—   

В милиции проверили на алкоголь, взяли объяснение, когда узнали, кто я, потеплели, за­хотели помочь. И, знаешь, сразу назвали груз­чиков и Леньку. Я, когда услышал фамилию, сразу вспомнил и рассказал все. Ну, мужики решили не медлить и вскоре всех пятерых до­ставили в милицию. Они улыбались, увидев меня в таком виде. Еще и высмеивали, обзывали.

Но тут дежурный предложил написать мне на них заявление и пообещал завести на всех уго­ловное дело.

—   

Круто. Но поделом! — согласилась Варя.

—  

Я тоже так решил. Но Ленька, вот наглец, сказал, что я еще на Колыме приставал к нему как педофил и он потребует для меня наказа­ния. Тут уж меня взбесило. И я рассказал, что этот тип все годы на зоне был стукачом. Такого даже побрезговал бы трогать. В отношении Лень­ки никто ни одного доброго слова не скажет. Он воровал у своих ребят, особо из посылок, даже зарплаты отнимал у младших. Я это знал, но Ленька заручился поддержкой спецчасти и там его покрывали, не давали в обиду. Он был не­досягаем.

—   

Во, хитрожопый змей! — взорвалась Варя.

—   

Понимаешь, как назло, к этому времени в Магаданской прокуратуре сменился весь штат. Да и на зоне никого из прежних. Детская зона давно закрылась. Так что вступиться за меня было некому. Надо защищаться самому. А про­тив наглости, сама понимаешь, оружия нет. Но, нашли ребята из милиции кое-кого из прежних работников спецчасти зоны. Ну, когда им стукач уже не нужен, они засветили его целиком, не стали прикрывать, сказали о нем все и над Ле­ней вместе с той четверкой реально повисло уголовное дело. Ох, и завертелись мужички. Покоя не давали. И уговаривали меня забрать заявление из милиции, и грозили урыть. Чего ж только не наслушался. Даже домой пытались прийти. Но не пустил никого. Начали посылать родню, знакомых, предлагали деньги. Ничего у них не получилось. Ни на какие уступки не пошел. Не стал жалеть подонка. Короче, с ме­сяц длилось следствие, а потом дело передали в суд. Ох, как извинялись эти козлы за свою подлянку, но наказания не миновали. Те четве­ро получили по три года, а Леня, как организа­тор и клеветник — пять лет усиленного режима. Вот так и расстались с ним. А недавно он вы­шел из заключения. Виделись с ним. Такой ти­хий стал. Будто переродился, как напуганный, старается подальше от всех держаться. Меня увидел, на другую сторону улицы перескочил. Говорят, что семьей обзавелся, ребенок есть. Но подлец в нем жив. Этого ни одна Колыма, никакая зона не выправит. Он таким родился. И, к сожалению, не единственный. Вот такие выживают за счет других ребят. Ведь посылки отнимал у слабых, младших, они поумирали. Леня еще не одну Колыму переживет и ни черта ему не сделается. Еще и наплодит себе подоб­ных паразитов.

—  

А как те четверо?

—   

Они не вернулись в поселок, ушли на суда, в рыбаки. На берегу почти не бывают и с Леней отношения порвали. Наверное, разобрались в человеке.

—   

После зоны поумнели! — вставила Варя.

—   

Наверное,— усмехнулся Бондарев и про­должил:

—   

А вот в Магадане, когда с Ивановым при­ехали, совсем смешно получилось. Тоже в кафе зашли пообедать. А тут еще такой холод, на­сквозь колотун продрал. Вздумали чаем согреть­ся. Я, пока минута выдалась, к стойке подошел и спросил бармена про сигареты, какие есть? Но моей марки не оказалось. Я поплелся к на­шему столику, сижу один, жду Евменыча. Никак не могу согреться. Колочусь так, что зубы сту­чат, как у волка. А чай никак не несут. Вдруг подходит бармен, положил передо мною блок сигарет и говорит:

—   

Здравствуйте, Игорь Павлович.

—   

Я ответил, а сам думаю, хоть бы здесь в морду не получить. А парень спрашивает:

—   

Не узнали меня?

—   

Ответил честно, что не узнал. И вообще мне пачки сигарет достаточно. Блок — это мно­го. А парень рассмеялся и ответил:

—   

Примите от меня, как сувенир. Станете курить, может, вспомните. Я—Женька Гольцов. Вы меня из зоны выпустили на целых пять лет раньше срока. Опротестовали приговор и меня вывели из зоны. Как сказку подарили. Я тот день каждый год отмечаю как праздник и вас вспоми­наю, за ваше здоровье пью. Жизнь мне спасли. И не только мне. Я никогда вас не забуду. Спа­сибо вам!

