…Ноги шагали автоматически, глаза не могли уже больше видеть это сплошное белое марево, тело мертвело от холода. Шли вперёд уже неделю. Энтузиазм первых дней контрнаступления не то что угас, а просто на него не осталось сил. Никакого жилья здесь не было, бойцы шли без возможности хотя бы иногда отогреться. Враг был окружён, да только в «котёл» угодила такая крупная его группировка, что требовалось её рассечь надвое. Этим они и занимались: рассекали армии немцев и итальянцев. Короткие остановки делали редко, лишь чтобы поесть и поспать.

После взятия кургана, по-военному — высоты 1215, старший лейтенант Одиноков был освобождён от дальнейшего отбытия наказания приказом комбата Рытова. Его оставили на Донском фронте. Батальона, правда, не доверили, он теперь опять командовал ротой. Сыграло ли в его освобождении мнение комфронта Рокоссовского — Василий не знал, одному Богу это известно. А вот о чём Василий знал наверняка, так о том, что ультиматум немцам послан был, но их командующий Паулюс от него отказался. Зато рядовые немцы в плен сдавались толпами…

Сейчас он об этом думать не мог. Думалось вообще плохо. Холод убивал. Редкие стычки с врагом тоже убивали. Смерть была повсюду, а компенсировать потери личного состава нечем…

Василий смахнул рукавицей снег с глаз. Лицо замотано башлыком, незащищёнными оставались только глаза, а снег на них уже не таял, он скапливался сугробиком на башлыке и переносице. Глянул в сторону: редкая цепочка бойцов, то припадающих к земле, то вскакивающих, движется по заснеженному полю вслед за десятком танков. Пробежала, а вернее — медленно проползла равнодушная мысль: «Хиловатый у нас боевой порядок…» Глянул назад: за жиденькими цепочками бойцов тянулись орудия прямой наводки. За ними — остальная артиллерия.

Слава Господу, впереди — танки, и пушкари с нами. Без них бы — ну чисто наступление под Москвой! Только не лес, а в основном степь. «Скоро всю страну ногами перемерю», — подумал он. Пехоты мало, вся надежда на артиллерию, что она прошибёт вражескую оборону, а пехота — что пехота? — пехота обеспечит защиту захваченного рубежа. Уже неделю одно и то же: артиллерия пробивает путь, пехотинцы и танкисты идут вперёд, некоторые — закрепляются в «коридоре», остальные продолжают путь.

— Старшой, табак е? — скрипит слева чей-то простуженный голос. Ответил бы, что курить вредно, поддержал бы шуткой, но — нет сил на шутку. Бросил коротко:

— Не.

Залегли. Впереди виднелись запорошенные снегом доты. Застрочил пулемёт. Враг был так близко, что слышались команды на немецком языке.

— Где связист? — спросил Василий.

— Ползёт, — ответили ему.

Можно хоть ненадолго лечь — хоть в снег, хоть куда — и не шевелиться. Вдруг станет теплее…

Кто-то раньше него успел сообщить о препятствии в штаб. Над головами с рёвом промчались самолёты штурмовой авиации, с ходу «обработали» позиции врага. Хорошо лётчикам: им сверху всё видно!..

Господь на нашей стороне. Но свой путь нам придётся проделать самим… Встали, пошли — немцы опять стреляют. Нет, ребята, это вам не сорок первый год. Погодите ровно секундочку… Раз — секундочка прошла, — по немцам ударили «Катюши».

Василий припомнил, как начиналась эта неделя. Хотел усмехнуться, но кожа лица так задубела, что усмешки у него не получилось. Тогда настроение было радостное. Тревожное, но и — радостное, да. Какой-то кураж, предчувствие чего-то значительного, мощного вызывало дрожь во всём организме. Вот — сейчас! Сейчас! Начнётся! И мы!..

Засверкало далеко за линией фронта, это авиация дальнего действия начала бомбить немецкие аэродромы. Затем загремело ближе: авиация принялась обрабатывать вражеские артиллерийские позиции. А немцы встречного артиллерийского огня не вели! Их самолётов не было видно! Василий вспомнил, как в июле 1941 года бойцы кричали политрукам: «Где наша авиация?!» Её не было тогда. Зато теперь…

В воздух взвились сигнальные ракеты, и вся артиллерия, миномёты и гвардейские реактивные установки «Катюша» ударили непосредственно по фронту и вглубь, расчищая дорогу пехоте, которая меньше чем через час такой подготовки пошла вперёд в сопровождении танков. Они шли, а артиллерия переносила свои удары вперёд и вперёд; огневой вал катился перед наступающими бойцами…

Это было неделю назад.

