—       

Какой черт тебя принес. Почему по чужим подворьям охотишься?

—       

Я думал, он случайно заскочил.

—       

Тебя сюда никто не звал.

—       

Варька, не ори! Три дня назад пацана по­кусала стая, когда в школу шел. Чуть насмерть не загрызли. Вот и попросили люди отстрелять лишних. Ладно, у меня курицу сожрали и то жаль, а человека и подавно. Коль держишь зве­ря, не выпускай из хаты. Ведь не только я, любой пристрелит и не чхнет. Это же волк!

—       

Он никого не тронул и не обидел. Ему дай курицу, не будет знать, что с нею делать. На сплошном хлебе живет. А ты окалечил. За что? — гладила Султана.

—       

Не вой. Подскажу тебе, как быстро выле­чить твоего зверя. Через тройку дней все поза­будет, не кричи.

—       

Старый ты змей!

—       

Сама не молодка. Лучше бы чаем напоила. До костей продрог. Да вот возьми мазь. От всех порезов мигом лечит.

—       

Не надо! Своим способом вылечу,— дос­тала из печки теплую золу и, почистив рану, при­сыпала золою густо. Султан визжал, скулил, он вскоре успокоился, когда Варя положила его на одеяло возле койки. Волчонок поджимал под себя лапу, злобно косился на Федора.

—      

Ты не злись. Откуда я знал, что ты до­машний,— смотрел, как Султан уплетает хлеб.

—       

Я тоже двоих таких вырастил. Теперь к до­му стаи не подходят. А то раньше от них спасе­нья не было. Нынче внуков в школу провожают, обижать никому не дают. Но, невестку не любят. Брешется она на них. А волки свару не любят. У себя в логове за это наказывают. Грызут за бока, как только начинают подрастать. А и слу­шают только мужиков. Как тебе удалось приру­чить— не знаю.

—       

А куда ему было деваться? Окрест мужи­ков нет, пришлось признать,— поставила чай пе­ред человеком.

—       

Дочка письмо прислала недавно. На ма­терик зовет. Купили дом. Значит, понадобились хозяева. Сами с мужиком целыми днями на ра­боте. А дом один оставлять нельзя. Город — не деревня, всюду догляд нужен. Но, честно гово­ря, покидать нашенские места неохота. Привык­ли мы к ним, сжились. Там все чужое.

—       

В своей деревне чужое? — встрял Иванов.

—        

Оно своим давно было. Нынче никого в жи­вых нету. А в городе несвычные. Где ягоду, гри­бы, рыбу взять? Мы мало чего в сельпо берем. Вона с неделю взад оленя приволок. Теперь мяса надолго хватит. Бабка котлетами забаловала. Внук уже волчат ими угощает. Играет с ними, как с родными братами. Друг через друга сигают. До самой ночи балуют. А вот к охоте не могу при­учить. Жалостливый растет, как девчонка.

—       

Значит, добрый будет.

—        

Каким будет, только Бог знает. Вон стару­ха Миколаевна, попросила снег с крыши ски­нуть, от трубы, так не полез. Послал ее в зад­ницу и все на том.

—     

А чего так-то? Почему не уважил старую,— удивилась Варя.

—        

Ежа просила, чтоб жир с него вытопить. А его внук поймал, чтоб мышей в доме перело­вил. Миколаевна убить ежа порешила. Внук и озлился. Всякому свое дорого. Не дал дружка в обиду. Оно и верно, мал звереныш, а полез­ный. В неделю справился с мышами, всех со­жрал. На молоке так растолстел, скоро как баб­ка будет.

—       

Ну, а на материк к своим поедете?

—        

Не знаю! Старуха хочет, а я нет. У ней маленький городишко. А у меня целая Колыма. Она мне своя. Случается, за день по три зайца приношу. Мои без мяса не сидят. Даже внук на материк не хочет. Он тут научился на лыжах ходить, не боится холода. Привезли его к нам задохликом, нынче такой мальчонка вымахал, рослый, крепкий, настоящий колымчанин. А и в доме все есть. Харчей полно, любые. Не бед­ствуем. Хоть и без детей, сами живем. Все дети и городах. Специалистами поделались. Чего им тут надо? А и мы с бабкой без них обходимся. Ничего не просим и не жалуемся на них. Да и, слава Богу, все дети путние удались. Всего хва­тает. Вот только что порозь живем.

—       

Ай, дед, это не беда. Пусть к нам в гости приезжают, хоть отдохнут от души от своих го­родских забот.

