— У тебя ужасная ориентация, вот в чем дело. Хаи Руба! Какое пекло! Надо выпить мангового сока.

Дни проходили в постоянных перебранках.

Ночью Карам уже не смел прикасаться к жене. Едва они приходили в номер, как она валилась на кровать, жалуясь на боль в ногах, спине и стоны в желудке. «Ничего удивительного, — думал Карам. — Выпить столько сока!» Он вставал и брал книгу о Египте, однако его мысли неуклонно возвращались к Сарне, к той поре, когда им было хорошо и уютно в объятиях друг друга. Теперь он спал рядом с женой, но держал мысли, чувства и руки при себе. Сколько всего нужно ей сказать! Однако Карам молчал и вскоре засыпал под бурчание ее желудка.

И все же Каир удивительным образом их сблизил. Как-то раз они шли по Муски, узкой и оживленной улице, и Сарна то и дело вскрикивала: «Ой! Хаи! Ах!» Сначала Карам решил, что эти звуки — очередное проявление недовольства и скоро жена попросит сока. Оказалось, что Сарну то и дело щиплют и тыкают прохожие. «Негодяй! А ну пошел вон! Прочь с дороги!» — стал кричать Карам обидчикам, размахивая руками и подозрительно косясь на всех, кто заглядывался на его жену. Ей это было по душе: какой у нее сильный и храбрый муж! Несколько раз Сарна даже притворялась, будто ее ущипнули. Карам тогда вставал прямо за ней, чтобы отбивать руки мерзавцев. Слегка одурманенный яблочным дымом кальянов, наводнившим улицы, он едва держался, чтобы самому не потискать жену. Он прекрасно понимал, почему на нее смотрят. Жирок сглаживал отметины возраста и делал изгибы ее тела еще более соблазнительными. Сарна была роскошной женщиной с пышной грудью и крепким задом. Караму нравилось стукаться об нее, когда они лавировали между повозок или когда их теснила толпа. Так, в эфемерном и недолговечном танце гармонии, муж и жена шли по улицам Каира.

Сарна влюбилась в местные базары. Среди овощных гор и корзин с крупами она заметила шестиугольные свинцовые чаши весов — точно такие же были на рынках ее юности. Сарну заворожило изобилие фиников, разложенных на огромных медных блюдах: от светло-желтых и сухих до мясистых, липких, цвета красного дерева. Пока она разглядывала фрукты и торговалась с продавцами на ломанном английском или при помощи жестов, Карам ее охранял. Сарна украдкой и с гордостью поглядывала на мужа. Даже влажный воздух Каира не мог справиться с его хрустящей белоснежной рубашкой и аккуратными стрелками на брюках. Сарна неожиданно для себя начала восхищаться его безукоризненным тюрбаном. Он нравился ей куда больше, чем тюбетейки или громоздкие головные уборы местных жителей. Не зря она целыми днями стирала, гладила и крахмалила.

На базаре аль-Аттарин Сарна испытала полчаса чистого удовольствия. Громко и восхищенно вздыхая, она бродила между палатками с пряностями, благовониями и травами. Арабских надписей она прочесть не могла, но чутье ее не подвело. От яркого аромата корицы Сарна едва не застонала, а от свежего запаха тмина неудержимо захотела готовить. Когда торговец упаковал все приправы, она потянула Карама за рукав и попросила заплатить.

— Куда тебе столько?! Я ведь не банкир. И как мы все это повезем? Нас остановят на таможне. — Он наморщил нос, оглядев килограммы выбранных ею специй.

— Ой! — взвизгнула Сарна и прижалась к мужу.

— А ну! — закричал он и принялся расталкивать толпу, при этом ненароком заключил Сарну в свои объятия. Их сердца несколько мгновений бились в такт шагам прохожих. Смутившись, Сарна отпрянула и надела горчичного цвета чуни, слетевший с ее головы. Торговец смерил их неодобрительным взглядом. Быстро расплатившись, Карам взял покупки и стал жаловаться на грабительские цены.

Последний день их путешествия прошел в Гизе. Под палящим полуденным солнцем они приблизились к пирамидам. Карам, околдованный их величием, не замечал жары. Сарна быстро исправила это недоразумение.

— Хаи, мы могли бы пойти сюда в другое время, когда тени на этой стороне. Здесь даже сок не продается! — Она загородилась рукой от солнца, хотя на ней и так были темные очки и шляпа.