Теперь бои приняли затяжной характер. Противник избегает контратак, обстреливает из миномётов и пулемётов. А ночевать нам — опять на снегу! Они-то, гады, в траншеях, землянках и блиндажах, построенных ещё осенью. А мы — попробуй, отрой себе землянку в мёрзлой земле… Мороз…

Штаб армии располагался в половине здания бывшей школы. Вторая половина была разбита. Василий Одиноков приехал сюда за новым назначением, открыл одну из дверей, услышал:

— Мощные удары привели к расчленению 6-й германской армии на две группировки. Советские войска соединились в районе Мамаева кургана. Ликвидирована южная группировка. Пленено командование и штаб 6-й армии во главе с Паулюсом…

Послушал ещё немного и тихонько прикрыл дверь. Пресс-конференции — это не для него. Спросил в коридоре, где оперативная часть, заглянул в кабинет:

— Как мне найти полковника Трифонова?

— Он ушёл на совещание по пленным. А вы кто?

— Старший лейтенант Василий Одиноков.

— Что ж вы опаздываете, товарищ Одиноков? Быстро в конец коридора, по лестнице на этаж выше, там — зелёная дверь.

Василий побежал, куда сказали, и попал на ещё одно заседание.

— …Требуется рассредоточить огромную массу пленных, создать управляемые колонны, вытянуть их из развалин города, — докладывал низенький полковник, стоя на фоне карты Сталинграда. — Этим придётся заняться нам, Отдельному батальону. Подчиняться будем напрямую командующему… Товарищ, вам чего?

— Разрешите представиться, товарищ полковник! Старший лейтенант Одиноков.

— Проходите — там, у окна, есть место… Итак, нам предстоит накормить, напоить и обогреть десятки тысяч человек в мороз, в тяжёлых условиях местности, где отсутствует жильё, где нет лесных массивов, а значит, и дров. Задача, конечно, сложная. Но решаемая.

— Проводить операцию будем силами фронта, но и Ставка окажет помощь, — подал голос ещё один полковник, сидевший возле первого лицом к залу. — Товарищ Сталин лично контролирует эту работу.

— Вопросы есть? — спросил первый полковник.

— Есть, товарищ полковник. Что нам с ними дальше делать?

— Конечный этап операции: передача всего контингента пленных конвойным войскам НКВД. Передавать будем частями. Подготовили колонну, сдали. Ещё вопросы?

— Нормы котлового и вещевого довольствия для пленных нам надо знать.

— Котловое по нормам Красной Армии. Вещевое нас мало будет затрагивать. Пленным оставляется их форма и личные вещи. Дальше будет решать НКВД. Мы одеваем только совсем раздетых… Да, нам передан медико-санитарный взвод. У вас вопрос, товарищ военврач?

Поднялась худенькая девушка в форме:

— Там огромное количество раненых, обмороженных, силами одного взвода мы никак не справимся. Госпиталь нужен.

— Это решим по ходу дела, — ответил второй полковник. — Думаю, развернём даже не один госпиталь. Это же только начало! Сообщайте нам о ваших потребностях через полковника Трифонова.

— Скажите о переводчиках, — попросил майор в очках.

— Да, спасибо, что напомнили. Разрешите вам, товарищи, представить майора Позднякова, начальника службы переводчиков, — и полковник указал на этого майора в очках. — Мы старались подбирать в Отдельный батальон командиров, владеющих немецким языком. Но переводчики всё равно понадобятся. Обращайтесь к Евгению Николаевичу в случае нужды. У него десять человек, в том числе немцы, коммунисты.

— А теперь, товарищи, — опять заговорил второй полковник, — подходите по одному. Получаете задания для своих подразделений, адреса, связь — и немедленно за работу!

…Получив задание — он переходил в Отдельный батальон вместе со своей ротой, и обещали пополнение, — Василий вышел из штаба армии, направился к своей машине. Путь его проходил мимо разбитой то ли немецкими, то ли нашими снарядами церкви. Он поднял руку к лицу, незаметно перекрестился одними лишь пальцами, спрятанными в рукавицу. Накануне он сдал в батальон списки погибших за последнюю неделю воинов своей роты. Прошептал: