Пьяри была единственной, кто обрадовался решению Кхалси. Она хотела побыть с Найной подольше. Болтать с ней по ночам, слушать истории об удивительном мире, в котором выросла сестра, открывать в ней схожие черточки. Пьяри сблизилась с Найной и делилась с ней всем: печалями, мечтами, сомнениями, опытом и одеждой. Возникшая между ними связь была крепче, чем дружба. Прежде Пьяри ни с кем не могла поговорить о Сарне и никому не рассказывала о своих смешанных чувствах к матери. Тема представлялась ей запретной. К тому же у ее приятельниц сложился образ Сарны, который она не хотела разрушать. «Твоя мама такая современная, забавная, так красиво одевается и вкусно готовит!» — завистливо говорили они. Найна придерживалась иного мнения.

— Ей просто не терпится меня сплавить! — однажды сказала она Пьяри, когда та расчесывала только что вымытые волосы.

— Нет. Она переживает за твое будущее. — Пьяри дергала гребень, то и дело морщась от боли.

— Не знаю, почему я решила, что здесь меня примут? — Найна забралась в кровать. — Всю жизнь люди ждали, когда я уеду.

— Неправда, Найна. Я этого не хочу. — Вода капала с ее волос, рисуя ручейки на ночной рубашке.

Найна укрылась одеялом, натянув его до самого подбородка.

— Их можно понять, — сказала она, точно не услышала ответа сестры. — Если я не нужна родной матери, то с какой стати — им?

— О, Найна! — Пьяри закинула еще мокрые волосы за спину и села на ее кровать. — А как же вся та одежда, которую Сарна тебе купила? Поверь, ты занимаешь в ее сердце особое место.

Найна потрясла головой:

— Если бы это было так, она обняла бы меня и сказала, что я ее дочь.

— Мама никогда нас не ласкала, не принимай это на свой счет. К тому же о тебе она заботится больше, чем обо мне: все время поправляет твою одежду, чуни, волосы.

— Твои волосы прекрасны. — Найна улыбнулась и потрогала ее прямые шелковистые пряди. Потом скорчила недовольную гримасу и хлопнула себя по голове, больше похожей на гнездо. — Вот, это моя печаль наружу прорастает, потому что я не могу сдержать ее здесь. — Она прижала руку к сердцу.

Да, порой наша грусть становится зримым недостатком и органичной частью нашего тела.

Одежда, которую Карам привез из Индии, продалась за неделю: шестьсот моделей — как будто их и не было. Карам поразился, что деньги можно зарабатывать так легко. Даже делать толком ничего не надо: хозяева магазинов — от центра до севера Лондона, от музыкальных лавок, где жужжал Джимми Хендрикс, до рыночных палаток, пропахших пачули, — готовы были свернуть друг другу шею за товар. Карам напрасно опасался, что они будут придирчиво выбирать модели, торговаться и осторожничать с заказами. Спрос был огромен. Ему звонили отовсюду: с камденского рынка, с Тоттнем-Корт-роуд, из Кингстона и с Карнаби-стрит. Все делали заказы, просили, чтобы Карам поторапливался. Следующая партия прибыла из Индии через три недели после его возвращения в Лондон. Две тысячи моделей снова разлетелись в считанные дни. Такие продажи позволили Караму определить курс своего нового дела. Он чуть ли не каждый день звонил Калвант, заказывая ей ткани и умоляя не мешкать.

И все же, несмотря на успех, Карам старался сохранять бдительность и сначала брал только небольшие партии.

— Бхраджи, если дела обстоят так хорошо, почему бы мне не прислать сразу десять тысяч? — то и дело повторяла Калвант. — Для этого потребуется еще неделя-две, ты избавишь себя от пустой возни. Зачем есть помаленьку, если можно заказать комплексный обед, а? Давай, Бхраджи, не бойся — попируй на славу, затопи рынок, займись настоящим делом! Мы не выиграем гонку на черепашьей скорости. Чтобы преуспеть в торговле, нужно двигаться быстро, думать загодя!

Карам только нервно смеялся, понимая, что она права, тем не менее не торопился соглашаться.

— Нет, нет, слишком рискованно. Пришли мне три тысячи моделей.

— Бхраджи, кто не рискует, тот не пьет шампанского! Не переживай ты так. Давай хотя бы пять тысяч.

— Нет, это слишком. Три — в самый раз.

— Бхраджи, тебя ждет успех. Я посылаю четыре тысячи — вот увидишь, скоро будешь меня благодарить.