Ничего не ответив, Карам пошел дальше и вдруг услышал глухой удар. Сарна упала на колени. Ее поза показалась ему странно уместной для пирамид — только так и можно было выразить свое восхищение. Но Сарна была поражена не прекрасным видом, а солнцем. Заливаясь слезами, она лежала на песке и умоляла Карама отвезти ее домой.

— Я хочу пить! Я хочу в Лондон, на Эльм-роуд. На свою кухню.

— Но… — Карам на секунду обернулся, чтобы посмотреть на огромные каменные треугольники, надменно возвышающиеся вдалеке. — Мы ведь уже пришли. Давай подойдем поближе?

— Нет! Отвези меня домой. — Сарна скорчилась в песке, обдав золотыми волнами туфли Карама.

Вокруг столпились зеваки с хитрыми улыбками на лицах.

— Такси? Такси?.. Вода?.. Зонтик?

Карам попытался их спровадить:

— Нет, все хорошо, нам ничего не нужно. Идите, пожалуйста.

Никто не пошевелился. Тогда он помог жене подняться.

Золотой песок сиял на ее одежде и в волосах. Сарна была похожа на богиню Сехмет, вышедшую из пустыни. С помощью мужа она избавилась от сверкающей ауры. Карам повернул ее к пирамидам, словно, увидев их, она точно захотела бы остаться.

— Уже недалеко. Давай пойдем медленней, я тебе помогу. Пожалуйста… хоть попытайся.

Сарна закрыла глаза и вновь осела на землю.

— Хаи… хаи…

Карам поставил ее на ноги и, бросив прощальный взгляд на недоступное чудо, повел жену к автобусной остановке. Уже в гостинице он обнаружил, что потерял камеру. На память об их поездке в Египет остался лишь песок в ботинках.

В Лондон они вернулись, изрядно поднадоев друг другу. Карам сказал Сарне, что больше никогда не возьмет ее в путешествие, а та в отместку исключила мужа из своего лексикона. Разговаривая с другими, она называла Карама «он» или «этот». Конечно, «он» заметил перемену, но ничего не сказал: понадеялся, что это временно. Как изменились с годами их отношения! Давным-давно, когда их любовь только росла, Сарна называла его сначала «сардхарджи», потом «дхарджи», затем «джи». Неудивительно, что Карам утратил свое имя, когда чувства иссякли.

Оскар оперся на перила и посмотрел на Манчестерский канал. Стоял воскресный летний день. Яркое голубое небо подернула белесая вуаль, словно кто-то наверху неспешно курил сигарету.

Четырехдневная щетина придавала его лицу суровое выражение, однако сейчас Оскар улыбался. Его серебристые кудри были слегка растрепаны, а серые глаза прищурены: он пытался разглядеть, изменилось ли здесь что-нибудь за много лет. Потом отступил на несколько шагов…

— Ох! — раздался голос из-за спины. Он кого-то задел. Обернувшись, Оскар увидел невысокую женщину в камезе кофейного цвета: она нагнулась и растирала ногу в открытой сандалии. На мгновение ему показалось, что у нее идет кровь, но это был лак для ногтей: красно-коричневый с оттенком розового. Будь у страсти цвет, он непременно был бы таким.

— Простите. — Оскар стоял в нерешительности.

— Ничего страшного, — тихо ответила женщина и подняла на него глаза — малахитовые озерца. Вспышка противоречий осветила ее взгляд: осознание и непонимание, радость и стыд, тепло и холодок тревоги.

Оскар пожалел, что не побрился. Конечно, Найна его не узнала. Он заговорил и вдруг услышал, что она произносит те же самые слова:

— Мне следовало смотреть под ноги…

Они резко умолкли и уставились друг на друга. У Найны была чудесная кожа в нежных морщинках, какие появляются на пленке кипяченого молока. Оскар улыбнулся. Она тоже почти незаметно улыбнулась и отвела взгляд. Какой он мужественный — совсем не такой, каким запомнился. Хотя… каким он был? Найна не смогла вызвать в голове его образ теперь, когда сам Оскар стоял перед ней. Сердце заколотилось, и от этого ей стало неловко. Она опустила голову и поджала ушибленный палец.

«Она меня не узнает», — подумал он. Годы сделали свое дело: обтесали его лицо рукой неумелого плотника, который опоздал и хочет побыстрее закончить работу.