Если Караму удавалось отвлечь Сарну, в следующую ночь она вновь принималась за свое.

— Сколько еще мы будем здесь жить? Сил моих больше нет. Я не привыкла к таким условиям, мой отец был старший офицер округа! — жаловалась она. — Разве это жизнь? И днем, и ночью — кухня-кухня-кухня.

Карам молча слушал ее и покрывал поцелуями до тех пор, пока она не сдавалась.

Через несколько месяцев Сарна изменила тактику. Вместо того чтобы подчеркивать, как ей плохо, она стала жалеть Карама.

— Хаи, Джи, разве так можно? — приговаривала она, массируя его голову, чтобы облегчить мигрень. — Ты самый старший сын, ты оплачиваешь счета — и спишь на полу в кухне! Это несправедливо. Они над тобой издеваются.

Карама поразили эти слова, и он не нашелся с ответом. Ему никогда не приходило на ум так повернуть дело. А Сарна тем временем продолжала сетовать на несправедливость.

— Кто ты такой, в конце концов? — осмелела она. — Человек или мышь? Нас скоро выселят на задний двор. А когда Мандип женится? Ему уже подыскивают невесту. Только подумай, Джи! Что будет, когда у нас родится ребенок? Нельзя сидеть сложа руки, надо что-то предпринять.

Карам забеспокоился. Он всегда старался поступать правильно, помнить об ответственности, а за это с ним обращаются как с последним простофилей!

— Сделай что-нибудь. Пообещай, что скажешь Биджи. — Сарна свернулась калачиком и уперлась в Карама. — Обещай, Джи-и-и! — Она нарочно растянула свое ласковое обращение.

Карам пообещал и решил в этот вечер не передавать жене слова Биджи о том, что у Сарны слишком глубокий вырез на шалвар камезе. «Какой срам! — заявила мать. — Вели ей одеваться попристойнее. В доме полно мужчин, нужно соблюдать приличия».

Караму камез показался вполне безобидным, но он промолчал и извинился за Сарну, пообещав ее отругать. А сейчас понял, что не вынесет очередной ссоры и слез, которые вызовет его упрек. Подобные дилеммы возникали перед Карамом все чаще и чаще. Биджи и Сарна увидели в нем боксерскую грушу: они вбивали в него свои заботы и обиды, а он принимал удары с двух сторон, трясся в ответ, а потом снова замирал в нерешительности, ничего не сказав ни жене, ни матери.

Карам обещал Сарне новую жизнь, не имея ни малейшего представления о том, как все изменить. Он и помыслить не мог о ссоре с родителями. Уехать с Сарной нельзя — так не делается. Перебраться всей семьей в дом побольше тоже не получалось — где взять деньги? Карам и так отдавал родителям почти весь заработок. Вернувшись из Индии, он сразу же устроился мелким чиновником в министерство финансов, потому что Биджи и Баоджи недвусмысленно дали понять, как туго им пришлось без него. Мандип получал мало, а Гуру еще не работал. Подстегиваемый чувством вины, Карам ухватился за первую попавшуюся должность. Он принял на себя бремя кормильца без вопросов и возражений, потому что нес его с пятнадцати лет.

Баоджи забрал Карама из школы прямо перед выпускными экзаменами. Конечно, он долго обдумывал этот шаг, хотя и не мог оценить образование по достоинству, ведь сам никогда и нигде не учился. Его заботило только одно: как свести концы с концами. И все-таки он понимал, что его сыну надо закончить школу. Преподаватели как один нахваливали Карама, да Баоджи и сам замечал, что тот постоянно сидит с книгой. Поэтому, когда растущей семье понадобилось больше денег, отец не сразу попросил о помощи старшего сына. Несколько недель он боролся с собой и принял решение только благодаря разумным доводам Биджи. «Работать должен Карам, — настаивала она. — Какой прок с Сукхи? Он уже достаточно взрослый, но ты прекрасно знаешь, что Карам намного надежней. А Мандип еще совсем ребенок. Не переживай так, садхарджи. Будь что будет».

Итак, Карам бросил школу и начал помогать Баоджи на стройках по всей стране: в Кисуму, Энтеббе, Тувете, Мачакосе. Они ехали туда, где была работа. Карам ее ненавидел, тяжелый труд казался ему унизительным, ведь он всегда мечтал стать инженером. И хотя родители лишили его этой надежды, он ни в чем их не винил — не то воспитание. Шрамы юношеских обид проявятся, только когда у Карама родятся свои дети. С неиссякаемым упорством он будет стараться, чтобы они отлично учились и получили высшее образование.