— Нет! Я не смогу расплатиться. — Карам зажимал трубку ладонью и начинал говорить тише: — Линия совсем плохая, я ничего не слышу! — И до Калвант доносилось лишь: — Бханджи? Бханджи, три тысячи, не больше, у меня нет денег… — после чего шли гудки.

Как и Сарна, она была мастером по части упрямства и могла стоять на своем до тех пор, пока соперник не сдавался. Карам видел, как Калвант с успехом применяет эту тактику в Индии. Они вместе ездили в Дели. Лавируя меж пешеходов, коров и рикш, они обошли все магазинчики в Чанди-Чоук, Карол Багхе и Ладжпат Нагаре в поисках всевозможных разновидностей марли. Калвант умудрялась выпросить скидки даже у самых решительных и злобных торговцев, пуская в ход удивительную смесь очарования, лести, вранья и обещаний.

Перед тем как они отправились по магазинам, она заявила: «Бхраджи, говорить буду я». Ему было стыдно за Калвант, когда та предложила хозяину лавки двадцать пять процентов от указанной цены за ткань. Карам с таким усердием дергал себя за уши, что скоро они покраснели и заболели. Конечно, он ожидал, что Калвант станет торговаться, но начинать с такой смехотворной суммы?! Все равно что милостыню просить! «Да нас примут за клоунов!» — так и вертелось на языке у Карама, однако свояченица велела ему помалкивать. Торговцы качали головами, закатывали глаза и бранились на чем свет стоит — Калвант оставалась спокойной как удав. Она разматывала очередной рулон ткани и внимательно изучала. Отобранные ею материи вскоре завешивали весь магазин, так что обслуживать других клиентов не представлялось возможным. Постепенно Карам понял, что она разыгрывает эту комедию нарочно — в каждом магазине повторялось примерно одно и то же.

Калвант исследовала ткань с серьезностью ростовщика, оценивающего бриллиант. Она поглаживала ее, определяла текстуру, просила вынести рулон на улицу, чтобы посмотреть цвет на солнце, и спрашивала, как материал красили. Кроме того, она позволяла себе коварные сравнения: «Хм-м… У Талочасона есть такая же в точности на пять рупий дешевле!» Или откровенно изобличала: «Красили в Джайпуре, да? Не годится. Мы ее уже покупали. Она вылиняла после первой же стирки! Люди принесли все обратно — лондонцы, они такие, своего не упустят. Пришлось избавиться от партии. Шесть тысяч моделей на свалку! Представляете, какие убытки мы понесли? Знаю, без ошибок в таком деле не обойтись, но у меня теперь ушки на макушке. Как вы можете продавать эту дрянь? Уберите». Калвант производила впечатление абсолютной уверенности и авторитета. Поэтому когда она повторяла свою цену — двадцать пять процентов от указанной, хозяин лавки понимал, что перед ним серьезный клиент, и отказывал с еще большим негодованием.

— Триста рупий за сто ярдов. — Калвант произносила цену таким тоном, будто сделка уже заключена.

— Нет, ни в коем случае! — Торговец тряс головой. — Так не пойдет, даже не думайте.

— Почему? Хочешь сказать, тебе дадут больше? Ха, кто на нее позарится! Да еще в таком количестве! Соглашайся, я же выгодные условия предлагаю.

Владелец магазина начинал размахивать руками или строго отвечал, чтобы Калвант прекратила шутить. В любом случае та делала вид, что обиделась. Она поднимала свое грузное тело и с шумом направлялась к выходу. Когда они с Карамом брались за дверную ручку, их останавливал вопль торговца: «Семьсот рупий!» Калвант замирала на месте. Потом медленно поворачивалась и изрекала: «Триста пятьдесят». Вот тогда-то и начинались серьезные переговоры.

Она снова входила в лавку и просила чаю.

— Ты же мне в сыновья годишься, — говорила Калвант, сменив грубый тон деловой дамы на сладкий лепет родственницы. — Разве сын не угощает родную мать чаем, когда она приходит в гости?

Тут же подавали чай и сладкое.

Карам пил и наблюдал, как разворачивается битва. Он всегда считал себя терпеливым человеком, но даже ему порой не удавалось спокойно высидеть долгий и скучный процесс заключения сделки. Поэтому он был очень благодарен Калвант. Она понимала основной принцип торговли: выгода — это всё. Стоило ей добиться хоть малейшей скидки, как Карам радостно подсчитывал прибыль.