— В каком смысле? Мы все говорим по-английски, потому что это официальный язык Великобритании.

— Нет, она говорит на королевском английском. Нас учат ему.

Карам попытался объяснить, что есть только один язык, на котором изъясняется вся страна, с разными акцентами и жаргонами, а королева просто говорит чище и правильнее. Сарна и слушать его не хотела. Она не сомневалась, что учит самую лучшую разновидность английского, и всячески благодарила за это мисс Уидер.

Мисс Уидер была высокая худощавая женщина с рыжими волосами и скорбным лицом человека, который очень долго слушал что-то неприятное. Верная своему делу, мисс Уидер не просто учила английскому. Она была хранителем языка, поборником верного словоупотребления и произношения. Она преподавала беженцам и иммигрантам основы английского и истово верила, что сможет навсегда избавить их от акцента и ошибок. Работала мисс Уидер с усердием, знанием дела и, увы, безуспешно. Однако годы разочарований не охладили ее пыла. Наоборот, когда на курсы записалась Сарна, учительница вновь загорелась желанием искоренить самый отвратительный грех: «вы». Ничто не причиняло ей столько боли, как «вы» вместо «уи».

Все остальные ошибки мисс Уидер терпеливо сносила. Она мило улыбалась, когда ученики забывали о глагольных окончаниях: «Я ходить на работу», «Ты пить молоко». Или когда путали местоимения: «Моя хорошо говорю по-английски». Она ничуть не переживала, если студенты произносили «дж» вместо «ж»: «Я долджен пододжать джену». Но ужасное «вы» терзало ее слух. Оно и понятно: нельзя не посочувствовать леди, которую индийцы называют мисс Выдр. И хотя она ни разу в этом не признавалась, именно неблагозвучное имя вновь и вновь заставляло ее бросаться в бой с фонетическими ошибками и учить «королевскому» английскому.

Ради достижения своей цели мисс Уидер применяла самые разнообразные средства. Например, студенты зажимали ручки зубами и повторяли вслед за преподавателем такое предложение: «Уинкинс весь уик-энд читал „Ньюсуик“». Попытки изобразить то же самое заканчивались плачевно: брови учеников взлетали вверх, ручки падали, а комнату оглашало: «Выкинс весь выкеид читал „Ньюсвык“».

Сарна тренировалась и дома. Ручка в зубах не помогала ей говорить лучше. Вместо того чтобы медленно и четко произносить слова, Сарна тараторила, отчего ее английский страдал еще больше.

— Ты несешь какую-то ерунду! — стонал Карам. — Я и половины не понимаю.

— Ти не понимать, потому что я говорю официальный язык, Ти так не привык.

Если кто-нибудь ставил под вопрос правильность ее речи, Сарна кипятилась:

— Как прахтиковаться дома, если мне никто не понимать? Бесполежные вы все, бесполежные!

Порой, оставаясь наедине с Сарной, Карам шутил:

— Ты можешь потренироваться в чем-то более «полежном»…

Никого не слушая, Сарна в итоге выучила свой собственный английский: несуразный гибрид со странными правилами, окончаниями и акцентом. Она искренне верила, что это и есть официальный язык, и всегда заговаривала на нем, если хотела сообщить семье или друзьям нечто важное. В конце концов окружающим надоела гневная реакция Сарны на замечания, и они перестали ее поправлять. А когда Сарне все-таки требовалась помощь, она стучалась к Оскару и находила там почтение, причиной которого был не ее прекрасный английский, а уважение Оскара к хозяйке дома.

Сначала он тоже поправлял ее, затем прекратил это занятие. Даже невинные замечания по грамматике она принимала за личное оскорбление. Если Сарна прямо просила Оскара о помощи, он помогал, не подавая виду, что замечает ее оговорки. Только он мог слушать ее не перебивая, — понятно, почему она так привязалась к юноше.

— Ти мне как сын, — однажды сказала она.

Сын? Оскар поглядел на женщину в дверях — Сарна никогда не заходила в его комнату. Одного карандаша не хватило бы обвести все изгибы ее тела, когда она произносила свои невразумительные тирады. Сын? Вот почему она приходит к нему в лучших нарядах? Улыбается, подмигивает и вызывающе льнет к двери? Вот почему ей так важно его одобрение? Потому что он ей как сын? Хороша мамочка! Сколько ей, тридцать пять? Подумаешь, на десяток лет старше. Ничего себе сын!

