуться «к исполнению своего долга».
Мария, жена Аффи, беременная четвертым ребенком, умоляла королеву позволить ее мужу оставить службу на флоте. Но на Аффи была возложена миссия встретить в Канаде свою сестру Луизу и ее супруга маркиза де Лорна. Дизраэли со свойственными ему имперскими замашками мечтал превратить этот доминион, территория которого постоянно увеличивалась за счет продвижения все дальше на Запад, в королевство, находящееся под протекторатом Великобритании. Альберт собирался посадить на канадский престол своего третьего сына, Артура. Королева же решила назначить туда генерал-губернатором своего зятя де Лорна. «У нас складывается впечатление, что мы стали ближе к нашей доброй государыне... Мы всегда воспитывали в себе гордость английских подданных!» — радостно восклицали канадцы. Луиза с мужем, обласканные соотечественниками, поездом добрались до Ливерпуля, где городские власти устроили в их честь грандиозный банкет. Провожали их Артур и Леопольд. Под звуки фанфар супруги взошли на борт «Сарматиана». Это судно, в прошлом корабль военно-морского флота, было гордостью компании «Аллан Лайн», помимо комфортабельных кают оно имело на редкость быстрый ход. Правительство опасалось, что фении могут напасть на судно и даже взять его на абордаж. Виктория же ужасно боялась потерять Луизу, свою неуемную выдумщицу «Лузи».
А тут еще неожиданная помолвка Артура, которая пришлась ей совсем не по вкусу. У его невесты Луизы Прусской, двоюродной сестры Фрица, были очень некрасивые зубы. Ее родители находились в разводе, и отец, Фридрих Карл Прусский имел прозвище «Красный принц». В детстве Артур был любимчиком Виктории. Как и мать, он обожал танцы и всегда вносил оживление в традиционные балы гилли в Бальморале, заражая всех своим весельем. В отличие от Берти и Аффи, маленьких и толстых в мать, Артур был похож на своего ангелоподобного папочку. У него были самые красивые ноги в семье, и королева не уставала любоваться ими, когда он надевал килт.