—        

Не смогут. Сына с работы не отпустят. Он уже просился. Да заменить некем, так и сидит в своем городе, как лишай. А ведь и охот­ник, и рыбак заядлый. Жаль его, такой мужик киснет! Ну, что там у него? Водка да бабы! Чи­стого воздуха глотка нет, не то, что у нас на Колыме!

—       

Дед, а как ты на Колыме оказался? Сам приехал или под конвоем пригнали? — поинте­ресовался Иванов.

—        

Кто ж сюда своей волей объявляется с де­ревни? Так вот и я! Председателю колхоза в морду навалял. Он меня вместе с мужиками на ферму послал, на субботник. Велел там все вычистить под метелку, чтоб в домашних тапках можно пройти. А тут аккурат Пасха. Об чем до того думали? Все загодя надо справлять, а не на праздник. Я и сказал про то. Председатель озлился. Назвал контрой, негодяем. И это при всех уважение отнял. Ну, побил ему морду. Да видать шибко достал, довел меня бугай. Вот так и получил восемь лет как враг народа. Отсидел шесть лет, трассу строил. Но на седьмой реаби­литировали. А мне куда деваться. Я уже тут привык. Дом построил, детей вырастил, зара­ботки у меня пошли неплохие. А на материке кому нужен? На их трудодни не прожить. Так вот и остался. Не я один. Меньше председате­лей — легче жить. Устроился в госпромхоз. Хо­дил на волка, на медведя. Постепенно сами на ноги встали. Так вот и привыкли. На материке фискалов и стукачей полно. Тут никого. Одно зверье во всей округе и сам себе хозяин повсю­ду. Ну, зэки с трассы поуехали, а мы остались в коренных. Уж сколько лет минуло, все в своем доме живем и никуда не двигаемся с места.

—       

А по детям не скучаешь?

—        

В прошлом лете был у них. Чуть живой остался. Город небольшой, но такой пыльный, шумный, грязный. Спать неможно. До ночи орут и люди, и собаки. Машины с трамваями уши надорвали. До утра заснуть не мог. Только нач­ну дремать, троллейбус звенит, я голову под по­душку, но и там трамвай достал. Кажется все люди посбесились. Пошел спать на чердак. А там наркоманы. Что было — не передать. Хо­тели и мне дозу влепить за знакомство. Я не дался. Тогда прогнали. Ну, их много, пришлось уступить. Я в подвал, там еще хуже. Вернулся домой и заснул в ванной. Четыре дня мучился. Ну, так бы оно ладно, но ванная совмещена с туалетом. Сам понимаешь, какое неудобство. Больше не вытерпел, поехал в деревню, чтоб хоть там, на свежем воздухе отдохнуть. Пока добрался, я чуть в пыли не задохнулся. При­ехал, того не легче. На туалете нет дверей, стек­ла выбиты, пьяный сосед резвился. В доме грязь, мухота. Пока все в порядок привели, три дня потеряли. В огороде сплошные лопухи, ни одного куста картошки. Все, что было съедоб­ное, сосед на закуску пустил. Да еще требовал благодарность за присмотр. Я чуть брехаться не разучился от удивления. В деревне три баб­ки все время меж собой грызутся и всегда пья­ные. Каждое утро на опохмелку просят. Одного деда на троих какой год поделить не могут. А он из бражки не вылезает. Так и спит в кадушке. Как не боится? Еще меня к себе в компанию приглашал. Я ему пообещал закуси принести. А сам ноги в руки и ходу. Только меня и видели. Не хочу не их города, не деревни. Я своим доволен и об отпуске даже вспоминать не хочу. Вернулся сюда после гостеваний, неделю толь­ко отсыпался и все не верил, что дома. Жаль моих, глупо, никчемно живут, без радости и теп­ла. Я уже так не смогу. А они удивляются, как можно любить Колыму? Я ее не на какие их блага не променяю.

—       

Не повезло с отпуском?

—       

Какое там? Пришел на базар, нечего ку­пить пожрать. В магазине тоже самое. Соседи на лестничной площадке все время грызутся. А этот лифт день и ночь гудит. Не дом, а дур­дом. Там нормальному человеку жить невоз­можно...

—       

Один на материк ездил?

—        

Ну да! А на кого хозяйство оставишь, толь­ко на бабку. Я как приехал, враз в баню зава­лился. Часа три парился. Весь город с себя смыл. А потом спал так, что двое суток даже не вставал по малой нужде. Лишь через неделю старухе своей обсказал, чего навиделся у своих. Она аж плакала меня жалеючи. И слово дала: никогда боле не пущать к детям в отпуск. Вон, ихний малец, не хочет к им в город ехать жить. Настоящим мужиком растет. И Колыму любит,— гордо задрал нос.