Хоть Оскар и не остался равнодушным к чарам Сарны, он никогда не посмел бы оскорбить ее достоинство, поэтому послушно играл роль сына. Может, он и не нравился Сарне как мужчина, но она явно пыталась заигрывать. Сарна хотела, чтобы он преклонялся перед ее красотой, а сама скромно пряталась за ширмой материнства. Видно, она никогда не слышала об Эдиповом комплексе.

Освоив язык, Сарна вздумала носить английскую одежду. Она видела себя идеальной женщиной, которая сумеет привыкнуть к новым нарядам. Как она будет отличаться от других индианок! А как на нее посмотрят люди! Сарна принялась намекать мужу о своем желании. Тот охал и ахал из-за денег и приличий, но в конце концов согласился, отметив про себя: «Раньше она вовсю честила англичанок, а теперь стремится на них походить». Сарна пришла в неописуемый восторг: «Ха! Теперь-то он поймет, кто тут настоящая королева!»

Сарна начала с удовольствием носить европейскую одежду, пусть индийские наряды и лучше скрашивали недостатки ее раздавшейся фигуры. Жаль, показаться людям доводилось нечасто, зато брюки с блузкой стали ее униформой для еженедельных походов по магазинам. Пьяри сочла новое мамино облачение хитрой уловкой.

— Одевайся. Мы идем в магазин, — донесся до Пьяри голос Сарны.

Мгновение спустя та, подобно грому, который всегда раздается вслед за молнией, ворвалась в комнату, щеголяя в коричневых брюках и светло-голубой блузке. Пьяри показала маме учебник — свидетельство своей занятости — и взмолилась:

— Ми, у меня очень много уроков, я не могу!

— Твой отец допивает чай, и мы идем. Хаи, только посмотри на себя! — Сарну возмутил вид дочери. Ее длинные, тощие темно-коричневые руки и ноги, похожие на удавов, разметались по кровати. Змея-коса висела за спиной. Семнадцать лет, а до сих пор как мальчик! Где ее грудь? Природа наградила Сарну такими пышными формами, что она и подумать не могла о плоскогрудой дочери. Должно быть, какой-то дефект с егостороны. На самом деле Пьяри нарочно начала сутулиться, чтобы скрыть вполне оформившуюся грудь, которой она стыдилась. У всех девочек в школе уже были лифчики, а Пьяри и не знала, как попросить о нем маму. Сарна же не покупала дочери белье, потому что не видела в этом необходимости. Словом, Пьяри скрывала свою женственность, а мать переживала, что ее ребенок совсем не развивается. О месячных они тоже не заговаривали, пока Сарнины прокладки не стали кончаться вдвое быстрее. Она догадалась в чем дело, и молчание Пьяри ее обидело, С другой стороны, все сложилось как нельзя лучше. Сарна и сама не знала, как объяснить дочери, что такое менструация, поэтому скрытность Пьяри спасла обеих от неприятной беседы.

— Давай поживее, никаких «не могу». — Сарна щелкнула пальцами. — И оденься поприличнее. Хватит с меня твоих унылых нарядов, мы не на похороны идем! — Она вышла из комнаты, а потом снова заглянула: — Надень тот желтый топ с оборками, который я тебе сшила, ладно?

«Вот еще!» — подумала Пьяри и сползла с кровати. Она терпеть не могла мамин вычурный вкус. Много лет та дарила ей копии своей одежды, и как только Пьяри научилась держать иголку, шитье стало ее языком протеста. Теперь она почти всю одежду шила сама. Перекинув косу за спину, как лассо, Пьяри окинула взглядом гардероб: набор землистых оттенков в сочетании с черным. Тут и там выглядывала яркая кайма или подкладка воротника: розовая, бирюзовая, золотая. Она выбрала длинное черное платье с красной тесьмой.

— Хаи! — Сарна закрыла глаза рукой при виде дочери. — Хаи Руба! Зачем ты напялила эту палатку? Вылитая монашка, честное слово! — Она взяла красную сумочку. — Идемте.

Пьяри ненавидела походы по магазинам. С тех пор как они переехали в Лондон, закупка продуктов стала семейным мероприятием. Они вышагивали по супермаркету бок о бок, точно приклеенные. И долго это будет продолжаться? Всю жизнь? Каждый раз Пьяри изобретала поводы, чтобы не идти, но все было напрасно. Только однажды, когда она заболела гриппом, ей удалось избежать мучения. У Раджана было больше возможностей: он придумывал, что идет на крикет, в шахматный клуб или еще куда-нибудь. Врал он с легкостью, даже под испытующим взглядом отца. А Пьяри, как ни старалась, робела перед Карамом, и слова застревали у нее в горле.