—   

Рассказал Женя о себе, что имеет двоих детей, хорошую жену. У них просторная трех­комнатная квартира, машина. Все в жизни на­ладилось. И только во сне все еще снится зона. А дети спрашивают:

—   

Пап, почему ты во сне плачешь?

—   

Что им отвечу? Стыдно, ведь я мужчина. Но во сне обычный человек, все тот же маль­чишка, голодный и избитый. Я первое время кусочки хлеба держал под подушкой и все про­верял, не украли ль? Тогда ребята, заметив та­кое, положили передо мной буханку хлеба. Нет, они не высмеивали, жалко меня было. Я им не­много рассказал о зоне. А детям смолчал, так жена их просветила. Теперь просят свозить и по­казать. Но я не смогу. Слишком тяжела та па­мять,— курил Игорь.

—   

Знаешь, он не взял с нас деньги и просил заходить к нему. Дал номер домашнего телефо­на, звал в гости. Мне было стыдно признаться, что и в гости к нему мне пойти не в чем, сослал­ся на дела и занятость. Женя ушел за стойку, но прежде подал руку, сказав от души:

—   

Спасибо, что вы были и есть, что вернули нам жизнь. Я всегда вас буду помнить. Ведь если б не было вас, не было б меня! Дай Бог вам здоровья, удач, счастья. Пусть только доб­рые люди встречаются на пути.

—   

Не все же сволочи! — вставила Варя.

—   

Понятное дело! Хороших всегда больше. Женя проводил до дверей, напомнил свой до­машний адрес. Сказал, что будет очень ждать меня, и просил, когда-нибудь летом съездить с ним на место детской зоны.

—   

Я боюсь, что не выдержу и расплачусь при детях. А не хотелось бы. Ведь уже мужчи­на. Зачем ребятне моей видеть, как болит отня­тое, изувеченное детство! Ведь его все равно не вернуть. Вот только до сих пор обидно, что не было его у меня...

Бондарев смотрел на Варю:

—   

Я не жалуюсь ни на что. Бывают разные встречи. От них и время не спасет. Меня, не­смотря на возраст, все тут же узнают, как будто не изменился. Хотя время безжалостно ко всем. И те мальчишки давно стали взрослыми мужчи­нами. Но в каждом осталось что-то от детства, узнаваемое, пусть и далекое.

—  

А я многих забыла,— призналась Варя.

—   

Маленькой была,— отмахнулся человек.

—   

Я тоже не всех помню. Вон и Женьку едва узнал. Так бы и прошел мимо, если б он не назвал себя. Его я больше всех оберегал. Поче­му-то именно его чаще других обижали. И по ночам он часто вскакивал.

—   

Нервы слабые...

—  

А вот на рынке меня испугали сразу две женщины. С двух сторон подошли. Сначала про­сили угадать, глаза руками закрыли. Да как уз­нать? Они тогда небольшими были. А тут целые тетки. Обе рослые, грузные. Конечно, растерял­ся. Я с такими никогда дел не имел. Сконфузил­ся, как пацан. Легко ли в таких вот бабах девчо­нок узнать. Ну, они напомнили о себе. Тут мне неловко стало. Когда-то обоих из кучи пацанов вырвал. Разогнал свору, пригрозил, успокоил. Били девчонок за два кусочка сахара, какой на кухне стащили. Ну, уж очень хотелось сладкого. Его негде взять, а родители не навещали. Дорог и долог был путь на Колыму, а посылки не по­падали в руки девчонок. А когда вышли из зоны, конфет купили по два кило. Зато потом золоту­ха одолела. Подсказать некому, выживали сами как могли.

—   

Да что дети. Я вон уже в возрасте, а к кон­фетам тянет, как маленькую. Это от того, что в детстве не добрала. И не только я. У нас ста­рухи и то этим страдали. Угостят какую-нибудь как на смех леденцом, она затолкает в беззу­бый рот и сосет до ночи. С ним чашек пять чаю выпьет. И радуется, хоть немного сладости, пере­пало.

—   

Когда в прокуратуру пришел работать, все никак не мог понять, зачем люди воруют. Ведь за это жестоко наказывали. А потом узнал, как голодают, особо на зоне. И труднее всех прихо­дилось детям. Много их умерло от голода уже на зоне. Не дожили до воли. От истощения погиба­ли. На них, на мертвых, смотреть было страшно.