Школьный двор пустовал. Дети уже разошлись по домам, намеки на их присутствие сохранились только в следах на песке, где их резвые ножки оставили разводы и полосы. Прежде школа навевала на Карама грусть, ведь он мечтал и не мог здесь учиться. Теперь в его душе не было места сожалениям. Карам обошел здание и постучал в закрытую дверь, на которой была грубая надпись белой краской: «Лахвиндер Сингх».

Длинная вереница муравьев проводила Карама в комнату. Они вылезли из щели в полу рядом с входом, обошли ворох бумаги под письменным столом, перебрались через черный отмерший ноготь на ноге Лахвиндера Сингха и с жадностью накинулись на конфетную обертку, валявшуюся поблизости.

Лахвиндеру Сингху не было дела до муравьев. Всосавшись в лимонный леденец, он проверял школьные сочинения и чесал веснушчатый нос. На нем был синий тюрбан огромных размеров. Когда дети играли во дворе и начинался дождь, то все они толпились вокруг учителя и прятались под этим тюрбаном, как под зонтиком. Красно-коричневая вязаная кофта обтягивала внушительный живот Лахвиндера в любое время и в любую погоду. В больших мешковатых карманах было полным-полно конфет. «Счастливые карманы» — так называли их дети, потому что всякий раз, залезая в них, доставали любимое лакомство.

— Учитель-джи? — Карам засунул голову в щель между дверью и косяком.

Лахвиндер Сингх поднял глаза.

— О, Карам! Как я рад тебя видеть! Заходи, садись. — Он принялся убирать бумаги с единственного стула в крошечной комнатушке, заваленной книгами и изображениями сикхских гуру. Уже долгие годы учитель писал трактат о сикхизме. Он встал и похлопал гостя по плечу, искренне радуясь его визиту. Карам был одним из лучших учеников школы, и Лахвиндер очень переживал, когда отец забрал мальчика.

— Давненько тебя не видел! — Он снова сел и сунул леденец за левую щеку. — Когда ты заходил в последний раз? Два или три года назад? Прямо перед отъездом в Индию.

Карам неловко кивнул — ему стало стыдно, что он так давно не навещал учителя.

— У тебя все хорошо? За книгами пришел? — Лахвиндер нащупал языком конфету.

— Я бы очень хотел взять у вас что-нибудь, но, боюсь, мне некогда читать, — отвечал Карам, В последние дни у него не было времени даже подумать. Ему стало тесно среди людей и их постоянных недовольств. — Я пришел за советом. — Он часто навещал Лахвиндера после того, как бросил школу. С помощью учителя Карам продолжал образование, а вечерами они вместе обсуждали его успехи — что это было за время! Даже когда Карам вырос из школьных учебников, он все равно приходил поговорить о религии или политике, а Лахвиндер непременно давал ему какую-нибудь книгу. На этот раз Карам заглянул по личному делу и поэтому не знал, с чего начать.

Учитель, почувствовав это, предложил ему леденец, Когда Карам отказался, стало понятно, что дело серьезное.

— Я женился. — Карам провел пальцем по блестящей пряжке на ремне. Вчера он десять минут ее чистил. — Почти год назад. Моя жена беременна и скоро родит.

— Да-да, я слышал. Поздравляю! — Лахвиндер разжевал конфету. Карам говорил быстро и отрывисто — видимо, очень тревожился. — На тебе теперь столько забот, столько ответственности… Семья, брак, дети — все это может заполнить твою жизнь доверху. Надо бороться, чтобы освободить в голове хоть немного пространства для самого себя. Теперь ты понимаешь, почему я провожу здесь так много времени. — Учитель обвел рукой комнату. — Как же мне повезло с этим местом! Жена с ума сходит, зато я доволен и спокоен. Уже давно я решил, что мой здравый ум важнее ее — в конце концов, кто из нас пишет историю сикхизма?

— Я познакомился с ней в Индии. С женой. — Карам скрестил ноги.

— Да, мы с твоим Баоджи беседовали в гурудваре. Они очень беспокоились — несколько месяцев от тебя ни слуху ни духу. Молились неустанно. Я понимаю, ты попал в беспорядки, связанные с разделением Индии. Недавно Фауджа рассказывал мне что-то о фотографии… Любопытно, — Лахвиндер улыбнулся.